Новый военный гуманизм: уроки Косова - Ноам Хомский

С самого начала Вашингтон понимал, что «для поддержки воздушных атак необходима демонизация образа Милошевича»23. В соответствии с этим тезисом, удары по гражданским объектам толковались как «налеты на собственность сербской элиты». Как например, удары, разрушившие автомобильный завод «Застава»: его директором был соратник Милошевича, министр приватизации, который, как мы узнаем из зарубежной деловой прессы, являлся «беспартийным предпринимателем, привлекательным для западных правительств как главный реформист среди всех представителей сербских властей и излюбленный гость на званых дипломатических ужинах». «Наша цель в том», сказал один из высших военных чинов США, «чтобы внушать страх всем, чьё экономическое положение зависит от мистера Милошевича». Но случилось так, что разрушенные заводы давали средства к существованию и тысячам рабочих, как, например, завод «Застава», — тех рабочих, которые провели самую мощную забастовку в стране с антиправительственным подтекстом. Но этот факт был подан как случайный, а действия НАТО — как борьба против демонического Милошевича24.

Когда натовские удары получили более отчетливую направленность непосредственно на гражданские цели, настала необходимость модифицировать структуру пропаганды, на сей раз демонизировав образ народа Сербии, а не только их лидера. Признавая, что «лишение Сербии электричества, подрыв системы водоснабжения, коммуникации и гражданского транспорта, являлись частью этой программы»25, либеральный обозреватель Уильям Плафф делает вывод, что было бы ошибочно характеризовать войну, которую ведет НАТО, как войну «только против сербских лидеров»: Милошевича и его окружения. «Сербских лидеров выбрал сербский народ», — далее указывает Плафф, и, пусть это были несовершенные выборы, «лишь немногие полагали, что их общий результат не отразит волю сербского электората». Поэтому мы не должны расценивать Милошевича как диктатора, он является истинным представителем сербского народа, и этот последний, стало быть, «не стоит оберегать от горечи таких же страданий, которые он сам навлек на своих соседей» (судя по Вашингтонской сделке с преступником в Дэйтоне, касающейся, вероятно, непосредственно Косова, ни о каких подобных действиях речь не шла). И раз уж налеты на системы жизнеобеспечения гражданского общества приходится изображать как проявление Нового Гуманизма, то теперь и облик этого народа, а не только избранного им лидера, должен приобрести демонические черты26.

Плафф не расшифровал, какую именно тактику он рекомендует, но ранее он давал понять, что здесь могло иметься в виду. Размышляя о разрушенном Вьетнаме, он пришел к выводу, что Соединенные Штаты Америки последовали «разумной стратегии», но это была «стратегия тех, кто богат, кто любит жизнь и боится „издержек“». «Мы хотим жить, быть счастливыми, состоятельными и могущественными», но не сумели понять «стратегию слабого», который «мыслит абстрактными категориями, в том числе полагая, что страдание и смерть неизбежны». Как и сама жизнь, «счастье, богатство, могущество», которые мы столь ценим, являются «критериями нашего опыта, недоступными азиатскому бедняку», который «стоически смиряется с потерей богатства и смертью», побуждая нас осуществлять свою «стратегию до логического конца, который есть геноцид». Но мы медлим, не желая «разрушить самих себя… то есть идти против системы собственных ценностей»27.

Идея, кажется, ясна: разрушения и кровопролития «разумны» до тех пор, пока они не достигнут уровня настоящего геноцида, который будет уже неприемлемым, потому что мы «разрушим самих себя», если зайдем так далеко. Вероятно, такие же моральные ценности стоят и за «новым гуманизмом». Плафф не сообщил, на чем основаны его прозрения относительно ментальности азиатского бедняка, но, что бы ни лежало в их основе, они, несомненно, вполне сгодятся и для удовлетворения сегодняшних требований.

Во-первых, Плафф адресует свое нравственное негодование главным образом Милошевичу, поступки которого говорят о том, что «он обладает моральным воображением, позволяющим сравнить его с Гитлером и Сталиным. Он действует в грандиозных масштабах»28. Как и все, кто проводит такие сравнения, Плафф не идет дальше и не ставит очевидные вопросы, касающиеся тех, кто осуществлял свою «разумную стратегию» в Индокитае, действительно не переступая грани настоящего геноцида, но организуя и совершая, безусловно, жестокости куда более «грандиозных масштабов», чем демон, подобный Гитлеру и Сталину. Это еще одна из тем, о которых «было бы неприлично упоминать».

