Дождь не вечен - Ханна Флейм

— Не трожь, — обиженно рыкнул Влад и выдернул кулон из рук отца за цепочку, возвращая ее на прежнее место. — Ждать и искать не одно и то же.

Владимир отвел взгляд, достал сигарету и задумчиво затянулся, смотря на затухающий закат.

— Влад, ну столько времени уже, столько лет, ты ведь как монах живешь. И ладно бы кривой или алкаш был какой, что ты жизнь то свою в унитаз смываешь. Ну как минимум для здоровья себе бабу бы уже нашел, а там глядишь и любовь бы пришла.

Влад понимал отца. Иногда и на него это накатывало, и он терялся в своих чувствах. Он как одержимый продолжал искать ее. Может, если бы она не пропала так, может, если бы они просто расстались, давно переболело бы, не мучало.

— Для здоровья их вон, любую выбирай, — проговорил парень, — не могу с другой… Знаешь же, что начинаешь?

Он облокотился о балконное ограждение и задумчиво продолжил:

— Я пробовал ведь, когда года полтора прошло. Ну и что? Я со Светой ровно две недели продержался, а потом хотелось только избавиться от нее. И ведь она мне нравилась, я прямо почти поверил, что получится.

— Мне кажется, ты сам себя науськал, как мать бы сказала, и Свету сам выжил, красивая же девка, ладная была.

— Да все они ладные, пап, вам так с матерью вообще походу уже все равно кто, а мне вот не все равно, не все равно понимаешь! — он начал прикрикивать. Владимир удовлетворенно кивнув, понимая, что алкоголь подготовил почву.

— Ну что уж она особенная такая? Сколько вы с ней вместе-то были? — задал контрольный вопрос отец.

— Особенная, — нужная степень пьяной откровенности была поймана, этого мужчина и добивался. Влад по стенке съехал на корточки, выдернул сигарету из пачки и, прикурив, мечтательно протянул, заглядывая отцу в глаза, — С ней все по другому, понимаешь? Все с ней — лучше… Вот буквально все, пап. Солнце ярче, пирожки вкуснее, море солонее, а звезды ближе. Да, бля. ь, — он сбился и резко начал тереть большой ладонью один глаз, словно в тот что-то попало.

— Время лечит, — протянул так же задумчиво Владимир.

— Да идите вы все в жопу со своим «Время лечит», в жопу, понятно?! — он взвинчено рявкнул. — Она во снах мне является, понимаешь? Я сплю ночь через три. Баб этих я перетрахал немеряно, все не то, пресные все, не мои. А она — моя, понимаешь? Дышать без нее тяжело, не чем, понимаешь?

— Тшшш, ты спокойнее, — похлопал Владимир по плечу и приземлился на корточки напротив, стараясь поддержать сына, у которого назревала истерика.

«Сорвало предохранители, перелил я ему, видимо чуть… Ну ничего, разговор этот нужен был, и смазать его нужно было, а то опять бы слова из него с Мариной не вытянули».

Но Влада действительно прорвало и он не могу уняться:

— Я ведь пробовал, я и убежать пытался, сколько контрактов? Сирия эта… И даже после кровавой бани, я вернулся тогда домой, а засыпаю — она, ждет меня в голове, понимаешь? Я дверь открываю и ощущение, что в соседней комнате, что вот сейчас услышу голос. Не могу больше… вымотало…насточертело все… Последний раз так херово было, сижу, мужики женам звонят, детьми на фото хвалятся, а у меня бывает и не встает, пока ее не представлю, — он прервался, будто решаясь что-то произнести, а затем тихо, почти неразличимо добавил, — последний раз так было…знаешь…хотелось не вернуться…

Владимир резко дернулся, вскинул взгляд на сына и рывком поднял его на ноги.

— Ты что ж говоришь-то такое? А как мы? Как мать? Ты думал о ней вообще, когда эту чушь себе в голову вбил?!

Влад не смотрел на него, взгляд блуждал. Мужчина снова тряхнул сына, привлекая его внимание.

— А если ты ее ищешь, а она тебя просто бросила и живет давно своей жизнью? Что тогда?

— Не живет она своей жизнью, общая она у нас, жизнь. Знаю я это. Вот как сердце — ты просто знаешь, что оно твое и ничье больше, что оно есть и все, бьется у тебя в груди. А если не бьется, не твое, в груди тихо, значит и тебя нет. Без сердца же не живут. Заберу ее, только бы найти. Моя она, — решительно проговорил Влад, — даже если так не думает, значит ошибается, значит обманул кто-то, значит открою ей глаза. Все равно моя.

— А если не твоя? — пытливо сканировал сына взглядом Владимир, — Если не захочет?

— Моя, — настырно проговорил парень, — Не бывает так, понимаешь, отболело бы уже. Только свое не уходит, даже если гнать. А я гнал.

Владимир протянул сыну новую сигарету и закурил сам, сощурился и тихо проговорил:

— Видели ее.

Влад продолжил прикуривать, пропустив слова отца мимо ушей, а Владимир ждал реакции, давая сыну время сообразить. Влад прикурил и непонимающе уставился на мужчину. Но Владимир продолжал молчать. Пауза сгущалась, парень пытливо моргал и вдруг в голове пронеслись последние слова собеседника, наконец, находя путь в сознание. Глаза моментально воспламенились, зажженная сигарета выпала из пальцев, покатившись прожигая старый линолеум к стене.

— Что ты сейчас сказал? — весь алкоголь вспышкой перегорел в крови, ум прояснился, «видели ее» набатом пульсировало в мозгу.

Владимир хитро улыбнулся:

— Не хотел я говорить тебе, но ты уж больно напугал меня …, - пожал плечами, едва собираясь продолжить, как мимо пролетел кулак, осыпая штукатурку со стены совсем рядом с косяком. Влад возбужденно дрожал.

— Говори! — рычал парень.

— Тише ты, мать напугаешь. Успокаивайся, давай, а то вообще сейчас ничего не скажу.

Парень нервно сжимал кулаки, костяшки побелели, Владимир видел, что не поторопится, ярость возьмет над сыном верх. Он вообще слабо умел себя сдерживать, что всегда тревожило. Зато, когда сын чего-то хотел, шел напролом, с честью, но всегда до конца. Преград перед собой в своей слепой непримиримости он никогда не видел или не замечал. Владимир всегда этим восторгался, никогда не встречал подобного упорства, поражаясь, как они смогли воспитать такого мальчика. И сейчас, в этой слепой преданности, в этой иссушающей душу единственного ребенка любви, он видел эту его упорность и веру. Ту самую, которой гордился. Он знал, Влад не отступит, он верил всем существом, а значит эта девчонка — то, что Влад не отпустит уже никогда. Он должен был помочь сыну, настал тот день, когда он должен был собрать все свои средства, опыт и связи и помочь.

— Пошли к столу, пусть мать тоже послушает, я ей не