Миф о вечной империи и Третий рейх - Андрей Васильченко

Но в полной мере национал-большевизм смог развиться только во время мирового экономического кризиса 1929 года. Именно с этого момента национал-большевистские идеи стали находить отклик у различных политических групп, в частности так называемого «Сопротивления», созданного уже упоминавшимся выше Э. Никишем. Когда в 1931 году австрийским руководителем «Стального шлема» был избран профашистски настроенный князь Эрнст Рюдигер фон Штархемберг, из этой организации фронтовиков в знак протеста вышла группа революционных националистов, которые назвали себя в честь легендарного фрайкора Союз «Оберланд». К ним примкнул руководимый Фрицем Клопе Союз «Вервольф», члены которого всегда ориентировались на национал-большевизм. Впрочем, свои идейные установки они называли посседизмом. О сути этой теории можно судить хотя бы из названия программного документа Союза «Вервольф», который назывался «Посседизм. Против капитализма и марксистского социализма. Против реакции и либерализма».

Попытки получить под свой контроль национал-большевистские группы предпринимали и коммунисты, и нацисты. КПГ не раз в своей предвыборной агитации делала сильные национал-большевистские акценты. У нацистов еще в 20-е годы национал-большевистские требования высказывали братья Штрассеры и Йозеф Геббельс. Впрочем, эти высказвания были продиктованы не столько идеологической необходимостью, сколько желанием вести активную борьбу против южного, «реакционного» крыла НСДАП, возглавляемого Гитлером, Розенбергом и Герингом. Со временем Геббельс перешел на сторону Гитлера, а Отто Штрассер, младший из братьев, вышел из нацистской партии и создал собственную организацию «Черный фронт». Не меньшей сенсацией стало решение рейхсверовского офицера Рихарда Шерингера, одного из главных обвиняемых по так называемому «делу рейхсвера», покинуть ряды НСДАП и перейти к коммунистам.

Национал-большевистские тенденции проникали во многие молодежные организации, но ни одна из них открыто не провозглашала себя таковой. В 30-е годы национал-большевизм из политического явления во многом превратился в явление публицистическое. Почти каждая национал-большевистская и национал-революционная организация издавала свой собственный журнал. Это и «Прорыв» (Шерингер), и «БлизкийВосток» (Шварц), и «Черныйфронт» (Штрассер), и «Действие» (Церер), и «Сопротивление» (Никиш). Список можно было бы продолжать едва ли не до бесконечности. В конце 1932 года была предпринята попытка объединить все эти многочисленные группы в одну Национал-коммунистическую партию. Но эта затея провалилась. Национал-большевизм в большинстве случае остался лишь пустой декларацией. Лишь только Эрнсту Никишу удавалось оказывать влияние на небольшую «Старую социал-демократическую партию», которая действовала в основном на территории Саксонии. Он даже редактировал газеты старо-социал-демократов «Народное государство». На ее страницах Никиш как-то написал красивые слова: «Можно людей напоить революционным шампанским, а затем ждать, чтобы они протрезвели и стали объективными, будто бы пили обыкновенную газировку. Игра с громкими революционными фразами однажды кроваво отмстит нам».

Размежевание с национал-социализмом

В своей книге «Мифы Третьего рейха» Жан Нойрор описал в том числе создание политических мифов во времена Веймарской республики. «Кажется сомнительным, что сейчас в Германии, равно как и в другом месте, жаждут с охотой вспомнить, с каким воодушевлением в первые месяцы 1933 года приветствовалась так называемая национальная революция. И все же факт остается фактом — в немецкой истории очень редко можно было зарегистрировать такое широкое общественное движение, которое наличествовало в Германии в начале 1933 года, когда Гитлер пришел к власти… Некоторые идеи, формулы, лозунги нацистов, которые кажутся нам ошибочными и бессмысленными, будут понятнее, если мы представим себе историю политических идей в целом. Она позволит нам понять, как подобный вздор мог найти сочувствие у людей, которые уже привыкли к этим идеям, хотя они оказались воплощенными в другую форму». Эти слова очень удачно указывают на ту функцию, которую выполняли в Веймарской республике Мёллер ван ден Брук и его друзья. Они, эти слова, вместе с тем намекают, что сложно установить, кто был причастен или непричастен к приходу Гитлера к власти. Сам собой напрашивается вопрос об общих точках соприкосновения между младоконсерваторами и национал-социалистическим движением.

