Репетиция убийства - Фридрих Незнанский

Он готов был к тому, что Александр Борисович Турецкий примется настаивать, прицепится к какому-нибудь слову (хотя слова Борис Соломонович выбирал максимально тщательно): эти следователи такие ушлые-дотошные, дай им палец — руку откусят. Однако здесь ожидался приятный сюрприз, ибо следователь Турецкий казался совершенно успокоенным и удовлетворенным ответом, на продолжении разговора не настаивал и едва ли не извинялся за ненужное беспокойство. Скорее всего, следователь Турецкий с рождения был посвящен в тайны успешной коммуникации, воспетые Дейлом Карнеги, поскольку у Бориса Соломоновича возникло немедленное и настойчивое желание доказать Александру Борисовичу, что тот нисколько его не побеспокоил, что всегда приятно задушевно побеседовать за кофейком с интеллигентным человеком и так далее.

А потому настроившийся было отбыть Александр Борисович был гостеприимно усажен обратно в кресло, Ирина Георгиевна, лучась улыбками, принесла новый кофейник, и собеседники приступили к разговору на абсолютно посторонние темы, дружно осуждая перемены в стране за последние годы, слегка разочарованно оценивая детали внешней и внутренней политики и рассказывая байки о наиболее примечательных личностях-«думцах», каковых баек Борис Соломонович знал множество (а многие, говорят, даже выдумал лично и пустил в народ).

Когда наконец государственный советник юстиции третьего класса Александр Турецкий со словами «вкуснейший кофе у вас, Борис Соломонович» покинул гостеприимный кабинет депутата Хайкина, Борис Соломонович вернулся за рабочий стол и попытался прокрутить в голове эту примечательную беседу. Его охватило чувство недоумения, ибо разговор, по зрелом размышлении, производил впечатление бессмысленного и бесцельного. А таких разговоров Борис Соломонович Хайкин не любил и откровенно побаивался…

Сева Голованов и Николай Щербак. 26 июня

— Ты б еще пиджак малиновый напялил, честное слово! Где ты выдрал-то лапсердак этот свой, а, Головач?

Сева Голованов был не на шутку оскорблен: черный френч и «почти настоящие» часы «Омега» ему исключительно из родственной симпатии дал поносить троюродный брат. Брат был человек знающий, и если он утверждал, что каждый приличный мафиози ходит в черном френче и с «Омегой» на волосатом запястье, значит, так оно и было. Щербак оделся значительно проще, пиджак на нем был вполне цивильный, но до головановского черного френча явно не дотягивал, поэтому Сева решил, что Николай просто завидует, и на том успокоился.

— Такое название испаскудили, гады! У меня, можно сказать, вся боевая юность под «Битлов» прошла, сплошной «естердэй», так нет, не могли святых воспоминаний пощадить, — бубнил Щербак, пока ехали. Этим самым «естердэем» он в итоге таки заразил Голованова, который никак не мог отделаться от привязчивой мелодии и немузыкально напевал ее себе под нос вплоть до самой площади Восстания. Вообще-то доблестные сотрудники «Глории» честно планировали обсудить детали поведения по пути, но все как-то было не до того. Сначала Головач рассказывал о троюродном брате и демонстрировал скудные возможности поддельной «Омеги», потом обоим синхронно захотелось есть, и они остановились купить по хот-догу, потом их чего-то повело на ностальгию, вызванную названием пресловутой фирмы «Биттлз»… Короче, к тому моменту, как они оказались у входа в здание бывшего НИИ на площади Восстания, у сыщиков созрело решение: положиться на сыскарскую интуицию и действовать экспромтом.

В бывшем НИИ ныне никакими научными исследованиями и не пахло, а пахло как раз наоборот халявными деньгами. Здание было целиком выкуплено под офисы. Фирмы побогаче арендовали целые этажи, конторам попроще, вроде «Биттлз», хватало и одной комнаты.

В лифте Сева не мог отказать себе в удовольствии еще раз полюбоваться собственным отражением в зеркале. Лифт останавливался практически на каждом этаже, все время входили и выходили какие-нибудь длинноногие девушки с папками в руках, и всякий раз Головач приосанивался, норовя нажать кнопку лифта так, чтобы из-под манжеты показалась несчастная «Омега». Щербак тихо давился от смеха, но вскоре ему пришлось взять себя в руки, поскольку лифт остановился на нужном этаже, а значит, настало время входить в роль.

— Ну, стало быть, действуем по обстоятельствам и по настроению. Я так думаю, они там зеленые совсем, так что можно особенно не напрягаться.

