Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся - Джесси Беринг

Следуя теории полового импринтинга у мужчин, Гутхайль счел, что необычная страсть пациента берет истоки в детстве: в семилетнем возрасте тот однажды почувствовал возбуждение, когда во время игры его поборол и щекотал старший брат. Повзрослев, этот мужчина считал половой акт отвратительным и вместо этого истязал свою бедную жену. Психиатр отмечает также, что пациент иногда находил проституток, которые соглашались на то, чтобы их связывали и щекотали: “Но такие проститутки были слишком дороги, и он не мог позволить себе долго оплачивать их услуги”. Ранее мужчина платил мальчикам, чтобы они непрерывно щекотали друг друга, а он, глядя на это, мастурбировал, таким образом переживая сцену из детства, но теперь в роли наблюдателя.

Немного жаль, что этот человек жил в то время. Сейчас бы он точно нашел в интернете пару в лице кого-нибудь мазохиста с книсмолагнией (парафилия, при которой человек возбуждается от того, что его щекочут) или даже птеронофила (тот, кто возбуждается, когда его щекочут птичьим пером). Если бы этот пациент нашел себе подходящего парафила, его действия наверняка причинили бы гораздо меньше вреда его жене, проституткам и детям.

Садизм – не единственная парафилия, где вопрос вреда может вызвать сомнения как у психиатров, так и у любого, кто размышляет о необычной сексуальной жизни других. Как недавно напомнила нам милейшая Кейт Аптон, здесь просто не существует объективной реальности: то, что причинит вред мне, не обязательно повредит вам, и наоборот. Когда я закончу это предложение, цифра уже изменится, но пока на планете живет 7 088 343 858 человек. Пусть все на свете, кроме одного, ощущают вред абсолютно одинаково, и, тем не менее, тот единственный человек будет так же прав (или неправ), как и все остальные. Нет “единственно верного” восприятия секса. Это спорный вопрос, поскольку культуру направляет не логика, а огромная толпа. И все же даже если 7 088 343 857 человек воспринимают нечто определенным образом, оно не становится объективным фактом. Что причинило вред им всем, не причинило вреда ему. Все, вопрос закрыт. (Что для одного – кошмар, для другого – предел мечтаний.) Уверен, ворарефил Брандес сказал бы то же самое, если бы его уже не съели.

Все это замечательно, заметите вы, но как быть с более серьезными вопросами, чем спор о щекотании перышком? Например, что делать с педофилией? Неужели и в этом случае понятие “вреда” субъективно? И да, и нет. Мы ступаем на опасную тропу, и сейчас особенно важно ориентироваться на здравый смысл. Нет ни малейшего сомнения, что детям, подвергшимся сексуальному насилию, нередко причиняется непоправимый вред – не только психологический, но и физический. Только идиот станет отрицать, что дети могут долго и мучительно переживать насилие со стороны взрослых. Отрицание этого противоречит научным исследованиям, подтверждающим, насколько реальна такая травма.

Но исследования показали и то, что не всякий ребенок, вступивший в сексуальный контакт с взрослым, перенес травму. В следующей главе мы обсудим возрастные эротические ориентации (их минимум пять), но главное, что разница между шестилетним ребенком и шестнадцатилетним подростком поистине огромна. (Сам термин “педофилия” настолько часто употребляется неверно, что уже трудно вернуться к его изначальному смыслу. Область “хронофилии”, как называл ее Джон Мани, становится достаточно сложной.) Шестилетний ребенок, возможно, субъективно не испытает почти никакого вреда в тот момент, когда взрослый совершает с ним развратные действия, но это не значит, что ему не причинен значительный вред. По мере того, как дети взрослеют и начинают понимать, что именно с ними произошло, ситуация может восприниматься все более драматично. Можно сказать, что ребенок, подвергшийся сексуальному насилию, несет с собой всю жизнь бомбу с часовым механизмом. Есть некая вероятность, что она не взорвется, но если это произойдет, последствия будут катастрофическими. Нечто похожее может произойти и с подростками (многие из нас испытывают сожаление, что кто-то воспользовался нашей наивностью, в том числе и в вопросах секса), однако у шестнадцатилетнего подростка со столь же интенсивными гормонально-обусловленными желаниями, что и у взрослого, с которым он вступает в связь, тараканы в голове совсем другой породы.