Общими у Кольца и нацистской партии были обиды, затаенные на Веймарскую республику, которая была принесена на штыках Антанты и предателей. Общим было и разочарование от проигранной войны и горечь от унизительного положения Германии, в которое поставили страну союзники, навязав ей грабительский Версальский договор. Однако было бы непростительной примитивностью (чем грешат многие наши российские историки) изображать Мёллера ван ден Брука неким предшественником Гитлера или неким национал-социалистическим первопроходцем. Для наглядного различия вспомним хотя бы о «Восточной идеологии» Мёллера ван ден Брука, которая принципиально отличалась от программы Гитлера, ориентированной на завоевание «жизненного пространства». В своей «Майн кампф» Гитлер писал по поводу России: «Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены. Сама судьба указует нам перстом». В принципе при желании эти идеи можно было принять за теоретические построения, которые Мёллер ван ден Брук делал в начале Первой мировой войны. Однако, если читать внимательно «Майн кампф», то в глаза бросятся разительные отличия. Если Гитлер оценивал русских как «низкокачественную расу», которая стояла едва ли не на одном уровне с евреями, то Мёллер ван ден Брук видел в русских мощнейший «молодой народ», который претендовал, чтобы стать новой мировой державой. Конспирологические измышления относительно заговора небольшой группки (евреев, масонов, иезуитов, а после 1917 года большевиков) Мёллер ван ден Брук всегда решительно отвергал, считая их «завистью к власти» или «страхом перед ошибкой». Мёллер ван ден Брук настаивал на союзе с Россией, Гитлер же обозначал подобный союз как «указание к будущей войне», которая должна была стать концом Германии (весьма провидческие слова!). Общее у Гитлера и Мёллера ван ден Брука это лишь использование словосочетания «Третий рейх».

Как мы помним, Мёллер ван ден Брук не дожил до триумфального прихода нацистов к власти. Он мог лишь застать зарождение нацистского движения. Но в принципе его отношение к Гитлеру и национал-социализму можно с определенной долей уверенности восстановить по нескольким высказываниям.

Обратимся к истории. Весной 1922 года при посредничестве генерал-майора Карла Хаусхофера и Рудольфа Гесса в Мюнхене с Гитлером повстречался Рудольф Пехтель, Пехтель изображал следующим образом эти события: «Тогда во время беседы Гитлер решил также дать слово и другим. По его просьбе я рассказал ему о политической жизни в Берлине, а в этой связи также о политической работе «Июньского клуба», который я представлял… Гитлер весьма заинтересовался работой «Июньского клуба». Я предлагал ему выступить в нашем кругу, где мы предоставляли слово представителям всевозможнейших направлений. Гитлер использовал этот случай. После моего возвращения в Берлин я столкнулся с решительным сопротивлением Мёллера, который знал о Гитлере больше меня. Однако я указал, что для нас было бы важным, соблюдая надпартийность, информировать о всех новых движениях. И намекнул, что Мёллер, исходя из собственных соображений, имел беседу с Карлом Радеком. Мёллер уступил, и Гитлер появился у нас. Если на наших традиционных дискуссиях в тесных помещениях «Июньского клуба» на Моцштрассе, 22 собиралось 120–150 человек, то в тот достопамятный вечер их было в лучшем случае тридцать — что само по себе было неблагоприятным началом. Гитлер говорил, будто вещал перед гигантским собранием народа в мюнхенской пивной. Он не мог установить хоть какой-то контакт с присутствующими, и было буквально слышно, как его тирады падали на пол. Это была обыкновенная речь о сломе процентной кабалы и с другими клише, присущими партийным программам, что позволяло говорить о соответствующем интеллектуальном уровне. Это была катастрофическая неудача, которую Мёллер не раз ставил мне в вину. Я просил его, чтобы он в личной беседе с Гитлером удостоверялся, что собственно этому человеку по непонятным нам причинам удалось привести массы в движение. Наконец, после обмена мнениями Мёллер согласился побеседовать в узком кругу, где бы присутствовало четверо — он, я, Гитлер и доктор Юнг. В характерной манере Мёллер пытался поговорить с Гитлером по душам, пытался при помощи настойчивых, но взвешенных вопросов постичь суть Гитлера, познакомиться с его позицией по наиболее актуальным вопросам. Показалось, что Гитлеру удалось произвести впечатление на Мёллера и его окружение. Он говорил дословно следующее: «Вы имеете все то, что отсутствует у меня. Вы разрабатываете духовное оружие для обновления Германии. Я не более чем барабанщик и собиратель сил. Давайте сотрудничать!» Мы решили оставить его в резерве. Мёллер лишь пообещал Гитлеру, что мы пришлем издание «Июньского клуба», которое называлось «Совесть», а также все публикации нашего кружка. Беседа закончилась в А часа утра. Гитлер отправился пешком от Моцштрассе на Цигельштрассе, где он хотел переночевать у своего боевого товарища. Мы стояли у дверей дома и смотрели вслед Гитлеру, который маршировал как закоренелый вояка. Затем Мёллер повернулся ко мне и сказал: «Пехтель, этот малый никогда ничего не поймет! Я полагаю, что, натерпевшись эдакого страха, нам надо выпить в погребке бутылку испанского вина»». Это достаточно живое описание воспроизводил и Макс Бём, который добавлял, что Генрих фон Гляйхен демонстративно покинул клуб во время выступления Гитлера. Но после 1933 года об этой встрече предпочитали умалчивать.