Побудь здесь еще немного - Анна Андронова

— Сестры моей пациентка, таблеток психических перепила.

— Дура, что ли? И сильно она?

— Да не знаю, вот с Ларкой на полчаса договорились на остановке встретиться, эта, ну короче, больная-то, ей звонила. Пока вот у вас торчу!

— Ну, раз звонила, значит, несильно.

— Не, Марин, не скажи, там может еще не всосалось, а когда всосется — все. Бобик сдох, п-ц собаке.

— Оль, да что у тебя дохнут-то все сегодня, сплюнь! Щас, Кать, принесу тебе, только две банки тебе мало будет на настоящее отравление, давай у Женьки спросим? Ты желудок-то умеешь промывать? Катя умеет, но примерно. Точнее, примерно знает и у Женьки спрашивать не хочется.

— Да чего там, ну зонд затолкаю ей, справимся.

— Ты учти, если обычным способом, не меньше трех литров выпить надо, это я точно помню. У нас там еще в учебнике по сестринскому уходу картинка была…

— Ну давай, неси уже, Марин, идти надо, а то вдруг чего!

— Так и сестра твоя пойдет, что ли? Вдвоем-то веселее.

Покурили еще перед выходом. В сквере Катя оглянулась на окна: Маринка просто махала, а Олька кривлялась, как всегда. Два пальца в рот показывала.

Солнца больше не было. Ларка опоздала на полчаса. Катя рассердилась и замерзла. Там у человека, может, действительно уже всосалось? Может, они сейчас к трупу приедут? Или она вдруг без сознания, тогда что? На работе-то, да, их всегда много, когда случается чего-нибудь, все бегут. Потом на работе она, что — третий курс, сестра-товарищ. Там врачи: делаем это, делаем то. Катя давно знает, что когда вводить по минутам, но это больным. Они уже изначально после операции тяжелые, большинство не сами дышат, аппаратом, под лечебным наркозом. А тут Ирка просто. Катя представила, как Ирка лежит где-нибудь на полу в коридоре, и что они будут тогда с ней делать?

Два года назад Катя наткнулась на лежащего человека в своем подъезде между лестницей первого этажа и входной дверью. Сбежала по ступенькам, а там он лежит. Почему-то в первую же секунду решила, что мертвый. Мертвый страшнее, чем живой. Охватила паника — спасти, как? Бежать, звать кого-то, сделать что-то самой. Еще страшнее было ожидание того, что сейчас она станет через него перешагивать, а он схватит за ноги, оставаясь мертвым при этом, потащит, затянет куда-то в свой потусторонний обездвиженный мир. Ужас был столь велик, что не смогла даже подойти! Пока металась в полуметровом коридорчике собственного страха, человек пошевелился и промычал нечто нечленораздельное, обдав запахом настоянного на «Приме» перегара. Вылетела, перешагнув отвратительное тело, из подъезда, вон. От того случая осталось ощущение брезгливости и бессилия. Именно бессилия. Остался ночной страх — подъезд, двери, коридор. Некто лежащий, ждущий, чтобы снова испробовать ее на прочность. Живой или мертвый?

А Ларка не шла, ноги просто ледяные стали. Сапоги надо на зимние менять, в прошлом году новые купили, на каблуке. Надеть вечером, когда с Андреем пойдут.

Пока с девчонками болтала, все вроде понятно, а теперь Кате стало страшно и тоскливо, надо было Ларке сказать, чтобы скорую вызывала, что она, действительно! И пожалела, что шапку не взяла, мама волнуется, теперь если Катя заболеет, будет ругать. Я же говорила — надень, пред кем выступаешь, врач будущий? Катя сейчас на остановке вовсе не хотела быть врачом, хотела в горячую ванну и спать. Пакет звякал банками, на нее косились появившиеся уже люди, тем более что все возможные автобусы она уже пропустила.

— Ка-атька! (Чмок, чмок в обе щеки.) А холодно-то как, а? Зима, что ли, на носу?

— Лар, ты чего, я задубела уже, ты чего так долго-то? Человеку же плохо, я уже и на работу сбегала, вот у меня все! Скорая помощь называется!

— Кать, так жрать же нечего! Мои встанут, а шаром покати, а у нас универсам, сама знаешь, пешком пилить. Ничего в такую рань не работает.

— Чего жрать? — Катя опешила даже. — Ты же сказала, таблеток наглоталась! А вдруг она того, а ты по магазинам с утра!

— Кать, ничего она, может, еще и не пила. Она, знаешь, любит так на железу жалости надавить и телефон выключить. Я уже к ней пару раз бегала! Говорю тебе, чучела та еще! Ты не волнуйся. Кать, ей до смерти отравиться диагноза не хватит. Мишка, небось, дома не переночевал, вот она мне и звонит. Вон автобус наш, подъедем сейчас, недалеко. Сумку-то давай, скорая помощь! Хотя, кто ее знает.

Катя обиделась. Могла бы сразу сказать! И в автобусе с Ларкой не разговаривала.

