Крымская война - Евгений Тарле

Ликование и в Карсе, и в Константинополе, и в Париже, и в Лондоне, когда получены были вести об отбитом штурме 17 сентября, не омрачалось на первых порах никакими тревожными предчувствиями. Но уже довольно скоро выяснились два чрезвычайно важных факта: турки совершенно не сумели использовать свой успех, а русские нисколько не пали духом. Турецкое начальство, вместо того чтобы подсылать новые и новые подкрепления, удовольствовалось распространением в гарнизоне Карса, в Эрзеруме и во всех частях анатолийской армии известия о таинственной дружине, одетой во все зеленое, которая спустилась с неба в день 17 сентября, а после победы исчезла. И ровно ничего реального для использования победы Вассиф-паша и его верховный начальник Омер-паша не сделали. Но и англичане — Вильямс, его помощники Лек и Тисдель — тоже уверены были, что осада будет теперь снята с Карса непременно. А в лагере осаждающих как раз и проявилось свойство русского народа — способность не смущаться никакими неудачами. Ни малейшего упадка духа не наблюдалось даже там, где этого, по вполне естественным причинам, можно было бы ожидать. «При посещении генералом Муравьевым полевых госпиталей он остался доволен их устройством; но всего более поразил его тот необыкновенный дух, который сказывался между ранеными. Ни стона, ни вопля не было ниоткуда слышно; на приветствия же главнокомандующего в каждой палате страдальцы отзывались бодро и с жаром выражали надежды свои на скорое выздоровление, дабы снова идти на приступ Карса и отомстить туркам за павших товарищей и за случившуюся неудачу. При посещении полков в их лагерях выбегали из палаток, среди здоровых, с подвязанными руками легко раненные офицеры и нижние чины, которые не хотели отстать от своих частей и поступить в госпитали. «Турку, — говорили солдаты, — нельзя с одного раза разбить»»[1271]. Сам Муравьев ни минуты не колебался. Он решил продолжать осаду и взять Карс, смотря по обстоятельствам, либо новым штурмом, либо голодом. Его военная репутация могла теперь быть поправлена только каким-либо большим, бесспорным успехом; это хорошо понимали окружающие его и, вероятно, лучше всех сознавал он сам. Но его большой заслугой является то, что он не внял никаким советам и внушениям о целесообразности снятия осады и движения против армии Омер-паши. Никуда из-под Карса он не двинулся, правильно разгадав своего противника. Если бы в Мингрелии турецкой армией командовал даже не Суворов, а всего только, скажем, будущий герой Плевны Осман-паша, тогда, конечно, после неудачи 17 сентября Муравьеву нужно было бы уходить из-под Карса и перегруппировывать свои силы. Но при Омер-паше можно было не очень опасаться молниеносных ударов. Безмерное самолюбие Муравьева, которое заставило его при подробнейшем описании штурма 17 сентября ни единым звуком не помянуть о предупреждениях Бакланова и о резком споре с ним, самолюбие, побуждающее его скрывать свои ошибки, вместе с тем толкало его, конечно, к скорейшему примирению с этим самым Баклановым. Нрав у обоих был тяжелый, своеобразный и неуживчивый, а кроме того, старый храбрый казак иногда склонен был забывать, что он разговаривает все-таки не с закубанским пластуном, а с наместником его императорского величества, которому не принято заявлять простодушно в глаза, что он говорит глупость, даже если тот и в самом деле высказывает таковую. Но что же делать? Бакланов только и мог теперь подать дельный совет. Ковалевский погиб при штурме 17 сентября, а кроме Бакланова и Ковалевского, около Муравьева с самого начала осады больших военных людей не было: Бебутова он держал вдали от карсского лагеря. Итак, споров с Баклановым уже заводить не приходилось, а следовало в интересах дела волей-неволей мирно сожительствовать двум медведям в одной берлоге.

Теперь уже мысль Бакланова не наталкивалась на возражения. Муравьев решил не повторять штурма, но усилить до крайней степени строгость осады крепости, устроить русские войска на зиму в теплых помещениях, обильно снабдить их продовольствием — и ждать неминуемой сдачи турецкого гарнизона. Бакланов зорко наблюдал за крепостью, стремясь сделать осаду герметической. Казачьи разъезды, поиски, патрули, беспрестанно рыскавшие вокруг Карса, сделали к концу осады совсем невозможной какую бы то ни было помощь осажденным со стороны.

Молодой М.Т. Лорис-Меликов, действуя вполне в духе Бакланова, убедил Н.Н. Муравьева дать ему средства организовать действовавших вразброд добровольцев грузин, армян, азербайджанцев и даже некоторых курдов в большой партизанский отряд, который неутомимо нападал на обозы, пытавшиеся украдкой доставить осажденным продовольствие, и отбивал их у турецких конвоиров.

