Четверо из России - Василий Клепов

Вдоль берегов тянулись зеленые пятна кувшинок, и Белка уже ловила в воде белые лилии и бросала их в лодку. Левка вскинул на нее плутоватые глаза:

– Хоронить меня собираешься? Не похоронишь! Я дольше тебя проживу.

– Ты что это, Левка? – шлепнула Белка парня по руке. – Тебя, можно сказать, жениться везут, а ты про похороны.

– Мы сначала тебя замуж выдадим. За какого-нибудь Молокоеда…

Я с интересом посмотрел на Левку. Он ожил. Сидел на носу лодки и, весело блестя черными очами, смотрел на проплывающие мимо пейзажи. Каждая мелочь вызывала у него неподдельный восторг. Он восхищался и речкой, которая не текла, а застыла, как зеркало, и утками, выпархивающими почти из-за каждого поворота, и даже лягушками, таращившими на нас большие выпуклые глаза.

– Рыбак! – вдруг воскликнул Левка, кивая на лодку, приткнувшуюся к камышу.

В лодке сидел старый немец в истрепанном картузе, а перед ним лежали четыре удочки, красные поплавки от которых стояли в воде.

– Вы зачем лодку Штрауса взяли? – громко спросил немец.

Что еще за Штраус? И как этот рыбак узнал лодку? Но я быстро, не дав ему что-либо заподозрить, нашелся:

– Господин Штраус дал ее нам…

– А почему?

Я взглянул на Белку, на Левку в венках из лилий и ответил:

– Мы решили лилий нарвать…

– Да, лилии здесь чудесные, – отмяк старик. – А вы кто будете?

Я перестал грести, чтобы старик не подумал о том, что мы беглецы:

– Мы его родственники.

– Вот как! – улыбнулся беззубой улыбкой старик. – Это что же – вы его сестры Герты дети?

– Да, да, – крикнул я и, видя, что у старика клюнуло и он схватился за удилище, снова начал грести.

Я быстро свернул вправо, где, как мне казалось, был приток Варты. Лавируя между кочками и камышами, мы стали продираться к чистой воде. Вдруг весло зацепилось за кочку, и лодка сильно накренилась.

– Тише! – вырвалось у Димки, который сидел на корме ни жив, ни мертв. – Так, пожалуй, еще опрокинешься, – уже спокойно добавил он.

Черт знает, что за река! Без берегов, без течения. И направо, и налево – везде видны только тростники, а между ними на том же уровне стоит вода, неподвижная, как лужа. И плыть по ней – мука. Весла все время цепляются за траву, так что гребешь, гребешь, а продвинуться удается на шаг…

Я угодил, наконец, в такую кашу, что, как ни греб, лодка стояла на месте. Отер рукавом пот с лица, растерянно проговорил:

– Приехали…

Сколько хватало глаз, везде река была затянута элодеей, этой водяной чумой, которая, попав в воду, растет до тех пор, пока не обратит весь водоем в болото.

После короткого совещания мы повернули обратно. Когда выплыли вновь в Обру, я упарился до такой степени, что не мог грести. Спина болела, на руках вздувались и лопались волдыри. Кровавые мозоли на обеих ладонях были мучительны.

– Погребешь немного, Димка?

Я пересел на корму, Димка взялся за весла. Лодка пошла быстрее, и к полудню мы выбрались к тому месту, где Обра сливается с притоком Варты. Я круто повернул веслом, и лодка устремилась на восток.

Вокруг так же, как на Обре, возвышались плотные стены тростника. Солнце уже склонялось к западу, и с левой стороны под ними была глубокая тень. В воздухе появилась масса комаров, которые просто посходили с ума. Они жалили нас не только в руки и лица, но умудрялись впиваться жалами сквозь рубашки. Противный звон все время слышался над нами, и когда я поднял глаза вверх, то увидел словно пляшущую и звенящую тонкую паутину.

Вдруг послышался стук мотора. Из-за камышей вынырнула мчавшаяся за нами моторная лодка. Димка испугался и стал грести сильнее, но я его остановил:

– Не греби быстро. Все равно от них никуда не уйдешь, а подозрение вызовешь. Подъезжай вот к этим тростникам.

Мы подчалили, и я, взяв в горсть тростник, положил его под себя. Не торопясь, собрал удочку и забросил.

– Ну, как, клюет у вас? – крикнул из моторки, поравнявшись с нами, молодчик в военной форме.

– А мы еще не ловили, только пробуем, – ответил я.

Военный что-то проговорил другому, сидевшему у руля, и оба громко захохотали. Весельчаки проехали, и у нас отлегло от сердца – пронесло!

Вдруг поплавок потянуло вниз, я схватил удилище и почувствовал, что клюнула большая рыба.

– Клюет!

У Левки вспыхнули глаза. Схватившись за борта, он даже приподнялся.

– Поводи, поводи ее, Молокоед! – шептал Левка. – А то оборвется.

