Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

Как бы вынимает воспоминание из архива, чистит и архивирует заново. Это часть его нормальной работы. Кукер регулярно видит некое событие во сне. Мы сняли это повторяющееся сновидение с импланта.

– Да, здорово, – сказал я. – Но откуда мы знаем, что это распаковка полученной информации, а не простой сон?

– Это вот именно что простой сон. Он смешан с элементами личного опыта. Но повторяется несколько раз за ночь. Меняется только эмоциональная составляющая и периферийные аспекты. Центральный конструкт неизменен.

– Что говорят нейротехники?

– Они считают, что сгусток информации, влетевший в сознание Кукера, не был им сознательно воспринят. Во всяком случае, отчетливо. Природа этой атаки именно в том, что информация распаковывается в бессознательном. Кукер, вероятно, не помнит этих снов. Он еще не вступил с Ахиллом в осознанный контакт. Но подобная ночная активация не менее эффективна, чем дневная.

– Откуда вы знаете?

– Это практически повторяет одну из корпоративных рекламных технологий. У нас даже есть методические таблицы. В общем, повезло… Я хочу, чтобы вы посмотрели этот сон. Очень внимательно посмотрели, Маркус.

– А вы?

– Я буду следить за вашим фидом. Как бы подглядывать в зеркальце. Система решила, что это даст мне дополнительную подушку безопасности. В некотором смысле мы будем там вместе.

Понятно, почему сегодня нет коньяка, подумал я.

– Насколько серьезен риск? Нельзя от этого сна… Хм… Заразиться?

– Чем? – спросил Ломас.

– Ну… Какой-нибудь информационной инфекцией.

– Это просто сон.

– Но бывают такие сны, что можно сойти с ума.

– Вряд ли цель Ахилла в этом, – сказал Ломас. – Смысл технологии в нашем случае скорей всего иной. Информационное послание великого духа может быть непостижимым для человека. Но человеческий мозг расшифровывает непонятное в терминах известного. Именно в этом функция сна. Если Кукер выжил, с вами тоже ничего не случится. В худшем случае вы увидите кошмар – хотя данные с импланта Кукера показывают, что во время сна у него даже не учащается пульс. Наконец, если выяснится, что сон все-таки представляет опасность для психики, вам зачистят память. Чего переживать? У вас там и так пейзаж после битвы…

– А вам, значит, нельзя зачистить.

– Мою память корпорация бережет, – кивнул Ломас. – Хотя я сам с удовольствием ее стер бы, Маркус, клянусь вам. Стер бы целиком. Вы верите?

– Верю, – сказал я. – Теперь понятно. Когда в семье покупали рыбу, давали попробовать дедушке. Если он не умирал, рыбу ели все…

Ломас моргнул.

– Чехов, – сказал он. – Записные книжки. Уважаю ваше национальное литературное наследие несмотря на всю его зловещую противоречивость. Кстати, как вам ваша новая справка? Система HEV?

– Отлично. Вообще ничего не надо знать.

– Надо уметь правильно составлять запрос, Маркус. Это в наше время и есть величайшее из искусств. Ну что, подключаемся?

– Прямо сейчас?

– Да, – ответил Ломас. – Вы увидите запись, но она полностью тождественна оригиналу. Сами решайте, насколько глубоко погружаться в происходящее. Если что, катапультируйтесь. Готовы?

Я устроился в кресле удобнее, закрыл глаза и сказал:

– Готов.

* * *

Classified

Field Omnilink Data Feed 23/28

Оперативник-наблюдатель: Маркус Зоргенфрей

P.O.R Петух в отказе Кукер. Сон #1

Кукер тяжко прыгал вдоль опушки, глядя на огромные эвкалипты. Рядом с их грозной колоннадой его рептильная туша даже не казалась особо крупной. В брюхо Кукера то и дело врывался сквознячок страха.

Сперва я следил за переживаниями Кукера как бы из зенита, отмечая их, но не вовлекаясь. Это была удобная позиция. Она позволяла оставаться собой, анализируя чужой сон. Я видел связи и сближения, непонятные иногда самому Кукеру – так, эвкалипты пугали его потому, что напоминали о Дашке Троедыркиной и ее оружии.

У метода был недостаток: я не присутствовал в симуляции целиком и мог пропустить важную деталь. Поэтому, выждав минут пять и убедившись, что происходящее не представляет опасности, я решился слиться с Кукером и забыть себя до конца опыта.

Ломас, несомненно, хотел именно этого. Ну что же, нам не привыкать, вздохнул я – и провалился в гудящую стрекозами мезозойскую жару.

Я не боялся эту бешеную. Не, правда – выйди сейчас Дарья из кустов, я бы и считать не стал, сколько у нее рогов на низком лобике. Шпорой по горлу – и Влагалла, или куда там попадают мававы, павшие с нейрострапоном в руке.

Я почти не думал про тюремные дела, даже про грядущий приезд другого петуха, какого-то Руделя (хотя вру, конечно – про Руделя помнил, это забыть было трудно).

Но с каждой минутой земные вопросы отодвигались все дальше. Скоро они слились в эдакий мутный айсберг, плавающий на границе сознания. Я знал, что это и есть мир – и рано или поздно туда придется вернуться. Но сейчас он превратился просто в пятнышко на периферии ума. Так зуб занимает собой всю Вселенную, пока ноет – но исчезает через секунду после того, как проходит боль.

Мою душу заполнили новые, свежие и восхитительные переживания. Я слышал гудение стрекоз – и оно не представлялось мне бессмысленным звоном. В некоторых направлениях оно было намазано на мир гуще, и я понимал, что там больше зелени, а значит, и питающихся ею мясных тушек. Но там же могли таиться и ядовитые змеи.

Ветер приносил тончайшие запахи звериного навоза – и там, где его оттенки казались самыми свежими, тоже была еда. Во всяком случае, неподалеку. Но в тех местах, где еды скопилось слишком много, пульсировала угроза попасть под хвостовые колотушки целого стада мавав. Словом, мир был полон сдержек и противовесов.

Еды вокруг было столько, что о ней не стоило волноваться, а опасностей так много, что их невозможно было предотвратить. И это наполняло мою рептильную душу хмурым и величественным торжеством, спокойствием и какой-то древней гордыней.

Возможно, это было субъективное переживание полноты бытия на дословесном уровне. Но подобные оценки появились у меня намного позже. В ту минуту мои ощущения были невербальными – хотя и интенсивными до крайности. Чаша жизни, как говорят поэты, была наполнена до краев, и то, что в ней плескалось, не нуждалось ни в чьем одобрении.

Я заметил на опушке оранжевые ростки – и инстинкт подсказал мне дальнейшее. Некоторое время я выдергивал из рыхлого краснозема пурпурно-голубые корешки (размером, как я сейчас понимаю, с хорошую дыню), подбрасывал в воздух и ловил пастью на лету. Горечь этих корней была чудовищной, но я понимал, что они убивают червей в моем кишечнике. Источником этого бессловесного знания был тот же самый запах навоза, только собственного.

Наевшись горечи и чувствуя, как она приятно жжет внутри, я запрыгал дальше.

На меня пахнуло мочой другого самца, прошедшего тут несколькими днями раньше – он был уже не молод, физически нездоров и наверняка успел разочароваться и в мезозое, и в цветении жизни.

В борьбе за самку соперником он не был, но здесь