— Ну вот, теперь недалеко совсем, видишь дом вон тот, с картинкой. Второй подъезд. Пошли во двор. Только у нее собаки, две, по-моему, не пугайся. Седьмой этаж. Лифт вызывай!

В подъезде пахнет мусоропроводом. Ларка затыкает нос шарфом, и Катя сразу перестает на нее сердиться — так они сейчас одинаково морщат нос. Лифт измордован всеми возможными способами, расписан фломастерами и ручкой, исцарапан и опален. Вентиляция забита разноцветной жвачкой, поэтому нестерпимо и густо воняет чужим одеколоном. Кнопки оплавлены, цифры подписаны сбоку. Катя живет в старом сталинском доме, там нет мусоропровода и лифта, а подъезд убирают по очереди. Если к недавно вернувшемуся из армии Славе с третьего этажа приходят в гости знакомые молодые люди, которые плюют на пол, сорят семечки и оставляют пивные бутылки, ему потом приходится мыть площадку. Самому. Сила графика может сдвинуть с места даже такой лежачий камень, как Слава.

Здесь никто не моет. Легкая фанерка, выкрашенная голубой краской, отделяет тамбур на три квартиры. Им направо. Ларка долго звонит. Иркина дверь напоминает дверь гаража — простая коричневая железная створка с дыркой для ключа. Секунда, другая. Кате кажется, что прошло уже несколько минут. Она еще раздражена немного обманом, зря волновалась, спешила. Уже одиннадцать часов, куда-то, как в трубу, ухнула уйма времени. Собаки внутри не лают. Ларка тяжело дышит рядом, потом задерживает дыхание и ухом прижимается к железному брюху двери.

Половина первого. С того момента, как дверь все-таки открылась, прошло больше часа. Кате теперь понятно, что это такая игра. Найди таблетки. Она слоняется по квартире, натыкаясь на разбросанные вещи и тесную мебель. Ни в какой суицид Катя уже не верит. Ирка явно просто пьяна или еще не проспалась после вчерашнего. Глаза бегают, говорит, как кашу ест. И запах! Ларка же спокойно и обстоятельно беседует с пациенткой на кухне. Верит, сочувствует.

— Ир, ты утром сегодня во сколько встала?

— Ну-у, не помню…

— Ир, ты посмотри на меня, я спрашиваю, встала во сколько?

— Не помню, во сколько, в шесть. Собаки встали.

— Так ты с собаками гуляла?

— Да нет, Мишка же гулял.

— Ты же мне лапшу вешала, что он дома не ночует?

— Сегодня ночевал вроде…

— А он где сейчас, Ир, смотри на меня!

— Не знаю, я спала, он уходил.

— Так ты встала-то во сколько?

— Ну-у, не знаю…

Ирка говорить не хочет, отвлекается. Встает то кран закрутить, то сигареты взять. То прикладывается спать прямо на стол, на согнутые руки. Лариска тормошит за плечи, усаживает, десять раз один и тот же вопрос: что и когда приняла. Собаки вертятся тут же на двухметровом кухонном пятачке, может, их не кормили с утра? Ирка гонит их, машет руками, теряя равновесие.

— Место, место, сказала! Пошли вон! Тутси, пошла, пошла отсюда!

— Катька, — кричит Лара, не вставая из-за стола, — закрой дверь, что ли, собаки не дают поговорить!

А что говорить? Сказка про белого бычка. Кухонную дверь еще и не закроешь просто так. На гвозде, прибитом изнутри, висит кошелка, набитая пакетами, какие-то авоськи. И дверь сама уже рассохлась и покоробилась, ее нечасто, видимо, хозяева закрывают.

Собаки в последний момент дружно устремляются внутрь.

Бесполезные обе псины, что старая, что мелкая.

С первых минут пребывания в квартире Катю раздражают. Даже раньше, когда еще стояли за дверью и ждали, когда эта дура набитая, Ирка, им соизволит открыть. Она сказала, собаки нагадили, дайте хотя бы вытру. И пропала опять. Они сорок минут загорали под этой дебильной дверью, а Ирка внутри то приближалась, копошась совсем рядом, то пропадала где-то в глубине, и тогда Ларка заново начинала стучать и звонить. История повторялась — кто там? А… Сейчас, только за собаками уберу. В открывшемся наконец коридоре самое узкое место, бутылочное горлышко входа, загромождено слева вешалкой, а справа приоткрытой дверью ванной. Темнотища. Прямо по курсу сколоченный из досок и фанеры собачий топчан, об который Ларка сразу порвала колготки. Собаки всю дорогу крутятся под ногами, попадаются на пути. Маленькая — карликовый пудель (это Сашка завела), Тутси, носится, как юла, прыгает, взвизгивает тонко. Коготки у нее острые, кошачьи, прыгает на Иркины ноги, царапается. Ирка визжит и лупит ее неверным пьяным движением по чему попало:

— У, сучка, мелкая, тварь! Все ноги изукрасила. Место!