Ты все, что у меня есть - Марина Крамер

медицинской службы, комиссована по ранению, – отрезала я, и ему ничего не осталось, как дежурно пошутить:

– Предупреждать надо.

Мы с Лешим пошли домой. Снег скрипел под его ботинками, налипал на подошвы, следы выходили размазанные и нечеткие. Я рассказывала о разговоре с Лешкой, передала спасибо, и Леший оскорбился в лучших чувствах:

– Совсем рехнулся твой контуженый! Я что – за спасибо? Вы ведь моя семья, я помогаю, чем могу.

Это навело меня на мысль, нередко посещавшую мою голову некоторое время назад:

– Слушай, Костя, а чего ты не женишься? Только не отшучивайся, я серьезно спрашиваю.

Леший сдвинул на затылок шапку и посмотрел на меня:

– Зачем тебе? Просто не хочу, и все. Только не думай, что из-за тебя, – усмехнулся он. – Если честно, ты меня как женщина и не интересовала никогда. Ты не обижайся, Марьянка, но это правда. Я тебя люблю как Лехину жену, как сестренку. А еще… мне тебя всегда жалко было, я же хорошо Леху знаю, лучше, чем вы все. Мы из одного детдома с ним, все время рядом, вместе. Поверь мне – это зверь, а не человек, если бы он не стал военным, он стал бы уголовником, для него убить – дело плёвое. А с бабами ему никогда не везло, у него какое-то странное о вас представление. И когда я увидел рядом с ним тебя, то решил, что это опять так, на пару-тройку раз. Но когда ты за ним в Чечню рванула, я стал тебя жалеть, думал, вот дурочка бедная, что ж ты жизнь-то свою ломаешь, он же не муж и не отец, да и любовник ведь тоже еще тот…

– А это откуда ты знаешь? – не выдержала я.

– Знаю, в свое время девки на двоих были, рассказывали. Так вот, я все понять не мог, почему он не выгнал тебя, почему вы вместе? А потом допер – да ведь Леха влюбился, как пацан втрескался. И это в тридцать семь лет, когда за плечами столько всего! На двенадцать лет моложе, не жена – дочка… Ты-то вряд ли знаешь, а мне Рубцов рассказывал, что Леха жаловался ему на то, как стал постоянно бояться потерять тебя, аж до дрожи в коленках, и это Кравченко-то, которому и черт не брат! Боялся и смотрел на тебя по-собачьи, глотку бы перегрыз любому. Вот и понял я, что серьезно у него к тебе. И еще – если вдруг с тобой что – он не сможет уже один, незачем ему будет. Ведь тогда, в госпитале, когда ты, чертова дура, пистолет к виску приставила, он испугался, что останется без тебя, и этот страх заставил его выжить. Вот и получается, что вы так вросли друг в друга, что и не разобрать уже, кто где. А я не хочу так, не хочу вязать кого-то по рукам и ногам, и сам связанным быть тоже не хочу.

Леший вздохнул, достал сигареты, долго искал в карманах зажигалку. Мы шли по набережной, на реке блестели островки льда, Леший скатал снежок и бросил в один из них, не попав.

– У тебя такой вид, словно ты жалеешь, что рассказал мне, – заметила я, беря его под руку.

– Нет, о чем? Просто захотелось глаза тебе открыть, а то ты в своей любви ослепла совсем. Он не подарок, не рыцарь, но ты не бросай его, ладно? – попросил вдруг Леший, сжав мою руку.

– Да теперь как бы он меня не бросил… – я вытерла перчаткой заслезившиеся глаза.

– Мы ведь договорились с тобой, что это только между нами останется. Да и если вдруг… Леха простит тебя, я в этом уверен, ты, главное, сама перестань себя грызть, ты жива-здорова, и это самое важное. И даже хорошо, что ты не стала сопротивляться, ведь все равно не справилась бы, а вот искалечил бы он тебя запросто. Я знаю, о чем говорю – в такой момент ничего не остановит, ни слезы, ни сопротивление, только раззадорит еще сильнее.

Никогда и ни с кем, даже с Юлькой, я не смогла бы обсуждать это, а вот с Лешим все было просто и легко, словно с очень близким и родным человеком.

Через неделю он уехал в Таджикистан, куда-то на границу с Афганистаном. Он сдержал слово – от него Кравченко не узнал о том, что со мной случилось. А Ленский, перенеся несколько операций, перебрался в Москву. Но это случилось позже.

Мой Кравченко вернулся в марте, когда снег начал понемногу таять, вернулся так, словно не было этих шести месяцев – просто открыл дверь ключом и вошел – огромный, холодный, пропахший железом и дымом… Я спала после дежурства, не ждала, он не сообщил… Бросив в коридоре спортивную сумку, он шагнул в комнату, опустился перед диваном на колени, положил свои руки мне на плечи. Спросонья я не могла сообразить – кто, что, до тех пор, пока холодные губы не коснулись моих, и запах табака от усов не защекотал ноздри. Я свалилась с дивана, подминая Кравченко под себя, он с хохотом подчинился, распластавшись на полу. Я села на него, трогая руками лицо, шею, плечи, словно не верила глазам, хотела почувствовать, что вот он, здесь, со мной, лежит на полу и улыбается.

– Что же ты похудела так, ласточка? – спросил муж, разглядывая мои почти прозрачные руки, синие круги под глазами, заострившийся нос. – Работы много?

– Да. Я сейчас в оперблок перевелась, стою с ведущим хирургом, нагрузка большая. И дежурства беру – два-три в неделю.

Кравченко тяжело вздохнул, прижав меня к себе:

– Деньги нужны были?

Я пожала плечами – не то чтобы они были так уж сильно нужны, мне вполне хватало того, что я зарабатывала на свою ставку, просто я не могла оставаться одна в пустой квартире, меня до сих пор мучили кошмары… Муж продолжал допрос:

– Тогда зачем? Ведь ты скоро просто свалишься. Я завтра сам к Авдееву схожу, пусть убирает тебя из операционной.

– Ты что раскомандовался? Ты дома, а я – не твой взводный! – возмутилась я.

Кравченко засмеялся, поднимаясь с пола вместе со мной. Как всегда, долго шумел водой в ванной, я принесла ему полотенце, присела на край. Леха стоял под душем спиной ко мне, широкий в плечах, узкий в бедрах, длинноногий и мускулистый. Идеальная мужская фигура, крупная, отлично сложенная – умей я рисовать, создавала бы шедевры с натуры.

– Кравченко, ты сложен, как Аполлон, – пошутила я.

– Ерунда, – откликнулся он из-под душа. – Это