Романтические приключения Джона Кемпа - Джозеф Конрад

кожа на лице, напоминающая цветом и консистенцией недозрелую черешню. Фермой управляла моя мать, проводя весь день на свежем воздухе, и ее когда-то прекрасное лицо обветрилось и огрубело. То было лицо римской матроны, — строгие карие глаза, сурово стиснутые губы. Об этой женщине вы можете судить по тому, каких она держала на ферме рабочих. Они все как на подбор были контрабандисты и ночные воры — и ей это нравилось. Степенный, неповоротливый мужик-тиходум не уживался у нее. Соседи считали ферму леди Мэри Кемп очагом смуты. Так оно и было; в Кентербэри в один день повесили трех наших работников — за конокрадство и поджог… Такова была моя мать. Я должен был подчиняться ей, а так как у меня были свои чаяния и стремленья, то детство у меня было очень несладкое. А мне было с кем сравнивать себя. Наш ближайший сосед — сэр Ральф Руксби, воспитанный, любезный молодой дворянин, был с ранней юности влюблен в мою сестру Веронику. Вероника была очень красива, обаятельна и добра; высокая, тонкая, с покатыми белыми плечами, с белыми длинными руками, с густыми янтарными волосами и широко раскрытыми синими глазами, она составляла прекрасную пару для Руксби. У Руксби были родственники иностранцы. Дядя, от которого он унаследовал свою землю, во время испанской войны женился в Кастилии на девице Риэго. Он был тогда в плену, и, кажется, умер в Испании. Совершая большое путешествие, Ральф познакомился со своей испанской родней; он любил рассказывать об этих Риэго, а Вероника всегда передавала мне его рассказы, пока, в один прекрасный день, незадолго до помолвки Ральфа с Вероникой, на нас точно с неба свалились эти испанцы. Для меня они были воплощением всего романтического; вам никогда не понять, что значило для меня разговаривать с Карлосом Риэго.

Руксби был очень любезен. Он взял меня к себе в "Обитель", где я познакомился с двумя старыми девами, его троюродными сестрами, которые вели его хозяйство. Да, Ральф был весьма любезен, но я готов был его за это ненавидеть, и даже несколько злорадствовал, когда и он познал муки ревности — ревности к Карлосу Риэго.

Темноволосый Карлос настолько же затмевал своим изяществом Ральфа, насколько Ральф затмевал меня; и Карлос гораздо больше видел свет, нежели Ральф. Он обладал чуждым для нас чувством юмора, которому всегда готов был принести в жертву свое достоинство испанского гранда. Вероника безудержно смеялась над его шутками, вызывавшими угрюмую улыбку даже на губах моей матери; но Ральфу становилось не по себе. В минуты ревности к испанцу, он клялся, что Карлос кого-то зарезал и украл кошелек. Иной раз он уверял, что за его родичем было какое-то политическое преступление. Но, в конечном счете, Карлос пользовался в "Обители" широким гостеприимством и титулом графа, который не всегда находил нужным употреблять. Он привез с собою коротконогого, толстого, бородатого человека — не то товарища, не то лакея, который уверял, будто бы служил в испанском корпусе Наполеона, и имел привычку бить себя в грудь деревянной рукой (он потерял руку в кавалерийской атаке) и восклицать: "Я, Томас Кастро!.." Он был андалузец.

Я горячо полюбил Карлоса, а Вероника благосклонно улыбалась ему — и смеялась над ним, — пока в один прекрасный день он не распрощался с нами и не уехал по лондонской дороге в сопровождении Томаса Кастро. Меня мучительно потянуло за ним, в широкий мир, кипевший вокруг наших холмов.

Не следует забывать, что до тех пор я еще совершенно не видел света. Я никогда не уезжал из фермы дальше кентербэрийской школы и ярмарки в Ромнее. Наша ферма гнездилась под крутым горным склоном у самой дороги на Кентербэри (мы ее называли Каменная дорога, или просто Дорога). Поместье Ральфа лежало прямо через Дорогу, и пастухи с холмов видели по ночам, как покойный сэр Питер Руксби проносился на коне мимо каменоломни, держа подмышкой собственную голову. Сам я в него не верил, а верил в контрабандистов, оспаривавших горную тропу у страшного приведения. Контрабандисты представляли в то время внушительную силу, с которой все считались. Большими шайками бродили они по стране и не терпели никакого вмешательства в свои "дела". Незадолго перед тем они разбили правительственный отряд в сражении на болоте, а в день моего отъезда, помню, нам пришлось отказаться от катания, потому что контрабандисты известили нас, что вечером им понадобятся наши лошади. Мы жили у Дороги, в самом очаге всяких приключений. В сумерки мы запирали двери, ставни и сидели у камина, прекрасно зная, что творится на Дороге. В темноте раздавались свистки, а когда мы видели, как в наши сараи забираются разбойники, мы делали вид, что их не замечаем: так было безопаснее. Контрабандисты — или "вольные купцы", как они сами себя величали — поддерживали связь со всевозможными злоумышленниками и налетчиками, на родине и за границей; таким образом, у нас на сеновале нередко просиживали целый день фальшивомонетчики, воры, убийцы или французские шпионы, выжидая вечернего свистка с дороги. Но мать моя не позволяла мне с ними знакомиться, хотя сама, как все тогдашнее дворянство, вероятно, поддерживала с ними сношения, а Ральф Руксби любил при случае похвастаться, что может пожаловать вам охранную грамоту против любого "вольного купца".

Итак, Карлос Риэго, испанский родственник Ральфа Руксби, приехал и вскоре снова уехал, и я завидовал его таинственному отбытию в далекий мир, полный беззаконных приключений. В Испании в то время шла междоусобная война и революция. Вскоре после отъезда Карлоса, Руксби предложил руку Веронике, и предложение было принято моею матерью. Вероника казалась счастливой. Это сильнее всего угнетало меня. Мне представлялось несправедливым, что она вступит в большой свет — поедет к морю, в Брайтон, увидит принца регента и большие придворные состязания, в то время как я обречен остаться навсегда деревенским мальчишкой… В тот день, после обеда, я поднялся к себе наверх и, глядя на свое отражение во весь рост в высоком зеркале, жалобно спрашивал, почему я такой мужлан.

Вдруг снизу меня окликнул голос Ральфа: "Эй, Джон… Джон Кемп! Ступай сюда!"

Я, как преступник, отскочил от зеркала. Руксби толкнул ногою дверь.

Он сказал, что хочет со мною поговорить, и я покорно последовал за ним через двор на отлогую дорогу в холмах. Медленно, грустно спускался вечер. В оврагах между холмами было уже темно.

Мы обогнули огород и сад.

— Я знаю, что ты мне скажешь, — заговорил я. — Ты женишься на Веронике. Что же, надеюсь, вы не нуждаетесь в моем благословении… Везет же некоторым