Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др. - Астрид Линдгрен

Эмиль не понимал, что стряслось с петухом, но ему было жаль его. Он подошел, поднял петуха и поставил его на ноги. Петух постоял немного, покачиваясь взад-вперед, словно пробуя, держат ли его ноги. И тут вдруг его словно бешеная муха укусила — закукарекал, горделиво захлопал крыльями и с истошным «ку-ка-ре-ку!» кинулся на стайку кур. Куры испуганно бросились наутек, видно, решили, что петух спятил. То же подумал и Эмиль. Он растерянно смотрел на бесновавшегося петуха и совсем забыл про Заморыша. Но если уж говорить о том, что кто-то спятил, так это как раз Заморыш. Поросенку тоже захотелось погоняться за курами, и он с пронзительным хрюканьем бросился вслед за петухом. Эмиль все больше и больше удивлялся. Он никак не мог взять в толк, что приключилось. Заморыш носился кругами, громко и дико хрюкая. Казалось, ему было весело, но вот с его ногами, насколько мог видеть Эмиль, творилось что-то неладное. Копытца то и дело разъезжались в разные стороны, будто не слушались его, и Заморыш тоже шлепался бы на землю, если бы каждый раз, когда его заносило, он не подпрыгивал вверх, чему его обучил Эмиль. Это помогало ему сохранять равновесие.

На кур было жалко глядеть. Никогда в жизни они не видели, чтобы поросенок гонялся за ними и подпрыгивал вверх. Вот они и удирали со всех ног. Бедные куры! В их безумном кудахтанье слышался вопль: это уж слишком! Мало того, что спятил петух, так за ними еще носится громадными скачками взбесившийся поросенок с дико вытаращенными глазами!

Да, в самом деле, это было уж слишком! Ведь Эмиль знал, что с перепугу можно даже умереть, а тут он вдруг увидел это собственными глазами: куры одна за другой повалились на землю и остались лежать неподвижно, без признаков жизни. Да, так оно и было: повсюду в траве валялись мертвые куры. Белоснежные и бездыханные. Это было страшное зрелище. Эмиль отчаянно зарыдал. Что скажет мама, если придет и увидит своих кур? И Лотта-Хромоножка, его собственная курица, тоже лежала белым неподвижным комочком.

Эмиль, плача, подобрал её. Ну да, конечно, умерла. Никаких признаков жизни! Бедная Лотта-Хромоножка, вот и пришел конец ей и ее бессчетным вкусным яйцам. Единственное, что теперь Эмиль мог для нее сделать, так это как можно скорее похоронить со всеми почестями. Он вообразил надгробный камень, где будет написано:

«Здесь покоится Лотта-Хромоножка, до смерти напуганная петухом и Заморышем».

Эмиль всерьез рассердился на Заморыша. Этого выродка он снова запрет в свинарнике и никогда больше не выпустит! А Лотта-Хромоножка пусть пока полежит в дровяном сарае. Эмиль бережно отнес ее туда и положил на деревянную колоду. Пусть отдохнет в ожидании своих похорон, бедная Лотта!

Когда Эмиль вышел из сарая, он увидел, что петух и Заморыш снова вернулись к вишням. Нечего сказать, хороши голубчики! Сперва до смерти напугали кур, а потом преспокойно продолжают пиршество, будто ничего не случилось! Уж петуху-то не мешало бы иметь хоть каплю совести и немножко погоревать. Ведь с помощью Заморыша он разом разделался со всеми своими женами. Но, по-видимому, петух отнесся к этому равнодушно.

Правда, теперь он и поросенок пожирали вишни не так жадно. Вдруг петух снова шлепнулся на землю, а за ним и Заморыш. Эмиль был так сердит на них обоих, что даже не поинтересовался, живы они или сдохли. Впрочем, он видел, что они не мертвы, не то что куры. Петух слабо кукарекал и чуть дергал ногами, а Заморыш, вероятно, дремал, пытаясь время от времени приоткрыть глаза, и в горле у него что-то булькало.

В траве валялось еще довольно много вишен, и Эмиль взял попробовать одну. На вкус она была не совсем такой, как обычная вишня, но действительно довольно вкусной! И как это маме могло прийти в голову закопать такие хорошие ягоды в куче мусора?

Да, мама! Ведь надо пойти и рассказать о беде с курами. Но идти ему не очень хотелось. Во всяком случае, не обязательно идти сразу. Он в раздумье съел несколько вишен… потом еще несколько… нет, ему что-то совсем не хотелось идти к маме сейчас!

Тем временем на кухне мама готовила ужин косарям. И вот они все вместе явились домой: папа Эмиля и Альфред, Лина и Крёса-Майя. Усталые и голодные после долгого рабочего дня, расселись они вокруг кухонного стола. Но место Эмиля пустовало, и мама вспомнила, что уже довольно давно не видела своего мальчика.

— Лина, сходи-ка взгляни, нет ли Эмиля у Заморыша, — приказала мама.

