Агония. Кремлевская элита перед лицом революции - Александр Скобов

Чтобы этого избежать, надо признать две вещи.

Первое. Любой самый отвратительный преступник имеет право защищаться. Имеет право оправдываться. Не признавать себя виновным. Он имеет на это право не только до, но и после вынесения приговора. Точно так же любой человек имеет право сочувствовать любому самому отвратительному преступнику. Находить для него оправдания, смягчающие обстоятельства. Считать, что его довели, вынудили и вообще все было совсем не так. И не только так считать, но и говорить об этом публично. Это базовый принцип правосудия. Отбрасывая этот базовый принцип, мы сами уподобляемся государствопоклонникам – сталинистам и фашистам.

Второе. Право на собственные убеждения, сколь бы отвратительны они ни были, – столь же неотъемлемое право человека, как право на жизнь и право на человеческое достоинство. Убеждения человека – неотъемлемая часть его личности. Право на собственные убеждения неотделимо от права их публично выражать. Лишение человека возможности выражать свои взгляды – глубочайшее унижение его человеческого достоинства, каковым обладает любое человеческое существо, даже если это такой моральный урод, как сталинист или фашист. Отказывая кому бы то ни было в этом праве, мы сами уподобляемся государствопоклонникам – людям с альтернативными нравственными способностями.

Гражданин начальник Ганапольский

Текст г-на Ганапольского не менее отвратителен, чем те книги, на запрете которых он настаивает. Когда ограничения на свободу слова вводит Украина, ее можно понять. Против Украины ведет агрессивную войну ее бывшая метрополия – имперская Россия. Войну всамделишную, а не понарошку. Войну на уничтожение независимого украинского государства. В ходе этой войны агрессор оккупировал и аннексировал часть украинской территории – Крым. Российские интервенты и их пособники-коллаборационисты продолжают терроризировать украинский Донбасс. И вряд ли было бы уместно году эдак в 1942-м требовать от Кремля свободы распространения берлинских нацистских изданий в Москве. Не потому, что они могли бы реально повредить кому-либо в Москве, а просто потому, что народ такого не понял бы.

Эта война рано или поздно закончится. Закончится, когда исчезнет угроза насильственного расчленения украинского государства извне. Эта угроза исчезнет лишь вместе с российской имперской квазигосударственностью. Именно квазигосударственностью. Любое государство рождается из бандитскомафиозных группировок. Это знает любой археолог, копавший курганы племенной «братвы». Но только российское имперское государство так на этой стадии и осталось. И открыть дорогу к следующим стадиям развития общества может лишь радикальное территориально-политическое переустройство областей на построссийском пространстве. Рано или поздно оно произойдет. И тогда война закончится. И военная угроза исчезнет. И все идеологические ограничения на свободу слова в Украине тоже исчезнут. Может быть, не сразу. Может быть, за это придется побороться. Но так будет.

Однако г-н Ганапольский пишет вовсе не о вынужденных ограничениях на свободу слова в военное время. Он считает, что в любом государстве в любое самое мирное время должны быть запрещены «злобные книжки». Книжки, в которых, может, и нет чертежей Маутхаузена и Освенцима, но «выстраивается идеологическая конструкция оправдания вседозволенности и агрессии». Книжки, в которых «авторы унижают какую бы то ни было страну, не считают ее страной вообще, призывают эту страну уничтожить и ратуют за войну с этой страной».

Я не спрашиваю гражданина начальника Ганапольского, можно ли ратовать за военный отпор стране, вторгшейся на твою территорию и захватившей ее часть. Я не спрашиваю гражданина начальника Ганапольского, как он будет доказывать в суде, что некую страну не унижают произведения Чаадаева и маркиза де Кюстина. Я не буду доказывать ему, что из любой самой благородной на первый взгляд идеи можно при желании сделать самые людоедские практические выводы (и делали не раз). Предложение гражданина начальника Ганапольского вызывать полицию при обнаружении в продаже вредных книг свидетельствует о таких серьезных внутривидовых различиях, которые исключают возможность доказать что-либо. Я просто хочу сказать за себя.

