Наследники - Михаил Алексеев

Куда же?

Об этом нетрудно было догадаться, потому что все время слышалось: Чуйков!.. Еременко!.. Павлов!.. Людников!.. Ветераны входили в вагон не сразу, не вдруг: встретившись тут, на хорошо освещенном перроне, они подолгу трясли руки, всматривались в лица, узнавая и не узнавая друг друга. И немудрено: за двадцать лет, прошедших с тех памятных дней, воины не стали моложе. Сейчас лица их были строги и торжественны.

О каждом из этих людей можно было бы написать повесть, поэму. Впрочем, о многих уже написаны повести и поэмы, но почему-то не веришь этому, до того просты с виду, до того обыкновенны главные герои написанных и ненаписанных книг.

Из школьных учебников географии мы знаем, что островом называется часть суши, окруженная со всех сторон водой. Вот только не знаем: как бы в тех учебниках назвали клочок волжской земли, окруженной со всех сторон не водой, а вооруженным до зубов врагом, и поливаемой денно и нощно опять же не водой, а ливнем осколков и пуль? И она была не необитаемой, часть суши, о которой мы говорим, — на ней были люди, тысячи наших солдат во главе с их комдивом, именем которого и наречена была на долгую жизнь в истории та крохотная частица земли — «Остров Людникова».

На протяжении всей битвы «островитяне» полковника Людникова сражались совершенно изолированные, отторгнутые от основных сил ныне уже легендарной 62-й армии с ее легендарным командующим. Для фронтовика нет более тяжкой минуты, чем та, когда он не чувствует локтя, плеча своего товарища. А тут была не минута, а много тысяч таких минут.

И вот мы сидим с ним в одном купе, сидим в окружении незнакомых для меня офицеров, которые называют генерал-полковника Людникова Иваном Ильичом. Вскоре я понял, что иначе и нельзя называть этого добродушного и на редкость общительного человека. Да и сам он, вспоминая о своих боевых побратимах, называет их по имени-отчеству. И поскольку имен этих было названо много и произносились они с такой любовью, то сразу же стало понятно, почему выдержал, почему устоял «Остров Людникова», где, по всем математическим и иным подсчетам, живой человек, казалось бы, устоять не мог.

Дивизия Людникова занимала позиции среди развалин завода «Баррикады», и баррикады эти оказались для врага неодолимыми. Двадцать лет спустя красавец завод, сказочным фениксом вставший из пепла, встречал Ивана Ильича Людникова. Ну а как встречал, догадаться нетрудно.

Его по-прежнему зовут сержант Павлов, хотя он уже давно не в армии и занимается какими-то сугубо гражданскими, хозяйственными делами. Странное чувство испытываешь, когда сидишь рядом с этим не шибко разговорчивым человеком, скажем, перед телевизором в гостинице «Интурист» и слушаешь, как молоденькая девушка-теледиктор бойко и заученно, словно на уроке истории, рассказывает о подвиге бессмертного гарнизона дома сержанта Якова Павлова. Для нее, восемнадцатилетней, все это и впрямь хоть и героическая, но далекая история. Как бы она смутилась, как сорвался бы ее звонкий и уверенный голосок, если б вдруг она увидела, что прямо перед ней сидит и смотрит из сумрака чуть затемненного фойе живой, всамделишный, натуральный Яков Павлов! Она щебечет и не ведает о том, что прямо перед ней сидят также какой-то дедушка с тяжелыми усищами и бабушка, повязанная по-крестьянски ситцевым платком, и что это вовсе не дедушка, а гвардии ефрейтор Василий Сергеевич Глущенко, сподвижник Якова Павлова, а бабушка — это жинка Василия Сергеевича. Они не ждали официального приглашения на празднование, а сами собрались да и приехали в Волгоград, потому что в Глущенко, как и в каждом фронтовике, жило, ныло нетерпеливое желание побывать в тех местах, через которые провела его однажды война.

Властное это чувство сняло с насиженных гнезд не одного Василия Глущенко. Тут же, перед телевизором, сидит пулеметчик Дорохов, может быть, в «Доме Павлова» этому человеку досталось больше всех из того самого солдатского лиха…

