День поэзии. Ленинград. 1967 - Семен Вульфович Ботвинник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
и вольнолюбивей.
2
Обозревая поле боя
и понимая что к чему, —
дивлюсь
военному уму;
чту
память русского героя;
горжусь,
что турки пали ниц,
дождавшись роковой расплаты...
Но радуюсь
лишь трелям птиц
и аромату дикой мяты.
3
Живу на Шипке,
с батюшкой дружу,
по вечерам домой к нему хожу,
мне говорит с крылечка попадья:
— Мой муж придет немножко погодя,
у брянцев нынче праздник полковой, —
и служит в храме он об упокой... —
Вот батюшка является, учтив,
беседуем
под сенью желтых слив...
А распрощавшись со святым отцом,
иду в корчму
и балуюсь винцом
с милейшим мэром Шипки допоздна...
И наша ночь привольна и красна...
А поутру тропа блестит росой...
Спит мэр еще...
Красотка Гюргя спит...
А я, с трудом являя бодрый вид,
бреду под виноградною лозой
к отцу Иосифу
пить чай,
читать стихи,
чтоб отпустил вчерашние грехи.
4
Вы видели,
как солнце над Балканами
восходит,
расправляется с туманами
и гонит притаившуюся темь?
Оно взлетает молодо и круто
и мне орла напоминает тем.
И наступает славная минута,
когда оно коснется старых плит,
могильных плит,
где прапорщики — брянцы,
они среди Балкан не иностранцы,
мертвы тела их —
гордый дух парит.
Их матери седые не оплачут,
их матери давно лежат в земле...
Но как могилы эти много значат
для нас, рожденных в Пскове иль в Орле!
Сей отблеск солнца
прямо в душу светит,
когда коснется памятных камней...
И если б Шипки не было на свете,
то просто б жизнь моя была бедней!
5
Туда, где спят солдаты и полковники,
со всех краев страны идут паломники —
министры из Софии в черных «Волгах»,
крестьяне в свитерах простых и колких;
но я запомнил шустрого мальчишку,
он к памятнику подбежал вприпрыжку,
и, резвость сдерживая через силу,
акацию он бросил на могилу.
И улыбался мальчик откровенно,
не чувствуя трагедии военной...
Но посмотрели взрослые сурово
и высказали порицанья слово.
А я в его ребячливости милой
смысл уловил какой-то скрытой силы, —
вот так,
трудам войны не преданы,
быть может, с легкостью,
что странна ныне,
посмотрят на старинные твердыни
грядущего румяные сыны.
Но я ведь сын блокадных горьких дней,
там прах моих ровесников рассеян...
И потому я здесь благоговеен,
что знал войну
и знаю цену ей.
6
Сосульки желтой кукурузы,
свисая с жерди, сохнут;
осел кричит, влача поклажу,
о том, что он упрямый;
сентябрьские так нежны розы,
как дети перед смертью;
и крепки первые орехи,
и плод их пахнет плотью...
Я здесь ронял раздумий зерна,
как бы на ниву — в душу;
грустил, что не меня полюбит,
цветя, красотка Гюргя;
страдал, что не коснусь губами
слив — глаз ее прекрасных;
нет, я не только поклонился
знаменам и могилам;
как дерево цепляет землю
десятками кореньев —
так ныне чувствами своими
сквозь Шипку прорастаю.
Шипка
АНАТОЛИЙ АКВИЛЕВ
* * *
Когда шагреневая кожа
с копейку станет,
ты, пижон, поймешь,
что век тобой не прожит —
он в крематории сожжен, —
в той преисподней с рестораном,
где рубит джаз свои дрова...
А в наши годы на тараны
ходила смелая братва!
Они-то смыслили в эпохе,
на грудь принявшие бои;
они в окопы, как в опоки,
сердца впечатали свои.
И вот других уносят рельсы
растить хлеба, вздымать Сибирь.
Все вместе взятые Уэллсы
парням завидуют теперь...
А вы, в очередной пирухе
опять бокалами звеня,
вы раз хоть вспоминали руки,
что подняли вас из огня?
РОССИЯ ПОД ЛЕНИНСКИМ СТЯГОМ
Качается ветер осенний
на ласковых гребнях Невы.
«Аврора» —
как символ России —
взметнулась среди синевы.
Ей годы ложатся на плечи,
но это — бессмертье ее,
и ахнет не раз еще
Млечный,
пробитый ракетной струей.
Не раз еще вздрогнут тираны,
когда, излучающий свет,
в ночи им приснится
таранный,
спокойный ее силуэт.
Мы дело любое осилим,
припомнив семнадцатый год.
Товарищ «Аврора»,
Россия
под ленинским стягом идет!
Торжественный ветер Коммуны
над ней развевает кумач,
и юный,
совсем еще юный
трубит над «Авророй» трубач:
— «Аврора»!
«Аврора»! «Аврора»!
Россия все время в пути! —
И гимн от Балтийского моря
до лунного моря летит.
