Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля - Анатолий Кони

локомотивом и вагонами, двигался со скоростью шестидесяти пяти верст в час вместо установленных тридцати семи и шел двойной тягой, т. е. с двумя паровозами, тоже вопреки правилам разного типа (пассажирским и товаро-пассажирским). Это, стоившее многих жертв, крушение произошло на уклоне в 0,013, тогда как для Европейской России maximum уклона составляет 0,008, и в таком месте, где гнилые шпалы удерживали в себе костыли от расшитых поездом рельсов в некоторых местах в четырнадцать раз слабее нормального.

Судебному следователю Марки приходилось проявлять беспристрастие истинного судебного деятеля и свою деловую выдержку среди разнообразных общественных и служебных настроений, влияний, советов, намеков и инсинуаций. Но он шел своим путем и делал свое дело. По внешнему виду этого скромного человека трудно было при первом знакомстве определить его внутреннее содержание. Наружность его была довольно своеобразна. На его длинное туловище с короткими ногами природа посадила голову в непослушных вихрах над глазами, смотревшими в разные стороны, и дала лицо доброго сатира с длинной и редкой бородкой, завершив свою работу тем, что вырастила у запястья рук еще пару кистей с полным комплектом маленьких уродливых пальцев. Эти «дополнительные» руки, как какая-то опухоль, возвышались под рукавами и при поспешных и сильных движениях выглядывали на свет божий. К этому присоединялась особая изысканность манер, соответствовавшая его французской фамилии, и глухой замогильный голос. Но в этих косых глазах светились живой ум и тонкая восприимчивость, во впалой груди билось благородное, исполненное чувства долга сердце, и ни одна из его четырех рук, конечно, не подписала никогда ничего, за что этот достойный глубокого уважения судебный деятель мог бы покраснеть. Величайшею мечтою этого труженика, задавленного постоянною громадною работою, было получение места члена судебной палаты, но его постоянно обходили, оставляя изнывать чуткой душой и слабым телом за тяжелым, беспросветным трудом. В последний раз я видел его в 1902 году в Харькове во время визита его в семью, у которой я остановился. Он постарел, стал еще менее красив, и вторая пара рук как-то еще больше торчала под рукавами его форменного сюртука. Отойдя со мною в сторону от других гостей, он рассказал упавшим голосом, как тяжко ему производить — при наличности самых бесцеремонных местных давлений — следствие над несчастными в своей темноте, легковерном невежестве и нравственной одичалости крестьянами Богодуховского и Валковского уездов, привлеченными за участие в беспорядках и уже жестоко наказанными розгами под личным руководством губернатора, князя И. М. Оболенского, вскоре завершившего свою постыдную служебную карьеру бегством с генерал-губернаторского поста в Финляндии. Тяжелые вздохи прерывали речь доброго и беспристрастного человека, и в глазах его светилась исстрадавшаяся душа, оставившая через несколько месяцев навсегда свой необычный земной футляр.

Со следователями Петербургского окружного суда мне пришлось находиться в служебных отношениях почти в течение десяти лет в качестве товарища прокурора и прокурора, а затем по званию председателя суда. Многих из них уже нет в живых, другие давно оставили свою должность— «иных уж нет, а те далече» — но теплое чувство уважения к огромному большинству этих почтенных деятелей живет в моей душе и возникает с особой силой каждый раз, когда я вспоминаю годы нашего совместного служения правосудию. Следователей в Петербурге было много: в одной столице было в мое время пятнадцать следственных участков да в уездах шестнадцать, причем сосредоточение камер столичных следователей в здании окружного суда давало возможность постоянных личных с ними отношений и освобождало от излишней переписки.

Петербургские следователи были людьми различного темперамента, способностей и опыта, накопляемого долголетней практикой. Совершенно избежать некоторых трений между ними и лицами прокурорского надзора было, конечно, невозможно, но я тщательно устранял из возникших разногласий элемент личной обидчивости и резкого проявления своих прав, в забвении своих обязанностей по отношению к общему делу. Я храню у себя письмо, присланное мне при оставлении мной должности прокурора судебным следователем К. И. Ламанским, старейшим по годам службы и наиболее авторитетным представителем следователей, назначенных при самом открытии петербургского суда (их было восемь: Ламанский, Вебер, Штанге; Витали, Запольский, Доморацкий, Федоров и Лелонг)> письмо, в котором он благодарит меня за то, что за все время моего прокурорства (почти пять лет) я «поддерживал с ними добрые и откровенные отношения», и затем говорит, что «если и возникали иногда маленькие недоразумения, то за последовавшим с вашей стороны их устранением и разъяснением мы получали только большее расположение и доверие к вам». Большинство из них неохотно меняло свою живую деятельность на звание члена суда или на должность товарища прокурора, сроднясь со своими участками и с тесно сплоченным товарищеским кругом. Некоторых из утвержденных следователей первого года судебной реформы не могли соблазнить никакие назначения. Достойно неся и осуществляя свою судейскую независимость, они и умерли, занимая должность именно такого следователя, какого себе представляли и начертали составители Судебных уставов.