Не усидел в своей Амвросиевке на Донбассе и Николай Петрович Макаренко — бывший наводчик артиллерийского истребительно-противотанкового полка 62-й армии. Он опоздал к главным торжествам. Выручила, однако, солдатская находчивость, как выручала она его не раз в боях за этот город на Волге. Николай вышел на площадь Павших борцов, встал у памятника, где накануне был зажжен Вечный огонь, встал рядом с часовыми, точно, по-артиллерийски рассчитав, что где-где, а здесь-то он встретит однополчанина. И вот они уже обнимаются с «односумом» Сашей Цыганковым, впрочем, уже не Сашей, а Александром Васильевичем, кандидатом технических наук, да к тому же начальником лаборатории по газу и нефти. Вот тебе и гвардии рядовой Сашка Цыганков!.. Теперь они стали ждать вдвоем, озябли на морозном ветру, крутоватом от остуженной Волги. Согрелись в ресторане, благо он тут рядышком, тот ресторан, и, еще более оживленные и взволнованные, перебивая друг друга знакомым всему бывалому люду «а помнишь?», принялись вновь терпеливо ждать. И солдатское многотерпение было вознаграждено с лихвой: в глухую полночь — видно, еще раз захотелось поклониться праху павших — к памятнику вышли маршалы Чуйков, Руденко, Казаков, генералы Жадов, Родимцев, Вайнруб. Первым в объятиях дюжих однополчан оказался Матвей Григорьевич Вайнруб — прославленный танкист 62-й армии. Он был первым узнан бывшими солдатами. А потом уж «досталось» Василию Ивановичу Чуйкову. А потом Александру Ильичу Родимцеву. А потом всем остальным… Не умевшие плакать в грозную военную годину, сейчас они плакали…

На Мамаев курган я приехал раньше, чем туда прибыли маршалы, генералы, офицеры и солдаты бывших 62-й и 64-й армий. Было пустынно на знаменитом кургане. Только какой-то старичок похаживал взад-вперед, время от времени сбрасывая сосульки с большой своей, не то белой от инея, не то просто седой, бороды. Заметив меня, он быстро приблизился и живо назвал себя:

— Федоров Иван Трофимович. Каменщиком работал на «Красном Октябре». Может, слыхали? Семьдесят лет мне теперича… Живу недалеко от Мамаева… Старуха, жена моя, послала. Пойди, говорит… Може, кто знает про них…

Дед говорил, а руки его уже шарили за пазухой, искали что-то. Вынул бумажник, извлек две фотографии, все в пятнах, закапанные, видать, материнскими слезами.

— Вот какие орлы… Красавцы… Полегли… Может, кто знал их…

И он с мольбою смотрит мне в глаза. Но что я мог сказать ему? Появились машины с героями волжской эпопеи, и старик с необычайным для его лет проворством побежал им навстречу. Я успел узнать только, что одного сына звали Григорием, а другого Куприяном. Где они, не встречали, случаем?..

И все же раньше Ивана Трофимовича к группе героев приспел Алексей Егорович Лялин — бывший солдат-пулеметчик, сражавшийся за Мамаев курган двадцать лет назад, а сейчас в числе других рабочих сооружавший памятник на этом кургане. Памятник самому себе и своим товарищам, подумали мы. На руке у Лялина не хватает двух пальцев — здесь где-то, в горькой земле древнего кургана, потерял он их, сохранив, однако, добрую хватку настоящего строителя-умельца в оставшихся восьми пальцах. Вот узнал, обнял, целует генерала Вавилова Михаила Михайловича, бывшего комиссара знаменитой 13-й гвардейской дивизии. Как могло случиться, что солдат узнал? Да очень просто: в ту пору передний край проходил и через солдатские окопы, и через командные пункты рот, батальонов, полков, дивизий и даже армий. Может, в самую тяжкую минуту для пулеметчика Лялина пришли очень нужные, спасительные слова комиссара…

И сколько же было таких встреч на Волге в дни 20-летнего юбилея величайшего сражения!

Его зажег Герой Социалистического Труда Иосиф Петрович Стриженок. При виде его Золотой Звезды мне почему-то тотчас же вспомнились удивительно верные и сильные строки:

Из одного металла льютМедаль за бой,Медаль за труд.

Надо назвать очень счастливой мысль зажечь Вечный огонь у памятника Павших борцов от искры Волжской ГЭС имени XXII съезда партии. Тут простая символика: не было б ни красивейшего города Волгограда, куда, точно в Мекку, стремятся паломники со всего белого света, не было бы и этого великого гидротехнического сооружения, если б не пролили свою кровь они, павшие, если б не выстояли пришедшие им на смену, ныне здравствующие или павшие на полях других великих битв герои. Ничего бы не было. Черная ночь фашистского рабства нависла б над нашей землей. Кто знает, сколько лет, сколько веков длилась бы эта страшная ночь!..

Яблонька

«Совершенно неожиданно заявился Коля Соколов. Две ночи были «убиты» начисто: припомнили весь путь, пройденный вместе. И вот что странно: о чем бы ни говорили, обязательно вспоминали свою яблоньку, нашу родную Зерновушку. Как-то она там? Может быть, стоит на прежнем месте. Вот бы глянуть!