Я вытащил красивого, темно-зеленого, с красными глазами, линя. Лежа в лодке, он громко колотил хвостом о дно.

– Забрось еще! – умолял Левка, когда я свертывал удочку.

Удивительный все-таки парень, этот Федор Большое Ухо! Как будто мы приехали сюда и в самом деле ловить рыбу.

Мной владела единственная мысль: лишь бы нас не поймали. Я придумывал десятки историй, которые можно сообщить в случае, если нас схватят. Но не лучше ли выдавать себя за удильщиков? Линь, которого мы поймали, может сослужить хорошую службу: он будет лишним доказательством того, что мы действительно едем рыбачить…

– Белка, ты умеешь править?

– Нет. А что?

– Иди сюда. Я тебя научу, – предложил я, так как видел, что Димка уже выдыхается.

Белка села рядом. Через каких-нибудь десяток минут она уже могла орудовать веслом и править лодкой.

Мы с Димкой налегли на весла и скоро выехали на широкий плёс. Куда же дальше? Вправо от нас шла речка, влево тоже была речка, но вдали она сливалась с каким-то озером. Я посмотрел на карту, которую начертил Отто, и понял, что надо плыть прямо.

На левом и особенно на правом берегу все время виднелась колючая проволока – видимо, мы плыли вдоль немецких концлагерей. Кое-где возвышались деревянные вышки, с которых, наверно, смотрели пустые глаза гитлеровцев. И везде колючая проволока не доходила до реки, а кончалась где-то в болотах, вроде тех, по которым мы пробирались к реке Обре.

– Эх, пообедать бы! – сказал я.

Мы проголодались, но надо было уплыть как можно дальше.

– Ничего, не маленький, не умрешь! – ответил Димка и снова приналег на весло.

Послышался гул, и двойная шеренга самолетов прошла куда-то в восточном направлении, очевидно, на фронт. Самолеты шли низко, и хорошо были видны черные кресты у них на хвостах.

Уже к вечеру, измученные донельзя, с натруженными руками, мы пристали к лесистому берегу. Где-то левее мелькали огоньки не то села, не то города.

Я посмотрел на схему и убедился, что мы находимся против города Вольштин.

Для нас городá были страшнее пустыни, и поэтому мы решили, несмотря на тучи кровожадных комаров, переночевать здесь, на берегу. Вытащили из лодки нашего раненого, рюкзаки. Димка нашел в корме топорик и нарубил в лесу веток, на которые мы и уложили Левку.

– А ну, ребята, давайте сюда топливо! – как можно бодрее крикнул я, хотя сам валился от усталости.

– А не опасно? – спросил предусмотрительный Димка.

– Ничего.

Скоро у нас вспыхнул костер, Белка сбегала с котелком по воду, поставила ее на огонь.

– Чем будешь кормить, хозяйка? – спросил Димка. В свете костра он казался большим и сильным мужчиной.

– Думаю вскипятить чай, – усмехнулась Белка (она усмехнулась потому, что все знали: никакого чая у нее нет). – А поужинаем сыром.

Разостлав на ветках полотенце, Нюра вытащила сыр и маленький кусочек хлебца:

– Ешьте сыр! Хлеба осталось чуть-чуть. Так что хлеб будет есть только Левка.

– Что ты – все Левка, да Левка! А я, может, не хочу хлеб? Может, мне сыр нужен?

– Большое Ухо, ты же у нас больной, – погладила Нюра Левку по голове. – Ешь, пожалуйста, и хлеб и сыр.

– А я один не буду… – упрямо твердил Левка.

– Давай еще голодовку объяви! – спокойно возразил Димка.

Мы все расхохотались. Смеялся и Левка:

– А что? И объявлю. Вот попробуйте меня тогда вылечить.

– Вылечим, Федор Большое Ухо, вылечим.

Белка принесла котелок кипятку, и Димка стал его отхлебывать, чтобы не так сухо было во рту от сыра.

Все больше холодало. От воды поднимался туман. Тучи комаров звенели над нами. Белка стала укутывать Левку в какие-то рубашки и заваливать ветками. Димка принес еще охапку хвои, расстелил у костра и лег спать. А я пошел к лодке и улегся на корме. Нельзя же было оставлять наш транспорт без присмотра – еще кто-нибудь угонит.

Вверху снова загудели самолеты. Судя по удаляющимся красным огонькам, они шли на восток.

К ВАРТЕ

Наш дом еще далек, далек…

К. Симонов. «Три брата»

Ночь прошла спокойно. Я проснулся оттого, что мне стало холодно, а когда поднялся, почувствовал холод сильнее. Я просто весь дрожал и поспешил к серым остаткам костра, в которых тлела головешка. Дрожа так, что зуб на зуб не попадал, принялся раздувать угли. Наконец мне удалось разжечь костер, и я присел перед ним, рассматривая свои несгибающиеся ладони. Как мы поедем дальше? Мои руки, да, наверно, и Димкины, избиты камнями, истерты до крови во время вчерашнего путешествия.