Вскоре после введения судебной реформы явилась необходимость в учреждении сначала в Петербурге, а потом и в Москве должности судебного следователя по особо важным делам. Эти следователи имели право производить следствия по предложению министра юстиции как главы прокурорского надзора на пространстве всей России, не стесняясь районами окружных судов, при которых впоследствии — уже много лет спустя — явились и судебные следователи по важнейшим делам, но только подсудным тем судам, в округе которых совершено такое «важнейшее» преступное деяние. Учреждение должности следователя по особо важным делам надо признать весьма удачным. Отсутствие участка, обыкновенно обремененного делами, пустыми по существу, но отнимающими иногда довольно много времени, каковы, например, дела о краже со взломом и о третьих кражах, возможность всецело отдаваться исследованию одного или двух дел и сопряженная с этим относительная свобода в распоряжении своим временем дают следователю возможность производить дела с особой полнотой, тщательностью и вдумчивостью, вести их быстро и под свежим впечатлением, оставленным преступным деянием в среде причастных к следствию лиц. В руках такого следователя с наибольшим успехом могут находиться дела, требующие значительной предварительной подготовки и серьезного изучения тех или других явлений, условий или ненормальностей общественной жизни. Такие дела, тесно связанные с целым строем вещей или сложившимися порядками, попав к участковому следователю, тормозили бы движение других дел и велись бы сами без полного посвящения им его сил и времени, страдая поэтому трудно поправимой неполнотой и промахами, неизбежными при массе непрерывной и мелочной текущей деятельности. Вместе с тем к особо важным делам, помимо обширных и сложных дел, например о злоупотреблениях в акционерных обществах и о преступлениях должности, относятся исследования выдающихся злодеяний кровавого или бесчеловечного характера, которые глубоко волнуют и смущают общество. Быстрое и энергическое их производство успокаивает встревоженное общественное мнение, а скорая передача их в суд и публичное их обсуждение кладет пределы разноречивым толкованиям, вредным, по своему возможному влиянию на присяжных, для постановки спокойного и беспристрастного решения.

Первым судебным следователем по особо важным делам при Петербургском окружном суде был назначен П. К. Гераков, опытный юрист, соединявший большие правовые сведения со спокойной твердостью своих всегда глубоко обдуманных и строго беспристрастных действий. Почти одновременно с моим переходом из Казани в Петербург на должность прокурора он был назначен членом Петербургской судебной палаты, и мне, к сожалению, пришлось на первых порах познакомиться с двумя следователями по особо важным делам совсем другого типа.

В один февральский день 1872 года ко мне в окружной суд пожаловал судебный следователь по особо важным делам Московского окружного суда Реутский, считавшийся большим специалистом по делам о сектантах и глубоким знатоком учения, обрядов и своеобразной писаной литературы «особо вредных» сект, к каковым принадлежат, главным образом, скопцы и хлысты с их различными разветвлениями. Его знания по этой части были, несомненно, велики по объему, но едва ли были глубоки, существуя в сыром виде, без ясного их анализа и вдумчивого синтеза. Они приобретались урывками, по случайным поводам и не были приведены в систему. Изданная им книга «Люди божьи и скопцы» лучше всего это доказывает, представляя оригинальное соединение исторических данных, официальных сведений, материалов судебного производства и собственных измышлений, изложенных в беллетристической форме, в виде бытовых сцен, рассказов и подробных бесед основателей и главарей сект между собой, слышать которые автор в действительности, по времени и месту, не мог. Все это изложено без всякой внутренней перспективы, с изображением на первом, плане и существенного и мелочного, а потому не оставляет в читателе никакого целостного представления. Маленький и сухой, с болезненным цветом лица и впалыми глазами, со складом речи, в котором слышалась большая нервность, вечно занятый своей специальностью и только о ней и говорящий, он производил впечатление человека, для которого исследование дел о хлыстах и скопцах обратилось в своего рода охоту за этими сектантами. В сущности в нем судебный следователь переродился в горячего и одностороннего обвинителя, ревниво охранявшего непогрешимость своих выводов и их практического приложения.