Я хочу читать книги Гитлера, Старикова, Дугина, Мухина, Лимонова. И это мое сугубо личное дело, что я про эти книги буду думать, говорить и писать. Я хочу изучать любые человеконенавистнические идеи в первоисточнике. На стадии зарождения. Мне интересно, как из вроде бы человекообразных рассуждений рождаются потом чертежи Маутхаузена и Освенцима. Мне интересен этот механизм. Я хочу получать эти книги не из-под полы, а легально, не опасаясь, что те, кто предоставит мне эту возможность, будут подвергнуты уголовному преследованию, потому что гражданин начальник Ганапольский вызовет полицию.

Я считаю возможность беспрепятственно читать эти книги своим естественным и неотъемлемым правом. Далее, я считаю, что в этом праве со мной равны все прочие люди. Хоть гражданин начальник Ганапольский, хоть последний гопник из подворотни. Вот гражданин начальник Ганапольский сам наверняка эти книги читал. Значит, он считает, что ему их читать можно, а другим нельзя. Потому что начитавшийся Дугина гопник поедет убивать и умирать на Донбасс. Но чтобы начитавшийся Дугина гопник не поехал убивать и умирать на Донбасс, надо всего лишь, чтобы государство выполнило свою элементарную обязанность: перестало «не замечать» пункты вербовки боевиков, лагеря их военной подготовки, переправку через границу, снабжение оружием. Вот этого надо требовать, а не запрета книжек Дугина. Без массированной государственной поддержки «тамплиеров консервативной революции» никакие книжки Дугина никого не убьют.

Встретим мы по-сталински врага

На фоне паноптикума паясничающих мракобесов, по привычке именуемого российским парламентом, сенатор Константин Добрынин выглядит почти приличным. Критикует запретительно-репрессивные инициативы своих коллег и практику применения принятых на их основе законов. Выступает за гуманизацию пенитенциарной системы. Такой «путинист с человеческим лицом». И вот теперь он предлагает объявить оправдание сталинских массовых репрессий экстремизмом. То есть запретить информационные материалы, содержащие такое оправдание. Со всеми вытекающими репрессивными последствиями за их распространение.

Чем продиктована эта инициатива? Может быть, искренней тревогой по поводу нарастания общественного одобрения политического насилия, произвола и жестокости? Боюсь, что многие видные либералы, именно так воспримут инициативу Добрынина. Увидят в ней настоящий подарок. Вот только подарок этот с начинкой. Как та ахейская лошадь.

Защищать поклонников Сталина нет никакого желания. Во-первых, потому что противно. Люди, оправдывающие сталинский террор, вызывают точно такую же неприязнь, как те, кто оправдывает Холокост. Во-вторых, потому что сегодня они реально опасны. Ничего не забывшие и ничему не научившиеся, они начали войну за возвращение того, что многие опрометчиво посчитали ушедшим в прошлое навсегда. И опасны они не только для России. Они стали боевым авангардом путинской политики неоимперского реванша, угрожающей разрушить всю современную систему международного права, международной безопасности, погрузить мир в хаос. В-третьих, антисталинисты, переживающие за права сталинистов, должны четко осознавать, что на взаимность они рассчитывать ни в коем случае не могут. Дмитрий Аграновский не шутит, когда заявляет: «Сталинские репрессии – миф демшизы. Давно пора вводить уголовную ответственность за бездоказательное очернение истории СССР».

Но вот на этом месте возникает вопрос: должны ли мы чем-то отличаться от Дмитрия Аграновского? Кроме этого вполне риторического вопроса есть и вполне рациональные соображения. Проект Добрынина, если он будет принят, послужит прекрасным дополнением к закону Яровой, карающему за осуждение советских преступлений времен Второй мировой войны. Если одни сталинские преступления нельзя будет оправдывать по закону Добрынина, а другие нельзя будет осуждать по закону Яровой, останутся ли вообще в советской истории страницы, по поводу которых можно будет высказывать разные точки зрения? По которым будет возможна свободная общественная дискуссия, будет возможно свободное научное исследование?

Неужели в России любой идейный спор обречен быть соревнованием в принятии репрессивных законов друг против друга? Состязанием, кто кого запретит, привлечет к уголовной ответственности, посадит? Запреты против сталинистов не уравновешивают запреты в пользу сталинистов, а лишь увеличивают количество запретов, сокращают пространство свободы и расширяют пространство несвободы, на котором единственно допускаемую точку зрения устанавливает государство.