Конклав ночи. Охотник - Александр Сивинских

Красиво, черт возьми. Очень красиво.

Слишком красиво, чтоб быть правдой.

Или нет?

Я снова лег, укрылся одеялом до подбородка и сказал:

– В восемь часов, Артемьич. Разбуди меня в восемь.

Встал я, впрочем, в половине девятого. Глаза никак не желали открываться. Я боролся с упрямыми веками, словно Самсон с пастью льва, и одолел только после того, как добрел до рукомойника, набрал полные ладони воды и плеснул себе в лицо. Затем был ужин – густая ароматная похлебка из мелко нарубленных опят и картошки, щедро заправленная сметаной, давешние ватрушки, разогретые в микроволновке, и молоко. Вдоволь молока. Слава богу, лактозу я усваиваю без проблем, поэтому опустошил две огромные кружки.

Тетка Татьяна, видать, свыклась с мыслью, что у нее в доме будет жить «ветеринар» с внешностью варнака, и смотрела на меня значительно теплее, чем во время знакомства. А может, ей просто нравилось, с каким аппетитом я наворачиваю стряпню. Мало какая женщина устоит перед столь наглядным признанием ее кулинарного таланта.

– Далеко ли собрался? – спросил Артемьич, когда я встал из-за стола, поблагодарил хозяйку и двинулся к выходу. – Или секрет?

– На выпас поеду. Хочу посмотреть, как животные ночуют.

– Ага, так я и думал.

– Проницательный ты мужик, Артемьич.

– Есть маленько. Слушай, Родя, возьми меня с собой. Вдруг пригожусь.

– Например? – удивился я.

– Ну, скажем, Музгарку придержу, чтоб он тебе чего не отгрыз. Он ночью больно уж лютый делается. Тропочки покажу вокруг загонов. А то пойдешь в темноте с дозором да и забредешь в репьи либо в озеро. Да и вообще, вдвоем веселей.

Заранее зная, что отвечу, я оценивающе взглянул на его кряжистую фигуру (он приосанился), на, несомненно, очень сильные руки и согласился:

– Ладно, поехали. Если баню пропустить не жалко.

– А мы не топили, раз ты отказался, – сказал Артемьич.

Он быстрей меня выскочил из дома, быстрым шагом миновал двор, забрался в машину и, уже не спрашивая дозволения, закурил.

Было около десяти, начинало смеркаться. По улице катила ребятня на велосипедах, гуляли стайки молодежи. За ними зорко наблюдали жители старшего возраста, сидящие на скамеечках возле ворот.

Появление на дороге разрисованного «УАЗа» вызвало заметное оживление во всех возрастных группах. Мне на любопытство шиловцев было начхать, а вот Артемьич прямо-таки расцвел. Он раскланивался со зрелыми земляками, прицыкивал на девчонок, шутливо грозил кулаком парням – словом, наслаждался ситуацией как мог. По-моему, он даже слегка расстроился, когда село закончилось. Однако долго без общения Артемьич не мог. Едва мы отъехали на сотню метров от последнего дома, как у него нашлась новая тема для разговора.

– Родители-то у тебя живы? – спросил он.

– Нет.

– Ох, жизнь наша… И давно?

– Давно. Я их вообще не знал.

Трудно поверить, но у такого дуболома, как я, мама и папа были интеллигентными людьми, учеными-исследователями. Не знаю, хорошими ли, но преданными науке наверняка. Это их и сгубило. Фатальную дозу не то облучения, не то биологической гадости они схватили еще до моего рождения. Отец умер, даже не успев посмотреть на первенца. Мама пережила его на полтора года. Я, как на грех, родился и рос абсолютно здоровым.

– Детдомовский, значит?

– Не-а. Дед воспитал.

– Хорошее дело. Дед плохому не научит! А бабки что, тоже не было?

– Как посмотреть. Теоретически-то была, но на практике…

Жизнь у деда выдалась бурной. Сначала спортсмен, член сборной РСФСР, потом тренер женской волейбольной команды. Об этом не принято говорить, но большой спорт всегда был допинговым. В той или иной степени фармакологию употребляет абсолютное большинство соревнующихся спортсменов. Дед своих девчонок очень любил, поэтому снабжал самым лучшим. Непревзойденным женским препаратом в то время являлся туринабол производства ГДР. Вещество практически не давало побочных эффектов, не обнаруживалось на допинг-контроле, зато резко улучшало результаты в «скоростных» видах спорта. Легкоатлетки ГДР рвали соперниц на мировых аренах во многом за счет «турика». Советским спортсменам достать это чудо было почти невозможно, однако у деда имелись хорошие друзья в немецкой федерации волейбола. Они снабжали таблеточками деда, тот – своих подопечных. Ну и сам употреблял за компанию. Дело в том, что туринабол помимо силы и скорости повышает либидо, настроение и все такое. Короче говоря, дед не только отлично тренировал, но и отменно трахал всю свою любимую команду. Девочки отвечали на это новыми победами. А потом его кто-то сдал. Завистников в спорте не меньше, чем в творческих кругах. Команду задержали на таможне в Австрии, случился скандал. Дед взял всю вину на себя. Его быстренько исключили из партии и вышибли на пенсию. Команду расформировали, девушек разобрали другие тренера. Дед устроился администратором в охотхозяйство – впрочем, довольно приличное, минспортовское. Бабушка, ошеломленная размахом измены, немедленно бросила распутного мерзавца. Через полгода вышла замуж за стоматолога и улетела с ним за океан. Тогда как раз начали отпускать евреев «на историческую родину», которая у большинства из них обнаружилась почему-то в США. А вскоре и я осиротел. Дед забрал меня к себе. До восьми лет я жил в лесу. Потом школа-интернат, техникум, армия, год егерства в дедовом заказнике и, наконец, теперешнее садоводческое товарищество.