— А че напрягаться, братан? — Головач продемонстрировал профессиональную «распальцовку», и «мафиози» двинулись по темному коридору, вглядываясь в указатели и надписи на дверях.

Фирма «Биттлз», как в принципе «жукам» и полагается, забилась в самый дальний угол. На стене коридора висела ламинированная стрелка, на которой простейшим «таймс-нью-романом» было набрано: «Е-Bittles: разработка, установка, сборка любых видов электронного оборудования». Тяжелая стальная дверь оказалась приоткрытой, хотя и была оснащена таким же переговорным устройством, что и на прочих герметично запертых дверях офисов по соседству. Из-за двери неслась музыка, не отстающий от времени Щербак узнал Земфиру.

Даже зная, что спецы по электронике ютятся в одной-единственной комнатке высотки бывшего НИИ, рядом с офисом какого-нибудь нетленного «Гербалайфа», Щербак и Голованов не предполагали, что их ожидает подобное зрелище. Офис «Биттлз» представлял собой практически пустое помещение с голыми стенами, увешанными постерами, дурацкими малопонятными лозунгами, которые обожают все без исключения профессионалы-компьютерщики, и глуповатыми распечатками интернетовских приколов. В углу почти до потолка громоздились картонные коробки неизвестно из-под чего, под потолком и поверх плинтусов нависали целые гроздья проводов, на подоконнике фырчала кофеварка, рядом с ней обретался музыкальный центр, откуда и доносилось надрывное пение Земфиры. В комнате было всего два больших стола, на обоих стояло по паре мониторов и системных блоков, уж это-то Щербак и Голованов узнали, но назначение прочих многочисленных пищащих и подмигивающих предметов так и осталось для них загадкой. Трубка радиотелефона почему-то лежала на полу перед дверью.

Два парня, склонившиеся над монитором одного из компьютеров, не обратили на вошедших никакого внимания. Они, судя по всему, ругались. Но что именно они говорят — было совершенно не ясно: сплошные технические термины и компьютерный сленг. Макс по сравнению с ними просто мастер и истый популяризатор русской словесности, хмыкнул про себя Голованов, он хотел было интеллигентно кашлянуть, но вовремя вспомнил о своем временном статусе и зычно возвестил:

— Але, Кулибины, про бабки будем говорить, нет?

Тактика себя оправдала — оба «жука» немедленно повернули головы и уставились на вошедших. Впоследствии Сева неоднократно поминал добрым словом троюродного брата и доставал Щербака самодовольством, поскольку черный френч свою роль все-таки сыграл. Уважительное внимание «Кулибиных» сосредоточилось исключительно на Севе, минуя Щербака. Хотя Щербак тут же без особых усилий добился реванша. Раздался мелодичный звонок, и Николай небрежно вынул из кармана своего простого светлого пиджака крошечный «эриксон» самой последней модели («трубку» ему для создания имиджа одолжил Денис, и Денис же позвонил в условленное время). Секунду Щербак слушал, а потом веско и тихо, но так, чтобы электронщики его слышали, ответил:

— Да, по штуке за каждый. Возьми сотню, а лучше забирай всю партию.

И снова привычным движением сунул телефон в карман, как будто сто лет его там носил.

Электронщики по-прежнему выжидательно молчали, и, пока посрамленный Сева, как ныне принято выражаться, «надувал щеки», Николай внимательно рассматривал «биттлов», мысленно примеряя их внешность к уже известным данным.

Парень слева, сидевший за столом, был, по-видимому, Аркадием Ратниковым. Внешне он был малоинтересен: редкие волосы, небольшие светлые глаза, узкие плечи. От привычного образа «гения современных технологий» (взлохмаченные волосы, джинсовый комбинезон и сумасшедшие глаза за стеклами очков) Ратникова радикально отличала какая-то подчеркнутая аккуратность, и он вполне выглядел даже старше своих неполных тридцати, с какового возраста к человеку и начинают присматриваться внимательно. В целом он производил впечатление тщательности и компетентности, что, безусловно, должно было импонировать клиентам, но как-то совершенно не вязалось с почти вызывающе небрежной атмосферой офиса.

Зато к этой атмосфере наилучшим образом подходил второй электронщик, Валерий Муха, которому как раз совершенно нельзя было дать на вид его законные двадцать восемь лет, — максимум двадцать пять, а то и меньше. Он был некрасивым и бойким, отдаленно напоминал юного Константина Райкина, хотя и не обладал подобным обаянием в полной мере. Он постоянно находился в движении, его глаза перебегали с одного лица на другое. Он же прервал «застоявшуюся» паузу: