В гостях у Берроуза. Американская повесть - Александр Давидович Бренер

назывался EXCALI-BEER, то есть очень похоже на место, где я сейчас рассказываю вам САМУЮ ПОСЛЕДНЮЮ УСТНУЮ ИСТОРИЮ НА СВЕТЕ.

Обстановка в том баре тоже была похожей, только там на сцене стояла большая кровать, застеленная чистыми простынями. И вот на этой кровати всё и случилось. Именно на ней произошло главное приобретение моей жизни и одновременно моя главная потеря.

13

– Кровать?! – заорал толстый байкер с висячими усами. – На кроватях-то всё и происходит! На них рождаются, трахаются и помирают!

– Ух, какой ты умный! – саркастически буркнул другой байкер.

14

А Вальдемар продолжил:

– Людей в том баре было куда больше, чем здесь сегодня. Настоящее вавилонское столпотворение или базарная толкучка. И в основном это были откровенно разбойничьи рожи, какие-то бандиты, братки и громилы из криминальных группировок. Они пили, курили гашиш и ждали обещанное шоу. А оно никак не начиналось. И некоторые лиходеи уже проявляли недовольство: свистели, кричали, топали ногами. В какой-то момент мне показалось, что я даже услышал выстрел.

15

– Ого! – крикнул байкер с висячими усами. – The Russians are coming!

16

А Вальдемар продолжил:

– Но тут в EXCALI-BEERе заиграла музыка, и бандюги притихли. Музыка была тихая, но властная, заставляющая себя слушать. Это была восточная музыка из Марокко или Туниса – что-то в этом роде. Она звучала минуты две, а потом на сцену вышла женщина – в такт мелодии, танцующей походкой.

17

Владимир Сорокин (если это был он) проглотил слюну и нервно дёрнул себя за бородку:

– Эта женщина была не то что красива, а умопомрачительно прекрасна: одновременно зрелая и девственно молодая. В ней божественно сочетались вечная юность и наливная сила. И все эти криминалы, гомонившие в баре, моментально замолкли и уставились на неё, как в гипнозе. Потому что она была невероятна – просто сногсшибательно, нечеловечески красива. Я никогда в жизни ничего подобного не видел. И она танцевала, танцевала…

18

Человек, похожий на Сорокина, запнулся, посмотрел со сцены прямо мне в глаза и продолжил:

– На ней было какое-то прозрачное короткое покрывало. Лёгонький пеньюар или ночная рубашка. И она была босиком, без всяких туфель. И – боже мой! – какие у неё были ноги! Какие ступни! Я просто не знаю, с чем сравнить её члены. Колени у неё были – бутоны роз, а не колени!

19

Тут один из байкеров подал голос:

– I want to know how this turns out!

А другой:

– Come in and show me, motherfucker!

Но Вальдемар их не слушал.

Он был полностью погружён в своё воспоминание – и продолжил:

– Она танцевала, танцевала… И, танцуя, эта невообразимая красавица подплыла к кровати, возвышавшейся на сцене, – и скинула с себя ночную рубашку. И предстала совершенно обнажённой, абсолютно нагой, без единого аксессуара. И все урки в баре EXCALIBEER покачнулись. Все издали звук «ах!» – неслышно, внутри себя издали. Потому что невозможно было не восхититься.

20

– У неё было тело гимнастки – изящной, но опытнейшей гимнастки. Никаких гипертрофированных мышц, но всё тугое и всё литое. И меня поразил цвет её тела: молочно-белый. Словно она никогда в жизни не загорала, не лежала, не ходила на солнце. И на фоне этой совершенной белизны сияли два алых соска, украшавших её маленькие, точёные груди. И ещё впадина пупка чернела, как вход в пещеру. Или как звериная нора, вырытая в белоснежном снегу Сибири.

И вот эта девушка, эта женщина – эта богиня! – ещё немножко потанцевала в голом виде. Чудно, сакрально, таинственно потанцевала – как будто она принадлежала к какому-то древнему клану, к какому-то древнему культу, и исполняла некий ритуальный посвятительный танец. И в ходе этого иератического танца она запрыгнула на кровать, покрытую чистейшими шёлковыми простынями.

И теперь она уже там, на простынях плясала – лёжа. И все мы – бандиты и не-бандиты, находившиеся в EXCALI-BEERе, смотрели на её восхитительные танцующие члены и взглядом проникали в её заповедные щели. Она их от нас не скрывала, она их нам открывала! Но в её показе себя не было ничего пошлого, ничего непристойного, ничего развратного, ничего продажного, ничего дурного. Нет, это был именно волшебный медлительный танец. И как всё волшебное, он был детским, чистым, невинным. Именно это и поражало больше всего в нагой танцовщице: её невероятная, нечеловеческая невинность.

21

– Ёб твою мать! – крикнул байкер с висячими усами. – А ты не педофил, парень?!

22

Вальдемар посмотрел на него с нескрываемым презрением и продолжил:

– И тут, посреди этого завораживающего постельного танца, на сцене появились два юноши, два восхитительных парня. Один из них был загорелым и похожим на бога по имени Солярис, а другой – цвета слоновой кости – походил на бога по имени Ювентус. Они не то чтобы танцевали, а скорее плавно проследовали на постель и улеглись с двух сторон от танцовщицы. И она уже не танцевала, а с готовностью отдавалась их ласкам. Дитя-женщина совершенно невинно вручила себя двум непорочным подросткам-мужчинам.

23

– Fuck me! – воскликнул байкер в жилете с надписью SHIT HAPPENS.

– Yes, fuck you! – откликнулся байкер с висячими усами.

24

А Вальдемар продолжил:

– Эти два юноши нежно и усердно ласкали деву. А потом они вошли в неё: загорелый – в вульву, а другой, цвета слоновой кости, – в анус. Вошли с двух сторон – своими молодыми фаллосами, удами, нефритовыми стержнями, болтами. Вошли – как в плоть входят копья! Или как в почву – колья! И началась весёлая и лихая любовная работа, пахота, надсада. И странно было на это смотреть: как будто наблюдаешь за богами Олимпа…

25

Сорокин закрыл глаза и тихо, но внятно вещал пересохшими губами:

– Они занимались любовью самозабвенно, под ту же восточную музыку, очень ритмично. Это был ритуал, церемония, а не секс-шоу. Инициация, а не порнуха. Ничего грубого, ничего унизительного для взора. Скорее уж кульминация восхитительной пляски или апофеоз религиозного действа. Было в этом нечто греческое, нечто библейское и нечто индийское одновременно. И нечто варварское тоже: скифское, азиатское, степное. Можно было подумать, что это какой-то заветный русский балет или тайный полинезийский танец. Или что-то в этом роде… Но внезапно всё изменилось.

Мы,