Интересно наблюдать, как беспечно замалчивались эти, в конце концов, вполне очевидные вопросы в то самое время, когда акции Милошевича изображались как «абсолютно сопоставимые с насильственной депортацией целых этнических групп во времена Сталина и Гитлера» (Тимоти Гартон Эш)29. Это распространенное сравнение открывает перед нами двери в совсем иной период, выходящий далеко за рамки того отрезка времени после холодной войны, которым мы ограничены в оценке «нового гуманизма», и поэтому оно, по идее, должно побуждать нас ставить вопросы о том, куда следовало бы отнести «насильственные депортации целых этнических групп», производимые Вашингтоном, например, в Индокитае. Скажем, в Камбодже, где в начале 1970-х только в Пном-Пене были изгнаны полтора миллиона человек. Или около десяти миллионов жителей Южного Вьетнама, которые подверглись «насильственной депортации», спасаясь бегством от интенсивных бомбардировок и зачисток после того, как стараниями Джона Ф. Кеннеди война в Южном Вьетнаме заполыхала пожаром: начавшись с крупномасштабного государственного террора, в 1961-62 гг. она вылилась в откровенный разгул агрессии30. Если действия Милошевича «абсолютно сопоставимы» с действиями Гитлера и Сталина, то мы, вероятно, ошибаемся, когда объявляем этих чудовищ величайшими преступниками нашего страшного века, — вот какое необычное умозаключение явственно вытекает из доктрины «нового гуманизма», развиваемой применительно к Сербии, хотя было бы весьма полезно рассмотреть его посылки подробнее.

Учитывая необходимость демонизации коллективного образа сербов ради оправдания атак на гражданские объекты, не удивительно, что и Даниэлю Голдхагену пришлось поддерживать тезис о том, что мы в ссоре с сербами вообще, а не только с их лидером. Это «исполнители воли Милошевича», чьи глубоко укорененные культурные недуги нам предстоит лечить. Защитники данного тезиса подчеркивали «в первую очередь, молчание интеллектуалов о военных преступлениях» (Стэйси Салливан)31. Подобное молчание особенно шокирует западных интеллектуалов, чей «нормальный мир», надо понимать, вполне естественно считает себя морально обязанным уделять внимание тем преступлениям, ответственность за которые лежит и на нем самом, и которые он поэтому смог легко довести до логического конца, в соответствии с вышеупомянутыми моральными трюизмами и их решающим следствием.

Но опять-таки «было бы неприлично упоминать» практику «нормального мира» относительно военных преступлений и преступлений против человечности, которые восходят к Вашингтону, Лондону и другим центрам мировой цивилизации. Примеры тому дает и собственный дом Салливан (Гарвардская школа Кеннеди), и журнал, где она работает корреспондентом («Ньюсуик»), а также многие другие институты — из числа наиболее респектабельных. Скажем, журнал, в котором появляется такая статья, не довольствуется «молчанием» о страшных преступлениях, а усиленно защищает их, по крайней мере в государствах, опекаемых США. Так, его издатели дали «Рейгану и компании положительные оценки» за их вклад в государственный террор, достигший своего пика в Сальвадоре в 1981 году, и, обозревая кровавые события, произошедшие три года спустя, дали совет, что мы должны оказывать военную помощь «фашистам латиноамериканского образца… независимо от того, сколько человек они убили», поскольку «у Америки есть более высокие приоритеты, чем права человека в Сальвадоре»32. Поддержка журналом государственных преступлений и террора Израиля, доходящая до упреков в адрес тех американских и израильских изданий и телеканалов, многочисленные сообщения которых «просто неверны»33, настолько нелепа, чтобы едва ли заслуживает комментариев.

Следующим логичным шагом в этом процессе стал призыв к «очистке Сербии», своевременно прозвучавший в передовице «Нью-Йорк Таймс» («Обзор событий недели» Блэйна Хардена), которая была озаглавлена «Что нужно для того, чтобы очистить Сербию»34. Целью «очистки» должно было стать «подавление заразы» и «искоренение крайнего сербского национализма», желательно посредством прямой военной оккупации, как после Второй мировой войны. Особенно неприятным является «мистический смысл жертвоприношения в Сербии», «отнюдь не новшество» в рамках этой больной культуры, считает Харден. Он цитирует Голдхагена, который пришел к выводу, что «действия Сербии, по сути, отличаются от действий нацистской Германии только масштабами», вновь оставляя открытым чрезвычайно неудобный вопрос о том, куда следует отнести преступления самих США, — ответу на который препятствует «молчание интеллектуалов по вопросам о военных преступлениях» их любимых государств. Подобно Плаффу, Харден напоминает нам, что Милошевич был «избранным лидером», «популярность которого возрастала по мере натовских бомбардировок» (Западу, как мы, очевидно, должны предположить, подобный феномен незнаком: например, во время бомбежек Лондона). Следовательно, «вычистить» нужно именно сербов как народ. Данный призыв уже был элегантно сформулирован ведущим интеллектуалом «Таймс» Томасом Фридманом: «Нравится нам это или нет, но у нас уже идет война с сербской нацией (так же, несомненно, думают сербы), и ее ставки должны быть совершенно ясны: за каждую неделю ваших бесчинств в Косове мы отбрасываем вашу страну назад на целое на десятилетие. Хотите в 1950 год? Можем устроить вам 1950-й. Хотите 1389-й?[1] И это нам по плечу»35.