Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

— Садись ближе.

Я пересаживаюсь, смотрю в зеленовато-серый экран. Кузьмич возится с подвывающим прибором, крутит ручки, бормочет что-то про сбивающиеся настройки, плохую антенну и неустойчивый сигнал.

— И что будет дальше, Кузьмич? — спрашиваю я.

— Сейчас настрою, увидишь.

— Да я не про осциллограф твой… Что с нами всеми будет?..

На экране что-то происходит. Я вглядываюсь в светящиеся линии, угадываю очертания человеческого лица, чуть отодвигаюсь, чтобы лучше видеть.

— Враг пришёл, — бормочет занятый Кузьмич. — Но эти дураки ещё ничего не поняли. Так что скоро всё кончится. Полигон свою задачу выполнил.

— Что ты там бормочешь? — сказать честно, меня больше занимает живая картинка на экране осциллографа, чем слова Кузьмича.

— Да ты сам послушай…

Изображение на экране делается чётче — теперь можно даже буквы прочитать, закреплённые на стене позади человека: «Новости». Из треска и гула выделяется голос:

«…сведения о необычных летающих объектах поступили так же из Владивостока. Имеющейся информации пока недостаточно, чтобы делать какие-то выводы. Но местные жители связывают пожары и взрывы на военных складах с полётами светящихся шаров. Кто-то даже говорит о похищении людей…»

— Кончается твой срок, Зощенко, — говорит Кузьмич.

Я выпиваю водку, кладу тающий ломтик сала на язык. И задаю вопрос, который ещё в санчасти не давал мне покоя:

— Если всё так, как ты говоришь… Зачем вообще надо было создавать этот Полигон? Неужели на большой земле до сих пор лучше наших танков ничего не придумали? Столько времени прошло — разве там другого оружия не появилось, мощного, нового?

— Оружие появилось, конечно, — говорит Кузьмич.

— Ну?! Так зачем надо было консервировать на Полигоне все эти танки? Они же, наверное, давно устарели. Клепали бы новые, готовились бы к войне миров!

Кузьмич смотрит на меня как на больного.

— Дурак ты, Зощенко. В самом деле не понимаешь или притворяешься?

Я смотрю на него, пьяными глазами хлопаю. Требую:

— Объясни!

Он подвигается ко мне:

— Да, Полигон — это такие консервы. Тут ты всё правильно понял. Только не танки в эти консервы закатали. Совсем не танки.

— А что же?

— Тебя и меня, Зощенко! — Кузьмич повышает голос, ладонью по столу хлопает. — Людей. Героев. Всех нас — воевавших. Таких как Шаламов, как Юрка Прохоров, как Димка Крылов. Это нас законсервировали, нас, а не танки!

— Зачем? — удивляюсь я.

— Да потому, что таких людей больше не делают, Зощенко, — Кузьмич перестаёт кричать, говорит тихо, устало и зло. — Танки там научились делать лучше, а вот людей — нет. Я шестьдесят лет слежу, что на большой земле происходит. Сердце кровью обливается, а я слушаю это грёбаное радио и всё жду, когда же нас, наконец, выпустят… — Он сжимает кулаки. — Вот что я тебе, Зощенко, скажу. Не осталось больше настоящих людей. Были они ещё какое-то время — после нас. Но потом тоже сгинули. Так что мы — последние. Мы — консервы…

Соглядатаи

Они повсюду.

Я знаю, вы тоже видели их. Вы скользили взглядом по их неприметным лицам, вы стояли бок о бок с ними в метро, видели их отражения в витринах. Вы видели их, но не обратили внимания и тут же забыли, что видели. Они умеют прятаться. Сливаться с толпой, растворяться в городской сутолоке. Они — тени в подворотнях. Они — колыхание занавесок. Они — блеклые отражения в стёклах. Они — дыхание ветра за вашей спиной.

Они повсюду. Они следят за нами. За каждым из нас. И ждут. Ждут.

Они — слуги города.

Соглядатаи. Охотники. Палачи.

Вы не можете спрятаться от них. Не можете убежать. Всё, что вам позволительно, — это не замечать их.

И вы не видите их до той поры, пока не совершите ошибку.

И тогда они придут за вами.

Также, как пришли за мной.

Я заметил их и это стало моей первой ошибкой.

Был октябрь, раннее утро, мрачное и унылое. Вот уже которую неделю сыпал мелкий дождь. На улицах было пустынно, только машины мчались мимо тротуаров, взрывая свинцовые лужи.

Я заметил его, лишь когда подошёл вплотную — серая тень на автобусной остановке, длинный плащ, поднятый воротник, бесформенная кепка, опущенная на глаза.

— «Десятки» давно не было? — спросил я у него.

Он промолчал, даже не посмотрел в мою сторону.

— Десятки… — начал было я вновь, но закашлялся. Тяжёлый, набрякший влагой воздух рвался из лёгких, рвался так сильно, что под ложечкой сделалось больно и засипело в груди. Я сплюнул мокроту и увидел необычайно яркую кровь.

— Кровь, — сказал я испуганно.

Туберкулёз?

Алые прожилки в сером сгустке слизи. Солоновато-сладкий привкус во рту.

Рак?!

Перед глазами запрыгали чёрные точки. Уши заложило звоном и грохотом. Задрожала земля под ногами. Я подумал, что умираю. Повернулся к незнакомцу, чтобы попросить о помощи, и вдруг увидел его глаза — искры жадного интереса в бездонном мраке зрачков.

Грохот усилился. Земля ходила ходуном. Чтоб не упасть, я схватился за столб.

Из-за поворота выполз трамвай. Он сыпал искрами и сотрясал землю. Серое железное чудовище с непроницаемо-чёрными окнами остановилось на середине дороги, точно против человека в плаще, и отворило дверь во тьму утробы.

Незнакомец посмотрел на трамвай.

Потом на меня.

Я всё давился кашлем.

Он криво усмехнулся и шагнул прямо в лужу, что широко расползлась у бордюра.

Вода расступилась — я видел это.

Вода отпрыгнула от него, брызнула