Лина ушла и долго не возвращалась. Наконец она появилась на пороге и стала ждать, пока все обратят на нее внимание. Она хотела, чтобы все одновременно услышали поразительную новость, которую она собиралась им преподнести.

— Что с тобой? Почему ты стоишь как столб? Что-нибудь стряслось? — спросила мама Эмиля.

Лина таинственно улыбнулась.

— Стряслось ли что… да, право, не знаю, что и сказать… Но куры-то, это уж точно, сдохли. А петух — пьяный! И Заморыш — пьяный! А Эмиль… Эмиль… — сказала Лина и перевела дух. — Эмиль — тоже пьяный…

Что творилось в тот вечер в Каттхульте! Просто трудно описать!

Папа Эмиля шумел и кричал, мама плакала, маленькая Ида плакала, Лина тоже плакала, правда, так — за компанию. Крёса-Майя охала и вздыхала. Ей было уже не до ужина. Она должна была немедленно бежать и раззвонить новость всем и каждому в округе:

— Ох-ох-ох! Бедняги эти Свенссоны из Каттхульта! Эмиль, горюшко наше, напился пьяным и перебил всех кур! Ох-ох-ох!

Один только Альфред не потерял голову. Когда Лина явилась с ужасными новостями, он вместе со всеми ринулся из дома и сразу нашел Эмиля.

Мальчик лежал в траве рядом с Заморышем и петухом. Да, Лина была права: Эмиль в самом деле был мертвецки пьян. Он лежал закатив глаза и привалившись к Заморышу. Было видно, что ему совсем худо. Мама Эмиля залилась горькими слезами, увидев своего мальчика таким бедным и несчастным, и хотела тотчас же отнести его в горницу. Но Альфред, знавший толк в подобных делах, сказал:

— Ему лучше остаться на свежем воздухе!

Весь вечер просидел Альфред на крыльце людской, держа на коленях Эмиля. Он помогал мальчику, когда его рвало, и утешал, когда он плакал. Да, да, время от времени Эмиль приходил в себя и плакал. Он ведь слышал: все говорили, что он пьян, хотя и не мог понять, как это произошло. Эмиль не знал, что, когда из вишен делают настойку и дают им хорошенько перебродить, ягоды становятся пьяными и от них пьянеют. Потому-то мама Эмиля и велела ему зарыть ягоды в куче мусора, а он вместо этого съел их вместе с петухом и Заморышем. Вот он и лежал теперь как бревно у Альфреда на коленях. Настал вечер, взошла луна, а Альфред все еще сидел, держа на коленях Эмиля.

— Ну как ты, Эмиль? — спросил Альфред, увидев, что Эмиль чуть приоткрыл глаза.

— Ничего, жив еще! — устало ответил Эмиль, а потом добавил шепотом: — Но если я умру, тебе, Альфред, достанется Лукас.

— Не умрешь, — уверенно пообещал ему Альфред.

Нет, Эмиль не умер, не умер и Заморыш, не умер и петух.

Но самое удивительное — даже куры остались живы. Случилось так, что в своем безутешном горе мама все-таки послала маленькую Иду в сарай, наказав ей принести корзину дров. По пути Ида плакала — такой уж, в самом деле, выдался грустный вечер. Но, войдя в сарай, она заплакала еще сильнее: ведь на дровяной колоде лежала мертвая Лотта-Хромоножка.

— Бедная Лотта! — Ида пожалела курицу и, протянув свою тоненькую ручку, погладила Лотту.

И можете себе представить — Лотта ожила! Она открыла глаза, с сердитым кудахтаньем соскочила с колоды и в гневе заковыляла к двери. Ида застыла в изумлении, не зная, что и думать. Надо же! Может, у нее волшебные руки, которые умеют творить чудеса и оживлять мертвых?

Оплакивая Эмиля, никто не позаботился о курах, и они по-прежнему валялись на траве. Но вот пришла Ида и погладила всех по очереди — куры ожили и вскочили одна за другой на ноги. Да, да, потому что ведь они вовсе не сдохли, а просто упали в обморок от испуга, когда поросенок припустил за ними, — такое иногда бывает с курами.

А Ида гордо вошла в кухню, где плакали и горевали ее родители, — теперь, по крайней мере, и у нее было что порассказать.

— Ну вот, хоть кур-то я воскресила из мертвых, — удовлетворенно сказала она.

На другое утро и петух, и Заморыш, и Эмиль немного пришли в себя, хотя петух не мог петь целых три дня. Правда, он пытался время от времени петь, но никакого «ку-ка-ре-ку» у него не выходило, а лишь какое-то отвратительное «ку-ке-ли-ку», которого он очень стеснялся. Всякий раз при этом куры смотрели на него с таким упреком, что петух стыдливо прятался в кусты.

А Заморыш ничуть не стыдился. Что касается Эмиля, то у него весь день был сконфуженный вид.

— Валяться пьяным вместе с поросенком! Хорош, нечего сказать! — поддразнивала Лина. — Два пьяных поросенка — ты и Заморыш! Теперь я так и буду вас звать.