Факап - Михаил Харитонов

— Вот значит как? — Завадский попытался добавить в голос скепсиса. Получилось не очень убедительно. — Хорошо, допустим. Я люблю интеллектуальный комфорт. И хочу, чтобы мне его обеспечивали хотя бы по минимуму. Окажите мне эту маленькую любезность, пожалуйста. А то после сегодняшнего... — он поискал подходящее выражение, но не нашёл, — у меня будет несварение мозгов.

— И чего же вы конкретно хотите? — заинтересовался Горбовский.

— Расскажите историю Вандерхузе. С начала до конца. Без намёков, двойных смыслов, подвешенных вопросов. У вас же в голове она есть. Потому что вы нормальный человек, — тут он немного запнулся. — Да, человек. И тоже любите интеллектуальный комфорт.

Горбовский немного подумал.

— Водички мне ещё налейте, — попросил он Григорянца. — Ну что ж, Валентин Петрович, в чём-то вы правы. Давайте я вам расскажу то, что знаю и как вижу. А коллеги, в случае чего, поправят. Только начать придётся издалека. С Целмса и Сикорски. В данном случае без этого никак.

— Случаю очень внимательно, — сказал Валентин Петрович, усаживаясь поудобнее.

— В общем так, — начал Горбовский, закидывая руки за голову. — Вы, наверное, заметили, что наш друг Рудольф несколько недолюбливает своего тёзку.

— Кажется, это называется "ненавидит", — заметил архивариус.

— Ну или так. Причин он приводит много разных, но это скорее поводы. А вообще-то всё началось как чисто личная неприязнь. Возникшая во время совместной работы. Причём на совершенно пустом месте. Хотя, может, и не на совсем пустом. Видите ли какое дело... Целмс родился на Тагоре, всё детство провёл там. И вырос похожим на тагорянина. Например, совершенно не агрессивен. Очень рационален. Умеет вызывать симпатию. Его все любили. Но была у него одна нехорошая привычка. Смеяться над тем, что ему казалось смешным. В том числе над людьми. Причём без злобы, этого за ним не водилось. Просто — ну вот смешно же, почему бы не посмеяться... Понимаете?

Завадский задумчиво кивнул. рассматривая пейзаж в окне. Там снова был склон, залив и развалины. Небо, правда, было вечернее — налитое синевой, с просвечивающим сквозь синеву молодым месяцем. Рядом с ним светилась красная звёздочка космической станции.

— А у нашего Руди Сикорского есть одна слабость, — продолжил Горбовский. — Он терпеть не может, когда над ним смеются. Любое другое отношение его устраивает. Особенно страх и ненависть. Он обожает, когда его боятся и ненавидят. Ему это придаёт веса в собственных глазах. Но только чтобы не смеялись. Этого он не переносит даже в гомеопатических дозах.

— Дозах чего? — не понял Валентин Петрович.

— Не обращайте внимания, устаревшая лексика... Ни в каких дозах, даже в самых маленьких. А Целмс, на своё несчастье, регулярно над Сикорски подтрунивал. Причём очень тонко и едко. Знаете, откуда у Руди бабочка на резинке? Целмс поглумился. Сикорски, когда раздобыл этот свой древний пиджак от Маркса и Спенсера, только в нём и ходил. Очень ему нравилось быть элегантным. А Целмс посмотрел на это и сказал, что для полноты образа нашему Рудольфу не хватает перстня с печаткой, бабочки на резинке и малиновых носков...

Завадский представил себе Сикорски в малиновых носках и невольно фыркнул.

— Вот-вот. Видите? Руди, когда про это услышал, очень обиделся. И с тех самых пор специально носит бабочку на резинке. Дескать, вот вам.

— Как-то мелко, — сказал Валентин Петрович.

— Ну в общем да. Но Целмс его вот таким манером подкалывал постоянно. Особенно в связи с Леной. Я имею в виду нашу Лену.

— Сикорски за ней ухаживал, — сказал Валентин Петрович. — Ну так она его отшила.

— Ну да. Просто во время ухаживания Сикорски почти убедил себя, что Лена всё-таки уступит. Ходил сам не свой, с работы бегал, цветы дарил, подарки делала... А Целмса это почему-то очень забавляло.

— Не только его, наверное, — задумчиво сказал архивариус.

— Наверное. Но Сикорский всё списывал именно на Целмса. Даже свою финальную неудачу.

— Они друг другу не подходят в принципе, — уверенно сказал Валентин Петрович. — Это и дураку ясно. Непонятно, зачем он вообще за ней бегал.

— Потому что девочка из хорошей семьи, — сказал Комов. — У Руди на этом месте...

— Давайте всё-таки не будем совсем уж углубляться в эти темы, — предложил Горбовский. — Это, в конце концов, некрасиво.

— Я архивный работник и очень люблю углубляться во все темы, — напомнил Завадский. — И что вы там говорили об интеллектуальном комфорте?

— Да банальная история, — сказал Горбовский. — У Сикорски вместо мамы была яйцеклетка из генобанка, а вот отец настоящий. Был. Погиб, когда сыну было десять лет. Ну то есть как погиб? Умер. На Пандоре. На банальном туристическом маршруте. Ему стрекавица цапнула. А он не заметил.

— Потому что был пьян, — с осуждением сказал Комов.

— Вообще-то на туристическом маршруте есть алкоконтроль, — объяснил Горбовский. — Но они там расслабились, давно никто не нарушал. Был скандал, маршрут закрыли...

— И что? — не выдержал Завадский. — При чём тут семья?

— Отец Сикорски пил. Потому что работал на водорослевой ферме. За неимением хоть каких-нибудь дарований. А его родной брат — Клод Сикорски. Очень известный релевантолог и структуральный лингвист. Маленький Руди у него дома бывал. Ну сами представляете, что он там видел — интеллектуальная атмосфера, ученики, уважение... вот это вот всё. Дальше понятно?

— В общем-то да, — признал Завадский.

— Ну и раз мы уж об этом заговорили. Было ещё вот что. Сикорски понимал, что академического учёного из него не вышло бы в любом случае. Его таланты лежат в несколько иной плоскости. Но ему всё-таки очень хотелось отметиться. И вот однажды написал он статью по теоретический истории. Долго трудился, штудировал источники, работал над стилем... В последний момент решил подстраховаться и подписал псевдонимом. Ну таким, довольно условным. И через свои связи пробил к публикации в престижном иэишном сборнике. В смысле — Института Экспериментальной Истории.

— Я понял, — архивариус нетерпеливо мотнул головой.

— Так надо же было такому случиться, что статья попалась на глаза Целмсу. А там затрагивалась тема, которая того интересовала.  И она ему не понравилось. Так он, зараза такая, не поленился написать рецензию.

— Разгромную? — предположил архивариус.

— Не то слово. Издевательскую. Хотя текст блестящий, надо отдать должное. Сикорски был в ярости.

— А Целмс знал, что это статья Сикорски?

— Вряд ли. Ему было всё равно, кто автор. Сикорски считает иначе. С тех пор он ничего научного не писал. Но запомнил.

— Я бы на его месте тоже запомнил, — признался Завадский.