Незаконнорожденная - Кэтрин Уэбб

Тот подскочил, словно ее присутствие стало для него неожиданностью.

– Что за глупости? – пробормотал он. – Конечно же, ее сын не сошел с ума, а только… был слегка взволнован. Разумеется, он на тебя не нападал.

– Но… он это сделал! Клянусь! – воскликнула Рейчел. – Посмотри вот сюда, на шею, если не веришь. Гляди, какие на ней остались отметины от пальцев! – Она откинула шаль и повернула шею ближе к свету, показывая красные пятна, еще видневшиеся на коже. – Смотри! – (Ричард неохотно бросил беглый взгляд на шею жены, нахмурился еще сильнее и ничего не сказал.) – Но… неужели у тебя не найдется слов утешения? Неужели тебя не касается то, что на меня напали? – спросила Рейчел в растерянности.

– Конечно касается. Разумеется… Уверен, он не хотел причинить тебе вреда. Он ведь джентльмен. И его мать…

– Его мать оставила меня одну в его комнатах! Она оставила меня, и он мог делать все, что ему заблагорассудится! И какой джентльмен станет применять силу к… ни в чем не повинной даме, которая пришла в гости? Говорю тебе, в этих людях нет ни капельки благородства!

Рейчел разрыдалась как от нервного истощения, так и от пережитого страха.

– Я не позволю дурно отзываться об Аллейнах. Если бы не доброта миссис Аллейн и ее покровительство, я остался бы никем. Влачил бы подлое существование, прислуживая другим, чтобы заработать на пропитание, а не вел жизнь уважаемого торговца, поднимающегося все выше и выше…

– Я тебя не понимаю, Ричард. Неужели… Неужели мы так благодарны ей за твой успех, что ее сыну можно меня душить, а ты не скажешь и слова против?

– Я только говорю, что… надо иметь снисхождение. Джонатан не очень здоров… и ты имела некоторое несчастье… ему не понравиться. Но тебе не следовало входить в его комнаты.

– Имела несчастье? Да если бы эта подавальщица не появилась там, чтобы его остановить, он бы действительно меня убил! Ты и это назвал бы некоторым несчастьем? Или просто сказал бы, что мне не повезло?

– Какая подавальщица?

– Ну та, рыжеволосая. О которой я говорила тебе прежде, что видела…

– Хватит об этом. Теперь ты дома, живая и здоровая. Тебе не причинили никакого вреда… – Ричард наконец повернулся к ней лицом и взял ее руку в свои. Рейчел смотрела на него в изумлении. – Это прекрасно, что миссис Аллейн попросила тебя снова прийти к ней в гости. Может, в следующий раз ты попадешь на игру в карты или на чай? Будем на это надеяться, потому что она, верно, по-настоящему к тебе расположена, ты не находишь?

Он сжал ее руку и улыбнулся, но его глаза оставались полными тревоги.

– В следующий раз? Ричард… я не смогу пойти туда еще раз. Я не хочу! Ты не понимаешь, каково было…

– А ну хватит. Ты напугалась, вот и несешь всякую ерунду. Конечно, ты снова пойдешь, если тебя пригласят. Будем надеяться, что так и случится.

Говоря это, Ричард все сильнее сжимал ее руку, пока ей не стало больно.

– Ричард, я…

– Ты пойдешь.

Он произнес это медленно, четко выговаривая каждое слово, и ее рука, зажатая в его ладонях, казалась маленькой, слабой рыбкой, не способной вырваться на волю.

Рейчел ничего не сказала. Она не понимала нерушимой преданности Ричарда семейству Аллейн, такой сильной, что ради нее он с легкостью мог пожертвовать благополучием жены. Рейчел не понимала, почему он так настаивает, чтобы она снова к ним пошла – даже против своей воли. Она не понимала, почему Ричард не захотел ее нежно обнять, а вместо этого, уложив обратно в постель, принялся расстегивать бриджи. Рейчел не понимала, почему Ричард, после того как она его предупредила, что слишком устала и огорчена, чтобы заниматься любовью, все-таки настоял на своем.

1805

Джонатан и Элис постоянно переписывались, принимаясь за следующее письмо, как только было получено и залпом проглочено предыдущее, так что послания путешествовали между ними, словно дуновения воздуха, вдох и выдох, без устали. Когда на ферму приходил почтальон, Элис бросалась к нему со всех ног, чтобы первой коснуться пальцами конверта, словно на нем оставалась какая-то частичка Джонатана, которая переходила к ней через кожу. После этого она крадучись уходила, чтобы найти укромный уголок, где без помех можно было прочитать письмо, – в свою комнату, или в гостиную для приема почетных гостей, или в сарай. При этом ее лицо выражало полную собранность, а уголки рта подрагивали в улыбке, то угасающей, то усиливающейся в зависимости от содержания письма. Каждое письмо перечитывалось дважды, трижды и даже четырежды. Затем Элис осторожно клала листок в шкатулку из полированного розового дерева, брала перо, бумагу и принималась сочинять ответ.

