Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

маленькими девочками, превратившись в молодых женщин тринадцати и шестнадцати лет, и матери казалось, что поведение дочерей должно быть соответствующим. В отстаивании своей позиции Елизавета получала от Эдварда мало поддержки, отчего считала мужа безобразно девочкам потакающим. После смерти Марии положение лишь усугубилось.

Разумеется, Мария не стала первым потерянным ими ребенком. Одна дочка умерла еще в младенчестве - в своей колыбели, а их третий сын пал жертвой чумы спустя всего несколько дней после своего второго дня рождения. Но тогда было душераздирающе слишком привычно отпускать ребенка на встречу с Господом, прежде чем он сможет научиться ходить, родители горевали, но не находили здесь ничего удивительного. Однако, с Марией дело обстояло иначе. Она перешагнула границы детства, обернувшись прекрасной юной девушкой, трех месяцев не дожившей до своего пятнадцатого дня рождения, и ее внезапная смерть оглушила семью.

При виде как в данную минуту дочери расточают любовь Эдварду, Елизавета ощутила легкий укол ревности. В ошеломительном переживании смерти Марии старшие дети обратились за утешением к отцу. К Эдварду, а не к ней. Так происходило постоянно. Они были послушными, почитали мать и выполняли ее волю. Но не появлялось и сомнения, кого они любят и предпочитают. Кого они обожают.

'Помню, как мне рассказывали, какие ужасы творили ланкастерские солдаты, когда отправились на юг после битвы у замка Сандал, как они грабили церкви и подвергали насилию отвергающих их женщин, заставляя неимоверно мучиться невиновных. Тем не менее, дядя Дикон запретил своим людям грабить Эдинбург и причинять вред горожанам. Думаю, это было в высшей степени христианским поступком, папочка, ну, в самом деле'.

Эдвард улыбнулся старшей дочери. 'Благодарю за комплимент, любимая'.

'Папуля, ведь это Дикон пощадил Эдинбург', - напомнила Бесс, и он расхохотался.

'О, а кто, по-твоему, обучил его тому, что дядя Дикон знает о войне? У него был первосортный учитель, куколка...я! Нет, Бесс, я собственными глазами видел разрушение, учиненное Маргаритой Анжуйской. Народ никогда не простит ее за крайности ланкастерских солдат, завоевавших для Йорков больше сердец, чем мог бы когда-нибудь я'. Он покачал головой, добавив: 'Нет, на войне ты делаешь то, что делать должен, но не сверх этого. Будешь слишком жесток, - толкнешь людей на сопротивление тебе до смерти, - что им останется терять?'

Сесилия внимательно слушала. Сейчас она наклонилась вперед и тихо прошептала Эдварду на ухо.

'Папочка, я тоже рада, что дядя Дикон пощадил Эдинбург. Но за что были сожжены деревни между Бериком и Эдинбургом? Что сейчас с людьми, жившими в этих поселках? Знаю, - ты сказал, что их не предали мечу, предоставив время убежать перед своими войсками. Только где они станут жить в предстоящую им зиму, если дома у них сгорели, а урожай уничтожен? Разве множество из них не погибнет от голода или стужи?'

Бесс была раздражена - ей хотелось думать о шотландской экспедиции, как о славной победе, а Сесилия в данный момент марала этот блеск причиняющими боль разговорами о голодающих женщинах и детях.

'Сесилия, пожалуйста, конечно, не будут! Они просто отправятся, куда им заблагорассудится, и построят себе новые дома'.

'Так и случится, папочка?' Сесилия, единственная из его детей, обладала серо-голубыми глазами его братьев Эдмунда и Ричарда, полными абсолютным доверием и готовыми поверить всему, что бы отец не сказал.

'Разумеется, некоторые отыщут родственников, готовых предоставить им укрытие. Но я не стану лгать тебе, любимая. Будут и другие, кто заболеет и умрет'. Эдвард переменил положение, чтобы лучше видеть ее лицо и с неожиданной серьезностью произнес: 'Невинные всегда будут страдать в военное время, Сесилия. Таков порядок вещей. Твое сочувствие оказывает тебе честь, но скажи мне вот что. Предпочла бы ты, чтобы бездомными и голодными оказались английские женщины и дети?'

'Нет, папочка', - почтительно ответила девушка.

'А сейчас, если вы обе сумеете несколько минут помолчать, я разрешу вам послушать, что напишу Его Святейшеству, Папе Римскому. Достаточно справедливо?' Дав знак ожидающему писцу, он начал диктовать:

'Благодарение Господу, Подателю всех благодеяний, за поддержку, полученную от нашего возлюбленнейшего брата, чей успех доказан тем, что лишь его сил хватило для воздаяния кары целому шотландскому королевству. В этом году мы назначили нашего дражайшего брата Ричарда, герцога Глостера, руководить армией, которую сами собирались вести в прошлом году...'

Елизавета не осмелилась задерживаться, зная свою неспособность укротить язык в случае продолжения. Слышать, как Ричарду до небес возносят хвалу, являлось для нее равным посыпанию солью уже гноящейся раны, и молодая женщина не видела смысла подвергать себя подобной экзекуции. Она тихо отступила, и от нее не ускользнуло, что близкие даже не заметили ее ухода.

В то же воскресенье, в которое Эдвард услышал о сдаче замка Берик Ричарду, в скромном замке Дампьер, в родном Анжу, свой последний вздох совершила Маргарита. Ее смерть последовала спустя одиннадцать лет после битвы при Тьюксбери, в глазах самой умершей ровно настолько же опоздав, но данное событие удостоилось малого количества упоминаний, будь то в Англии, или же во Франции. Узнав о смерти Маргариты, Людовик сразу написал, потребовав, дабы все ее собаки были отправлены к нему. Он подчеркнул, что является наследником этой дамы, а псы представляют собой все, желанное ему в оставшемся имуществе.

Глава двадцатая

Вестминстер, декабрь 1482 года

Лодку Ричарда только успели привязать к набережной, известной под именем 'Королевской лестницы'. Он продолжал стоять на причале, когда привычный шум проходящего мимо движения по реке разорвал пронзительный возглас - 'Дикон!' Поразившись, герцог резко дернул головой, так как, пусть ему и сложно было вообразить какую-либо из знакомых дам, выкрикивающей предназначенное лишь для семейного использования имя в подобном публичном месте, совершивший это голос значительно походил на принадлежащий Бесс, старшей дочери его брата. Ричард почти сразу отмел мелькнувшую мысль из-за ее неправдоподобия в своей крайности. Даже Бесс, какой бы свободолюбивой она не являлась, едва ли провинится в таком откровенном нарушении этикета.

Один из сопровождающих указывал: 'Ваша Милость...Наверху - у речных ворот!'

Подняв взгляд, герцог вымолвил: 'Боже Милосердный', ибо это, на самом деле, была его племянница, неосторожно опирающаяся на перила речных ворот и машущая ему рукой.