Последняя - Ирина Кассета

В уходящем от страха сознании мелькнула мысль: “Спасена”. Я слышала отдалявшиеся крики, ржание лошадей и треск ломающихся палаток.

***

(Ватилия, на подъезде к Латрину).

Небольшой отряд двигался по тракту. При виде него люди уступали дорогу. Пять оборотней медленно двигались во главе с вожаком, который прислушивался к своему сердцу, пытаясь понять, где сейчас находится его истинная пара.

***

(Пустыня Ий)

Горло прорезала жажда. Веки не открывались. Мне даже показалось, что я ослепла, что пламя выжгло мне глаза. Ощупывая руками пространство вокруг, я попыталась понять, где нахожусь. Пальцам попадался только твёрдый мусор и песок. Всю ночь я провела на земле. Грязными руками попыталась растереть лицо и глаза. Присела, осмотрелась. И тут поняла. Меня не спасли. Меня украли.

В грязной дырявой палатке нас было предостаточно. В основном раненые рыцари, истекавшие кровью. Были и те, кто уже не проснется. Нетронутыми сидели я да еще пара мужчин. Когда я проснулась, они посмотрели на меня злыми глазами. Я не стала ничего спрашивать, села, прижав ноги к себе, и стала, как и все, ждать.

За тканью палатки слышался непонятный говор. Казалось, будто мы были на каком-то рынке. Верещали бабы, плакали дети и ругались мужики. Пару раз в палатку зашли, что-то крикнули на своём кривом языке. Воду никто не приносил. Мне было стыдно за свою жажду, потому что я видела, как другие мужчины пытаются не корчиться от боли.

Стемнело, в пустыне стало холодно, но мы не спали. Оторвав пару тканевых полосок от своей рубахи, я перевязала раны ближайшим рыцарям. Они на это никак не реагировали, уйдя полностью в свои мысли. Мне кажется, некоторые даже не замечали своих ранений.

На улице завывал ветер. Мне было нестерпимо холодно, хотелось спать, но уснуть не получалось совсем. Было страшно. Страшнее, чем в тот миг, когда я убегала от Эрридана. Страшнее, чем во время побега с корабля, когда я упала в воду и теряла сознание. Наверное, потому что понимала: быстро умереть не получится.

В те маленькие промежутки, когда моё сознание уплывало, мне снился волк. Снилось, будто в пламени сгорает всё, что мне когда-то было дорого. А ещё, стараясь, чтобы никто не увидел, я украдкой стирала часто появляющиеся слёзы.

К утру не проснулись ещё трое. Мы аккуратно перенесли их в дальний угол палатки. Все до сих пор молчали. Им, как и мне, было страшно. Видно, стрелы были отравлены, раз сильные воины погибали от небольших ран. Повязки не спасали, а лишь делали хуже, грязная материя заставляла ссадины гноиться.

Нас покормили, когда солнце припекало из дыр в потолке. Воду тоже принесли, грязную и с неприятным запахом нечистот. Каждому досталось от силы по три глотка. Но даже от этого уже стало лучше. Из еды нам досталась грязная и липкая каша, напоминавшая еду для свиней. Вкуса я не чувствовала, проглотила всё быстро, даже не пожевав.

От долгого сидения болели мышцы, особенно спина.

В какой-то момент, даже не знаю, в какой из дней, (мне казалось, что прошло не меньше недели) я уже не могла нормально просыпаться. Стоять, сидеть, даже есть было трудно, сил не хватало ни на что. От ран погибло уже восемь мужчин. Хотя я не была уверена, может, они так же, как и я, просто не могли вставать.

Ночью нас вывела на улицу стража. Грязные мужики. Они были замотаны с головы до ног в белую (хотя от песка и грязи уже серо-жёлтую) ткань. У них были грязные лица, усы и длинные бороды. Их женщины, что пришли посмотреть на нас, были так же грязны. Песчанники представляли собой жалкое зрелище. Я бы их пожалела, но если бы не находилась у них в плену. Построив в один ряд, нас облили холодной водой, что-то крича на своём. Детишки, снующие рядом, кидали в нас камни, и от этих ударов мы почти падали, истощенные. Нам было трудно держать равновесие. Их мамы подбадривали эту жестокость радостными возгласами. Чем глупее человек, тем больше он жесток.

Двоих оставили на улице, остальных загнали в палатку. Тех, кто пытался сопротивляться, тут же избивали и вносили после, кинув на песок. Мокрые и продрогшие, мы не ложились спать на землю, потому что понимали: песок прилипнет на нашу одежду, и всё тело будет нестерпимо чесаться.

От этого мы раздирали себе кожу до глубоких царапин, занося грязь в кровь, а после половина мучилась жаром. От нечистот, что были в той же палатке, постоянно разило, кружилась голова. Мы будто находились в одном ужасающем бреду. Вши, грязь, вонь, кровь, побои – это ломало многих. По тускнеющим глазам было видно, что они уже просили богов забрать их души.

Те двое, что остались на улице, наутро не вернулись. От жары, голода и жажды было настолько плохо, что смерть уже не казалась таким ужасным исходом. Умереть от голода было страшнее.

На следующий день всё повторилось, и ночью нас опять вывели на улицу и оставили двоих, которые больше не вернулись. В палатке нас осталось семеро. Холодной ночью мы спали рядом друг с другом, будто это могло спасти нас от ветра. Я слышала, как кто-то шептал слова молитвы, я слышала, как он плакал, но разглядеть лицо не могла. Перед глазами стояла дымка, что не сходила уже несколько дней.

Проснувшись посреди ночи, я будто бы пережила то, что произошло недавно. Ржание лошадей, крики людей, зарево пожара. Все казалось сном, я приподнялась, всматриваясь в тени на палатке. На улице что-то происходило. Глаза постоянно закрывались, и я теряла нить реальности. Осознание, что это не сон, пришло не сразу, а лишь когда один из убитых кочевников упал на палатку и порвал собой ткань.

Собрав последние силы, я постаралась разбудить мужчин, которые ещё не проснулись от этого шума. Мы вышли из палатки, нашим глазам предстало жуткое зрелище.

На песках валялись трупы мужчин в грязных одеждах. Те, кто издевался над нами, были повержены. Я заметила, как женщин и детей окружили, они плакали и громко кричали, внутри проснулась ярость, и я злорадно усмехнулась, гладя одной из баб в лицо.