Пташка не раз открывала шкатулку и пыталась прочесть одно из писем. Она понимала, что этого не следовало делать, но не могла устоять против искушения. Элис давала ей уроки чтения, но все равно Пташке удавалось прочитать не больше одного-двух слов, написанных невообразимым почерком Джонатана с росчерками и завитушками. Могло показаться, что юноша нарочно зашифровывает свои послания, чтобы никто, кроме Элис, не мог прочитать его писем. И разумеется, ей ни разу не удалось подсмотреть, что пишет в ответ Элис. Когда Пташка спрашивала, Элис обычно отвечала что-нибудь вроде следующего: «Я рассказываю ему о том, как ты стараешься во время наших уроков и как хорошо помогаешь Бриджит. А еще пишу о совах, свивших гнездо на старом дереве, и спрашиваю, когда к нам еще раз приедет его дедушка». Затем девушка кивала ей и улыбалась, словно говоря: вот тебе, и будь этим довольна. Пташка горела желанием узнать, о чем еще упоминала Элис. То немногое, что девочке удавалось выуживать из абракадабры Джонатана, обычно представляло собой такие скучные слова, как, например, «милосердный», «мать», «город» и «время года». И лишь иногда ей удавалось найти что-то более захватывающее, типа «лелею», «в плену» и «обожаю».

Пташка всегда знала, когда у Элис заводился какой-нибудь секрет. Догадаться о нем не стоило труда, потому что Элис не слишком хорошо умела хранить тайны. Не то чтобы она могла о них обмолвиться, за исключением случаев, когда они были пустячными, вроде пирога к чаю или купленного для Пташки маленького подарка, который следовало припрятать до даты, выбранной в качестве ее дня рождения. Эти вещицы Элис не могла хранить долго и обычно вручала раньше времени. Когда же появлялся секрет, который принадлежал еще кому-либо или казался ей важным, она хранила упорно, однако связанное с этим напряжение было написано у нее на лице. Между ее бровями прочерчивалась крошечная морщинка, а глаза становились такими смущенными, словно перед ними постоянно стояло то, о чем нельзя рассказать. Губы оставались приоткрытыми, словно она всегда была готова заговорить. В таком состоянии Элис однажды пребывала целых пять дней после того, как получила одно из писем Джонатана, и Пташке до смерти хотелось оказаться в курсе того, что она из него узнала. Но однажды в холодный и ветреный день Элис пришла на кухню с выражением деланого спокойствия на лице, держа в руках шаль и книгу стихов в тканевом переплете. Она встала у окна, и Пташка, которая помогала Бриджит натирать солью свиную грудинку, заметила, насколько высоко подняты и напряжены ее плечи. Наконец Элис повернулась к ним с видом крайнего безразличия.

– Думаю, мы с Пташкой сегодня могли бы прогуляться до Батгемптона. Похоже, погода установится хорошая, – сказала она.

Бриджит выглянула в окно, посмотрела на несущиеся по небу тучи, на качающиеся от ветра ветки деревьев и с сомнением скривила губы.

– Если тебе хочется подышать свежим воздухом, лучше сходи посмотреть, не пора ли собирать крыжовник, – проворчала она.

– Нет, не пора. Я вчера уже посмотрела, – поспешно отозвалась Элис. – Скажи, Пташка, тебе ведь вправду хотелось бы пройтись до деревни? – произнесла она голосом, несколько более высоким, чем обычно, и с легким придыханием.

– Ой, да, конечно. Можно, Бриджит?

– А как тогда быть с этой грудинкой?

– Мы ведь почти закончили… Пусть полежит, а я обещаю довести дело до конца, когда вернусь. Ну пожалуйста…

– Ну и парочка. Ладно уж, отправляйтесь. И ничего, что всю работу вы вечно взваливаете на меня, – вздохнула Бриджит.

Пташка спрыгнула с табурета, на котором стояла, и сняла передник.

– А теперь, моя маленькая сестричка, беги за своей шляпкой, – велела Элис с невольной улыбкой радости на лице.

Ферма стояла на широкой полосе земли, протянувшейся между рекой и недавно вырытым каналом[28], соединяющим Эйвон с Кеннетом[29]. Эйвон, быстрый и многоводный, протекал к северу от их дома. На юге от него шла дорога к горбатому мосту через канал, а затем прямиком к главной улице деревни. Однако в тот день Элис изменила обычный путь и пошла по гравийному бечевнику[30], тянувшемуся вдоль канала.

– Давай погуляем сегодня здесь, – сказала она с напускной веселостью.