– Ну а другие дед с бабой? – не унимался Артемьич.

– Сведения о них отсутствуют, – отрезал я.

Это и в самом деле так. Дед на расспросы о маминых родителях начинал страшно материться. Ничего более конкретного, чем «проклятая шлюха», «мудак мелкий» и обобщающего «упыри драные», я от него не слышал. Думаю, именно в ту пору у меня развилась стойкая неприязнь к кровососам и мудакам. А вот к женщинам легкого поведения почему-то нет. Загадка.

– Сейчас-то жив твой дед?

– Жив-здоров, – сказал я. – И хрен морковкой. Ни одной юбки не пропустит.

Устроился дед неплохо. В девяностые на пару с приятелем из Минспорта приватизировал то самое охотхозяйство. Сейчас это – целый туристический комплекс с полным набором брутальных развлечений. Охота, рыбалка, конные прогулки, заезды на джипах по бездорожью и прочее в том же духе. Популярное местечко. Дед как сыр в масле катается. И по бабам до сих пор ходок: допинги нового поколения, если пользоваться в разумных дозах, обладают заметным омолаживающим действием. Только со мной у него проблемы. Кризис общения. Оборзел внучок, больно самостоятельный стал.

– Интересно было бы пообщаться, – сказал Артемьич.

– Да уж, – согласился я. – Вы бы нашли общий язык.

Показался летний коровник. Был он темен и тих, лишь в зеленом вагончике светились окна, да двигался вдоль дальнего загона бело-рыжий клубочек – Музгарко. Лошадей не было видно.

– Не спят еще пастушки-то, – сказал Артемьич. – Странно. Обычно они уже полдесятого отбиваются. Вставать-то рано.

– Наверно, меня ждут. Обещал, что подъеду.

Я подогнал машину к самому вагончику. Изнутри доносилась сбивчивая речь спортивного комментатора, рев трибун. Музгарко был уже тут как тут. Обещанной ярости в его поведении я не усмотрел, однако вылезать поостерегся, надавил на клаксон.

Дверца вагончика приоткрылась, выглянул бородатый весельчак Леха.

– А, ветеринар! Приехал все-таки. – Обернулся, сообщил напарнику: – Я ж говорил, ветеринар это. С Чепиловым. – Потом снова посмотрел на нас. Помолчал, раздумывая, что делать дальше, и наконец сказал без особой приветливости: – Здорово, Иван Артемьич.

– Здорово, Алексей. Как жизнь?

– Все путем. Заходить будете?

– Нальете, так зайдем, – с мурлычущими интонациями любителя халявы проговорил Артемьич. – У Петра-то больно хорошая самогонка бывает. Грех не попробовать.

Леха хмуро уставился на меня. Делиться самогонкой ему совсем не хотелось.

– Он шутит, – сухо сказал я. – Ты же шутишь, Иван Артемьич?

Чепилов недовольно шмыгнул носом.

– Так и есь, шучу.

– Вот и хорошо. Алексей, вы отдыхайте спокойно, мы вас тревожить не будем. Походим здесь, посмотрим. Главное, решить вопрос с собакой.

– А че тут решать? – удивился Леха. – Был бы ты один, тогда понятно. А раз с Артемьичем, Музгарко не тронет.

– Тогда все. Спокойной ночи.

– Ага, – сказал Леха и скрылся в вагончике.

Я заглушил машину, открыл дверцу, опустил ноги на землю. Стоящий возле заднего колеса пес (на шине виднелась свеженькая мокрая отметина) внимательно следил за моими действиями.

– Кусаться не советую, – предупредил я. – Будешь хорошим мальчиком, прощу обоссанное колесо. Будешь плохим, пожалеешь.

Он сделал шажок ко мне, остановился. Затем второй, третий… а потом, обдав ногу горячим дыханием, ткнулся носом в колено и потрусил прочь.

– Вот и подружились, – с видимым удовольствием констатировал Артемьич. – Молодцы. Слышь, Родя, а если бы он не захотел стать хорошим мальчиком? Что бы ты сделал?