Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Английский истоик Пол Джонсон следующим образом прокомментировал эту печальную страницу французской истории: «Французские евреи всегда относились к наиболее ассимилированным, особенно после того, как Французская революция позволила им почти полностью отождествить себя с республиканскими институтами. Подлое поведение многих французов при режиме Виши привело к определённой потере доверия к ним со стороны евреев…». Индифферентность французских евреев к своему этническому происхождению в определенной степени подтвердил известный французский историк, участник французского Сопротивления Марк Блок (1886–1944), заявив однажды: «Я еврей, но не вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита». Видать, критическая масса последних во Франции со временем достигла такого угрожающего размера, что им стало тесно внутри страны. Во всяком случае, некоторые аспекты внешней политики этой некогда великой страны дали повод 5-ому премьер-министру Израиля, к слову сказать, уроженке Киева, Голде Меир (1898–1978) именовать в своих мемуарах «непобедимой враждебностью французского правительства к Израилю». Эта национальная традиция, судя по мнению в прошлом советской политзаключенной, впоследствии российской правозащитницы Валерии Ильиничны Новодворской (1950–2014), высказанному в статье «Европа и евреи», дает о себе знать и многие годы спустя. По крайней мере, правозащитница нашла основание обратиться к президенту Франции со следующими словами: ««Мы, Европа» — так сказал президент Франции г-н Саркози, требуя в очередной раз от несчастного Израиля, чтобы он перестал бомбить террористов из сектора Газы. Мы, Европа, не защитили в 40-е годы XX века этот мудрый и беззащитный народ и дали отправить его на всесожжение. Сегодня, нам, Европе, лучше заткнуться. Мы не защитили их от Гитлера, а в стране г-на Саркози их отдали эсэсовцам и позволили увезти на верную смерть. Пепел Освенцима не стучит в ваше сердце, г-н Саркози?». Думается, что автор этой гневной инвективы всё же не права: президент Франции должен воплощать дух своего народа. А последний не желает признавать свой несомненный вклад в трагедию Холокоста.

Вместе с тем такое отношение, как представляется, напоминает своеобразный психопатологический комплекс вины преступника по отношению к жертве. Кто-то ведь справедливо заметил, что вина — нездоровая основа для отношений: она легко превращается в неприязнь. В данном случае правительство одной страны не может простить народу другой проявленную к нему подлость и низость со стороны своего населения — парадокс, который подарила миру демократическая Франция. В свете сказанного весьма робкой попыткой запоздалого покаяния представляется последовавшее 16 февраля 2009 г. решение Государственного совета Франции признать вину правительства «Виши» за участие в Холокосте. Приведенное — пример того, что сами по себе демократические республиканские институты, проникновенные лозунги в конституционных хартиях или возвышенные слова в национальных гимнах не являются панацеей от проявления в массовом порядке элементарной подлости, если таковая коренится в традициях, нравах и душах той или иной нации. Вообще о нациях, как и об отдельных людях судят не по тому, что они сами о себе говорят, поют и складывают поэмы, а по тому, как они ведут себя по отношению к слабым и гонимым. Как свидетельствует история, пышная атрибутика, патетика и высокопарные тексты никогда не смогут скрыть на деле отсутствие подлинной культуры достоинства и милосердия.

Вместе с тем, в исторической ретроспективе бурная деятельность французов в области законоведения увенчалась своеобразным рекордом: правовая сокровищница человечества обогатилась на 17 конституций, благодаря чему Франция приобрела славу «лаборатории конституций». Правда, такое обилие конституционных актов некоторые западные правоведы саркастически объясняют непостоянством характера и сумбурным темпераментом французских политиков. Более того, на эту же особенность их характера, но уже в сфере национальной безопасности обратил внимание накануне Первой мировой войны один немецкий историк, выразивший сомнение в том, что «страна, сменившая 42 военных министра за 43 года, способна сражаться эффективно». Видимо, эта же черта национального характера подвигла генерала де Голля воскликнуть: «Как можно управлять страной, у которой 246 сортов сыра?». Но, как бы там не было, именно Франции принадлежит честь первой сформулировать и возвеличить славный девиз: «Свобода, Равенство, Братство». Некоторые вехи драматической истории этой страны на пути воплощения этих бесспорных общечеловеческих ценностей в жизнь найдут своё более подробное освещение в разделе 4 настоящей работы.