Крайне спорный ответ “да” на вопрос о том, субъективен ли вред сексуальных отношений с взрослыми, относится к случаям, когда, став взрослыми, люди не воспринимают свои детские или подростковые отношения как травматичные. По неизвестной причине бомба не взорвалась. (И, как бы невероятно это ни выглядело, есть и те, кто во взрослом возрасте вспоминает произошедшее как положительное событие.) Что касается ответа “нет” на тот же вопрос, то он относится к тому, что по мере взросления отношение ребенка к сексу неизбежно меняется. Те, кто говорит, что шестилетняя девочка, которая не понимает, что с ней происходит, не пострадает, потому что в общем у нее все в порядке (или даже “ей нравится”, как утверждают некоторые растлители малолетних), не понимают, что эмоциональные травмы имеют эффект замедленного действия и могут вызвать катастрофические последствия спустя годы. Если мы встретим эту девочку двадцать лет спустя, мы, вероятно, увидим женщину, разрушенную воспоминаниями о тех событиях, которые были абсолютно неважными для нее в шестилетнем возрасте. Бомба взорвалась.

И, несмотря на то, что не обязательно в каждом случае причиняется вред, крайне высок риск разрушения жизни ребенка ради желаний взрослого. (Обратите внимание, что это утверждение верно вне зависимости от культурных различий символического отвращения: если человек чувствует боль, вред от нее реален.) Когда речь идет о сексуальных экспериментах подростков со взрослыми, когда дистанция между субъективным настоящим и субъективным будущим немного сокращается, то некоторые исследователи считают, что вред не настолько существенен, как часто думают. Брюс Райнд, эксперт в области изучения “межпоколенческой сексуальности”, сам взорвал бомбу, опубликовав в 90-х годах, мягко говоря, вызвавшие споры результаты своего исследования. Почти полную уверенность в нанесении субъективного вреда – в прошлом, настоящем и будущем – гарантирует отсутствие согласия несовершеннолетнего. Речь идет не о юридическом смысле этого слова, а о согласии как психическом состоянии (то есть о желании и готовности что-либо сделать). Райнд занимался как раз последним, то есть согласием в психологическом смысле.

В 1998 году Брюсу Райнду и его соавторам, Филипу Тромовичу и Роберту Баузерману, удалось поставить Американскую психологическую ассоциацию (она, в отличие от Американской ассоциации психиатров, объединяет клинических психологов, ориентированных на научные исследования) в неудобное положение. Ассоциации пришлось публично признать: не во всех ситуациях секс взрослого и несовершеннолетнего причиняет последнему вред. Вернее, АПА сцепилась со всеми политиками страны из-за того, что стала отстаивать этот крайне неполиткорректный взгляд. Все началось с того, что Райнд и его коллеги опубликовали в “Психологическом бюллетене”, выпускаемом ассоциацией, результаты своего исследования. Авторы заявили: неверно называть “сексуальным насилием над ребенком” событие, которое сам ребенок, повзрослев, не воспринимает как причинившее ему вред или вред от которого невозможно определить известными эмпирическими методами.

Самым непростым для АПА было то, что это заявление являлось не просто спорной точкой зрения нескольких ученых. Исследование Райнда и его коллег представляло собой метаанализ ранее опубликованных данных о 35303 студентах со всего мира. Проект Райнда по изучению насилия над детьми отличался от прочих тем, что данные были взяты не из медицинских баз о взрослых людях (тех, кто обратился за помощью из-за проблем, проявившихся вследствие изнасилования и так далее в детском и юношеском возрасте), а были выделены методом случайной выборки из общего числа студентов. Используя широкую неклиническую выборку, Райнд и его соавторы обнаружили, что большинство из рассказавших о том, что до совершеннолетия они имели сексуальные контакты по взаимному согласию с совершеннолетними, были предрасположены к серьезным психологическим проблемам не в большей мере, нежели те, кто таких контактов не имел.

Очень важно помнить, что большинство этих психически здоровых людей не пали в детстве жертвами насилия. Среди них в основном были те, кто в подростковом возрасте имел некие сексуальные контакты с кем-либо по другую сторону проведенной законодателем черты, отделяющей подростков от взрослых (вскоре мы увидим, что в разных странах черта проведена по-разному, и в исследовании Райнда анализировались данные из многих стран). Кроме той странной истории с гебефилом-пигофилом (которому я не дал согласия даже после того, как он в четвертый раз схватил меня за костлявую задницу), у меня в детстве и юношестве не было подобного опыта с взрослыми людьми, и поэтому мне трудно судить. Но мне кажется, что если бы “мистер Апрель” 1991 года – мускулистый, зеленоглазый, с гладкими ногами, покрытыми капельками воды, с влажными волосами, одетый, как мне смутно помнится, лишь в набедренную повязку – сошел с разворота календаря в комнате общежития моей сестры и поведал мне тайны любви между мужчинами, то в свои пятнадцать я не чувствовал бы, что мне причиняют вред[61].