На боевом курсе - Валентин Стариков

Внутри лодки было тоже холодно. Кое-где на приборах появилась ледяная бахрома; она покачивалась в ритм вибрирующему корпусу лодки.

В центральном посту, съежившись от холода, с головой укрывшись полушубком, почти не двигаясь, сидел Тюренков. Он достаивал свою вахту и, хотя ему приходилось быть в неподвижном состоянии, выполнял свои обязанности безукоризненно. Если бы вы внимательно присмотрелись к нему, то непременно решили бы: «Вот чудак: выбрал самое неудобное место… У него дьявольское терпение, да несообразительная голова». Но о Тюренкове этого нельзя сказать. Там, где он сидел, расположено было одно из ответственных мест его заведываний.

Тюренков делал все, чтобы механизм не замерз. Он подкладывал под него переносную лампочку, наглухо покрывал его ватником, снятым с себя, и так как этого было мало, — делил драгоценное тепло своего тела с боевым механизмом. Именно с этой целью он сидел на крышке механизма, заботливо укрыв его полой своего полушубка. Подобную картину можно было наблюдать и в радиорубке и в других отсеках.

Лодка, отягощенная льдом, переваливалась с борта на борт. Центр тяжести все время перемещался кверху, и уменьшалась остойчивость корабля. Дальнейшее плавание в надводном положении в штормовую погоду грозило катастрофой.

Между тем необходимость полностью кончить зарядку заставляла нас оставаться в надводном положении. До конца зарядки оставалось немного времени. Напрягая все силы, мы топорами и ломами скалывали лед. Люди поминутно рисковали скатиться за борт. Лед был прочный и отскакивал небольшими кусочками. Это мало облегчало положение лодки, но все же оттягивало наступление опасного момента.

Наконец зарядка закончилась, и мы ушли под воду. Предстояло потратить около часа, чтобы полностью удиферентовать лодку. Необходимо было принять много лишней воды, чтобы погрузиться и уже затем, под водой, по мере таяния льда, откачивать лишнюю воду за борт, не допуская большой отрицательной пловучести.

В сумерки, когда еще можно было кое-что увидеть, мы подняли перископ, но здесь обнаружилась большая неприятность: нижняя головка перископа оказалась залитой водой. И, говорят, беда не приходит одна. Во время шторма волной расшатало в надстройке какие-то лючки и под водой, даже при малом ходе, они сильно дребезжали, и совершенно невозможно было прослушать море.

Мы оказались в весьма сложном положении.

Пришлось уйти на глубину и попытаться просушить перископ в подводном положении. Через некоторое время вновь подняли перископ; но ничего хорошего не получилось. На сильно загрязненной оптике перископа с трудом можно было различить какие-то пятна — оставалось меньше десяти процентов от нормальной видимости. Несмотря на это, мы твердо решили оставаться на позиции, где можно было ожидать появления противника.

Стемнело. Мы всплыли, отошли подальше от берега и решили устранить дребезжание. В носовую надстройку был послан боцман Хвалов. Он осторожно спустился с мостика, пробежал на нос лодки и, открыв не без труда один из лючков, скрылся в надстройке. Работать ему пришлось в ледяной воде и в сплошной темноте. Действовал он наощупь, беспрестанно ударяясь при качке о металлические предметы. Каждый миг он мог застрять между близко расположенными друг к другу механизмами и не выбраться в случае боевой тревоги, если лодка должна будет внезапно погрузиться. Но все обошлось благополучно. Через полчаса Хвалов вылез из надстройки и, едва передвигая от усталости ноги, медленно поднялся на мостик. С него струей стекала вода. Тяжело дыша, он доложил, что вибрация железных предметов устранена. Мы снова погрузились, шумы уменьшились, но небольшие помехи все же остались.

Когда всплыли вновь, луна уже поднялась над горизонтом. Указав вахтенному офицеру курсы поиска противника, я спустился отдохнуть.

Через два с половиной часа меня разбудил Щекин. Он стоял с радиограммой в руках. В радиограмме сообщалось о конвое противника, идущем на восток.

Посмотрел на часы. По приближенному расчету в уме, корабли противника, если они не зайдут куда-нибудь по пути, появятся в нашем районе не раньше, как через час-полтора. На карте уже были нанесены исходные данные конвоя. У нас еще имелось время выбрать наиболее благоприятную позицию для атаки и не спеша дойти до нее.

Погода, позволяющая видеть далеко, наверное помешала соседней лодке атаковать противника в надводном положении, она была обнаружена и ушла под воду прежде, чем успела лечь на боевой курс. Значит, при выборе позиции нам нужно учесть условия освещения и занять к началу атаки такое положение, которое позволило бы хорошо видеть цель, оставаясь незаметными для противника.

Мы заполнили систерны главного балласта; теперь над водой оставалась только одна рубка. Стоя на месте при слабой зыби, мы могли раньше услышать противника, чем увидеть его. Это ставило нас в выигрышное положение.

Кроме того, наша позиция находилась не более чем в двух милях от наблюдательного поста противника. Атака вблизи поста и базы противника могла оказаться неожиданной для врага и завершиться полным успехом. К тому же и близость к порту назначения всегда ослабляет бдительность: противник менее внимательно наблюдает за морем и воздухом. Этому психологическому моменту мы придавали большое значение.

Нет ничего более тягостного, чем ожидание решительного момента. Мы безрезультатно прождали более часа и за это время многое передумали. Наблюдательный пост был хорошо виден даже невооруженным глазом, и порой как-то не верилось, что в затемненной части горизонта нас нельзя заметить. Вахтенный сигнальщик, наблюдавший за горизонтом, почти каждый раз задерживал свой взгляд на черном высоком мысе, где возвышалась башня маяка.

Шел уже второй час, а противник не появлялся. Напряжение людей, находившихся на мостике, нарастало. Кое-кто уже стал высказывать сомнение, прошло два часа сверх расчетного времени, и трудно было допустить, что противник еще в пути. Скорее дело представлялось так, что конвой зашел в какую-нибудь бухту и там отстаивается или, сделав резкий поворот от берега, пошел в открытое море. Хотя я полагал, что оба эти варианта вряд ли могут быть выгодны противнику.

Стоя на мостике, я, в сотый раз присматриваясь к горизонту, думал: «Неужели корабли прошли, и мы их не увидели?», — но всякий раз отгонял от себя эту мысль. Передо мной, как на ладони, лежал берег противника: он был освещен достаточно ярко, чтобы на его сером фоне не просмотреть конвой.

Продолжая наблюдать в бинокль и проклинать про себя медлительность противника, я почувствовал, как кто-то тронул меня за локоть. Это был Лебедев. Его сосредоточенное выражение лица и какая-то особая настороженность говорили о том, что он готовится сообщить что-то важное.