7

Уже 20 октября (1 ноября) при речке Ингуре в Мингрелии войска князя Багратиона-Мухранского встретились с Омер-пашой, в распоряжении которого было больше 20 тысяч человек регулярных войск и от 5 до 8 (приблизительно) тысяч башибузуков и местных вооруженных жителей. При этой армии находилось около 40 орудий. У русских было 18 500 человек и 28 орудий. После разведки и перестройки 25 октября (6 ноября) начался бой, разыгравшийся неудачно для наших войск. Потеря, правда, была всего около 450 человек, но Багратион-Мухранский отступил, а вскоре и совсем ушел из Мингрелии. Омер-паша занял город Зугдиди, стоял там в полном бездействии несколько недель, получая одно за другим большие подкрепления, высаживавшиеся в Редут-Кале, независимо от стоявшего в Батуме отряда в 10 000 человек, и не зная, что с этой большой армией (в общем около 50 000 человек) предпринять. Никак он своего успеха не использовал. Как уже было замечено, когда речь шла о Дунайской кампании 1854 г., Омер-паша является классическим примером того, как средний по своим способностям генерал может при благоприятных обстоятельствах искусной саморекламой приобрести (правда, временную и очень шаткую) репутацию талантливого полководца. Его боязливость и недоверие к себе самому и к своим войскам (т. е. к правильности своих суждений и к стойкости своих войск) сказались необычайно ярко именно в этом абсолютном неумении использовать свою, хоть и небольшую по существу, но способную дать крупные результаты победу при Ингуре. Багратион-Мухранский своими неудачными действиями и ненужно-скорым уходом отдал Омер-паше Мингрелию. А Омер-паша, зная, что Карс погибает, вместо того чтобы идти на выручку или организовать большую диверсию, ровно ничего не делал и свел всю свою кампанию 1855 г. к полному нулю. Получив известие о падении Карса (не сейчас, а только спустя девять дней после события), Омер-паша ускорил свое уже и до того начавшееся отступление из Мингрелии. Турки в конце концов, после нескольких стычек, неудачных для них, отошли к Редут-Кале и Батуму. Омер-паша чувствовал себя безопасно только у берега моря, хотя у русских вовсе не было еще сил, чтобы в самом деле прижать его к морю и заставить очистить все Закавказье полностью. Да после падения Карса ему ничего другого и не оставалось, как исподволь готовить войска к уходу домой. Европейские военные люди, давно понявшие истинные размеры дарований Омер-паши, с большой иронией наблюдали его движения, имевшие видимой целью угрожать Тифлису. Германский военный критик и историк похода фон Рюстов высчитал в строгой точности и с немецким педантизмом, что Омер-паша двигался по Мингрелии со средней скоростью в одну тысячу шагов в день и что при подобных темпах он, начав движение на Тифлис 18 ноября 1855 г., тотчас же после падения Карса, пришел бы к Тифлису через один год и три месяца, т. е. в феврале 1857 г. То, что было ясно фон Рюстову, не было тайной и для Муравьева.

8

Теперь мы уже знаем, что Муравьев безошибочно разгадал все (не очень хитрые) планы Омер-паши. Турецкий главнокомандующий имел в виду испугать Муравьева своим нападением в Мингрелии и одним только этим принудить снять осаду с Карса и спешить на выручку Тифлиса и Грузии. Вся удача зависела от того, испугается Муравьев или нет.

Муравьев нисколько не испугался ни победы Омер-паши над Багратионом-Мухранским, ни вторжения в Мингрелию. Он не отошел от Карса, и это предрешило участь крепости. Чтобы препятствовать движениям Омер-паши, Муравьев отдал соответствующие приказания Бебутову, который прекрасно перегруппировал отряды, предназначенные прикрывать Тифлис и Кутаис и поддерживать в Мингрелии, Гурии и Грузии лояльно настроенные по отношению к России элементы.

Кольцо осады вокруг Карса стягивалось все туже и туже. Жестокий голод царил в крепости. Перебежчиков в Карсе расстреливали при поимке, да немало их погибло и от казачьих аванпостов, потому что казаки не всегда успевали разобраться, кто и зачем идет к ним из крепости. И все-таки число турецких перебежчиков из Карса увеличивалось. Бывало и так, что в русский лагерь приходили женщины с малыми детьми, умоляя накормить их. По приказу Муравьева, им давали однодневную порцию, и они возвращались в крепость (явно с разрешения турецкого начальства). Удостоверившись окончательно, что Омер-паша ни за что не рискнет приблизиться к русской армии, осаждающей Карс, и что, значит, спасения нет, Вильямс посоветовал командиру гарнизона Вассиф-паше сдать крепость вследствие абсолютной невозможности держаться долее. Тот согласился. 12 (24) ноября к Муравьеву прибыл под белым флагом английский офицер, адъютант Вильямса. Генерал Вильямс просил личного свидания с наместником Кавказа. На другой день явился к Муравьеву и сам Вильямс, встреченный большим и блестящим конвоем.