Достоинство, свобода и права человека не имеют этнической привязки. Это общие ценности всего человечества, жившего, живущего и того, которое будет жить на этой планете. Поэтому всё вышесказанное в равной степени может послужить прелюдией к конституции любой цивилизованной страны либо претендующей на право быть признанной таковой в будущем. Применительно к Украине идея, традиция Права, культура прав человека как общее достояние народов западноевропейской цивилизации должна стать той объединительной, возвышающей и облагораживающей всех нас системой ценностей, которой так не хватало населению бывшего СССР. Именно эти ценности способны превратить оставшийся нам в наследство от империи конгломерат этносов, коренных народов, религиозных объединений, языковых групп в единый субъект конституционного права — народ Украины. Не будучи единым народом, мы не сможем сказать своё слово в истории. А без равенства в достоинстве и правах мы таким народом никогда не станем. Поэтому философия достоинства должна стать той благодатной почвой, на которой может взрасти демократическая и правовая держава.

Важнейшую роль в деле формирования такого государства призвана сыграть правовая литература — и в первую очередь по вопросам конституционного права, философии и общей теории права. Именно эта область правовых знаний несет в себе наиболее фундаментальные правовые идеи, концепции и доктрины развития народов мира. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания отечественных правоведов. Один из них, Богдан Александрович Кистяковский (1868–1920), обращал внимание на то, что в нашей литературе прошлого не было ни одного трактата, ни одного этюда о праве, которые получили бы общественный резонанс, могли бы пробудить правосознание населения. Далее в качестве примера для подражания учёный привёл англичан, которые могут похвастать с одной стороны, трактатами Гоббса «О гражданине», о государстве — «Левиафан»» и Фильмера о «Патриархе», с другой, — сочинениями Мильтона в защиту свободы слова и печати, памфлетами Лильборна и правовыми идеями уравнителей — «левеллеров», а также этюдом Локка «О правительстве». Такое же обилие правовых идей он усматривал и в правовой литературе Германии, называя имена таких авторов, как Альтузио, Пуфендорф, Томазий, Кант, Фихте, Гегель, Тибо, Савиньи, Пухта и некоторых других. При этом подчеркивалось, что ничего аналогичного в развитии отечественной правовой мысли указать нельзя. «Можно сказать, что в идейном развитии нашей интеллигенции, поскольку оно отразилось в литературе, не участвовала ни одна правовая идея. И теперь в той совокупности идей, из которой слагается мировоззрение нашей интеллигенции, идея права не играет никакой роли», — заключает правовед. Всё сказанное Кистяковский сопроводил риторическим вопросом: где наш «Дух законов», наш «Общественный договор»?

Конечно, возмущение видного юриста можно понять: всегда хочется принадлежать к народу, который способен выдвигать новые, неординарные и плодотворные идеи. Но при этом не стоит забывать, что такие идеи, как правило, появляются и получают дальнейшее развитие лишь в тех странах, в которых население способно читать, почитать, уважать и беречь людей, одаренных творческим потенциалом божьей милостью. Там же, где таких людей унижают, оскорбляют и изгоняют по идеологическим, этническим, религиозным и языковым признакам, нет ни идей, ни добра, ни мира, ни благополучия; есть лишь завышенные амбиции и утраченные иллюзии. В применении к историческому прошлому титульной супернации на результат подобной «творческой» атмосферы обратил внимание видный английский философ и дипломат Исайя Берлин (1909–1997): «В целом же, насколько могу судить, Россия не внесла в сокровищницу человечества ни одной новой социальной или политической мысли: любую из них легко возвести не просто к западным корням, но к той или иной конкретной доктрине, исповедовавшейся на Западе восемью, десятью, а то и двадцатью годами раньше». Вот так — ни много, ни мало. Но можно ли приведенные слова воспринимать как унижение всего российского народа? Как приговор его творческому потенциалу и месту в истории общечеловеческой мысли? Думается, что оснований для подобного пессимизма нет!