Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Александр Владимирович Шувалов

то, что он писал. Когда он кончил и встал с места, видение исчезло… По собственному его признанию, у него есть если не целые произведения, то отдельные страницы, написанные под влиянием наркотиков, например, отдельные места в “Sur L'eau”242. Нарког тические средства он стал употреблять в борьбе с невралгиями (употреблял эфир, морфий, кокаин, гашиш). К эфиру он начал прибегать в качестве лекарства против невралгии, мало-помалу стал привыкать и злоупотреблять. Он описывает его действие таким образом: “То не сон, не грезы, не болезненные видения, вызываемые гашишем или опиумом, то — необыкновенное обострение мышления; новая манера видеть вещи, судить и оценивать жизнь, сопровождаемая полной уверенностью в том, что эта манера и есть истинная. Это возбуждение сопровождается радостью и опьянением”». (Сегалин,1926а, с. 41, 69.)

«В романе Мопассана “Милый друг”243 есть описание размышлений Дюруа перед дуэлью. В рассказе “Трус” есть точно такая же сцена, в тех же словах и выражениях. Едва ли такой мастер, как Мопассан, сознательно переписал отрывок из одного произведения и вставил в другое244». (Вейн, Каменецкая, 1973, с. 183.)

«Разумеется, в то время уже было известно, что Мопассан нередко отождествлял себя со своим героем… “Милый друг — это я”, — говорил Ги, смеясь, когда роман только-только появился в продаже <…> Критик вынужден отметить существенное сходство автора и героя: сексуальность, карьеризм, внешность, пренебрежение к женщинам, атеизм, лю, бовь к родному краю, любовь к воде, страх перед смертью… Мопассан своим “Орля”243 вызвал неразрешимый спор между психиатрами и критиками. Первые с легкостью обнаруживают в его творчестве признаки умственного расстройства, которые вторые с возмущением отвергают. Правдоподобность истории, рассказанной в “Орля”, смущает и настораживает». (Лану, 1997, с. 212, 254–255.)

«В 1887 году выходит сборник рассказов “Орля”. Одноименный рассказ — дневник человека, постепенно теряющего рассудок. Удивительно тонкий самоанализ ощущений героя несомненно принадлежит автору. Несомненно и то, что сама психопатологическая симптоматика ему знакома. От едва приметных зарниц, предвещающих развитие заболевания: “Последние дни меня немного лихорадит, как-то немо-жется, вернее, тоскуется”, — автор ведет своего героя через неуклонное прогрессирование болезни, в которой все большее место занимает сначала безотчетный беспричинный страх: “…Мне страшно… Чего? До сих пор я не знал никаких страхов… Распахиваю шкафы, заглядываю под кровать… и прислушиваюсь. прислушиваюсь… К чему?..” Затем к страху присоединяется бредовая настроенность. Герою рассказа начинает казаться, что его кто-то преследует, “крадется след в след так близко, что вот-вот коснется…” Временные спонтанные улучшения состояния носят относительный характер, так как сопровождаются раздражительностью и беспричинными перепадами настроения. Менее чем через два месяца от начала болезни герой “Орля” начинает галлюцинировать: “…Стебель одной из роз вдруг склонился, словно его пригнула незримая рука, а затем сломался… Потом роза описала кривую — казалось, кто-то поднес ее к лицу понюхать…” Через три месяца происходит кристаллизация бреда: “…Рядом со мной существует кто-то невидимый… он пьет воду и молоко, дотрагивается до вещей, поднимает их, переставляет с места на место, то есть вполне материален, хотя и неуловим для наших органов чувств…”. Этот “кто-то” вселяется в хозяина дневника — автора рассказа и “диктует… все поступки, все мысли, все движения!” Попытки нейтрализовать “невидимку”, избавиться от него и даже убить его безуспешны. Наконец бред становится глобальным, планетарным, всеобъемлющим: “Царству человека настал конец. Он пришел: тот, кого предчувствовали охваченные первобытным ужасом наши простодушные предки…” Дальнейшее поведение больного в учебниках психиатрии квалифицируется как “преследуемый преследователь”. Установление железных жалюзи и решеток на дверях сопровождается идеей уничтожения “невидимки”, и автор дневника поджигает дом. Но это не избавляет больного от бреда. Рассказ завершается фразой- “…Мне остается одно — убитьсебя!”» (Якушев, 2000, с. 15.)

«Глубокий пессимизм его произведений явно патологичен. Произведения благодаря патологическому компоненту (настроение, галлюцинации и т. д.) интересны и оригинальны по содержанию, но форма более поздних уже повреждена. С 1885 г. изменение творческого стиля из-за паралича». (Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 61.)

«…Был предан всю свою жизнь лишь одной женщине — своей матери. Все же остальные женщины проходили мимо него… Был же он очень одинок и, в общем, никому не нужен, всю жизнь на случайных женщинах вымещал собственное раздражение против своих особых отношений с матерью. Дело, стало быть, не в сифилисе, а в Эдиповом комплексе Мопассана: вот он-то и давал ему импульс к творчеству, а не прогрессивный паралич». (Буянов, 1994. с. 33.)

Заражение сифилисом далеко не у всех больных приводит к развитию прогрессивного паралича. Однако тяжелейшая наследственность Мопассана и собственные психические (эмоциональные) расстройства могли сыграть роль предрасполагающего фактора. Бессонница, головные боли, нарушения влечений, «тяжелая неврастения», дальнейшее усиление аффективных нарушений, неврологическая симптоматика с расстройством зрения, галлюцинации, суицидальная попытка, бредовые переживания оставили свой след в его произведениях и явились ступеньками той лестницы, по которой последовательно опускался Мопассан во мрак полного психического распада.

МОРЕНО /Могепо/ ЯКОБ ЛЕВИ (1892–1974), ученый-психолог и психиатр румынского происхождения, один из создателей групповой психотерапии и социометрии. С1927 в США; основал Институт социометрии и психодрамы (1940).

«Его личная судьба, такая удивительная с любой точки зрения, во многом объясняет развитие его теорий и терапевтических техник». (Марино, 2001, с. 12.)

«…Родители Морено разошлись: отец, по-видимому, уехал к себе на родину в Стамбул, а Морено, который в этом конфликте принял сторону отца, фактически ушел из семьи, где оставались его мать, братья и сестры, надел на себя темно-зеленую мантию, доходившую ему почти до щиколоток, отрастил бороду и “принял на себя роль пророка”. С самого раннего детства он чувствовал себя маргинальной личностью… В подростковом возрасте он начинает избегать своего имени, поскольку имя пророка, как и имя Бога, не должно называться людьми, а он почувствовал себя пророком. В 15 лет он так поглощен ролью благодетеля человечества, что не понимает, каким парадоксальным и странным его поведение кажется обычным людям. “Единственный способ избавиться от синдрома Божественности — это проиграть его”, — решает Морено и живет в этой роли не только на людях, но и наедине с самим собой. “ Психодрама моей жизни предшествовала психодраме как методу. Я был первым пациентом психодраматической терапии, протагонистом и режиссером в одном лице”». (Сидоренко, 1992, с. 2.)

«Если кто-то из детей называл его Якобом или Жаком, он просто не откликался. Он реагировал только в том случае, если вместо имени использовалось местоимение “ты”. С этого началась столь важная для него тема “безымянности”. Эта безымянность, как мы видели, коренилась