Рыцарь-призрак - Корнелия Функе

Между тем я так привык к виду призраков, что белая фигура потрясла меня не больше чем заспанные голуби, сидевшие, нахохлившись, на крыше аббатства.

— Конечно, это она! — зашипела Элла в нетерпении. — Позови его, если мне не веришь. Ну, давай!

Элла умеет убеждать, но я все же колебался. Мне не хотелось заставлять Лонгспе приходить лишь для того, чтобы встретиться с какой-то там посторонней. Только тогда, когда женщина, помедлив, подошла к тому месту, где мы закопали сердце, я прижал пальцы к львиной печати. Затем я спрятался с Эллой за одним из столбов и стал ждать.

Уильям появился именно там, где мы зарыли урну. На фоне ночи его образ был выписан так, будто его сюда прислала сама луна, и бледный образ женщины остановился. Так они и стояли, бледные тени людей, которыми были когда-то.

Они оба скончались немолодыми. Эла была призраком старой женщины, но едва Уильям и она взглянули друг на друга, как они снова сделались молодыми, словно лунный свет смыл с их лиц целые столетия. Лонгспе протянул руку, и, когда Эла сделала то же самое, их пальцы слились воедино.

При виде этого у меня замерло сердце, как будто во мне снова билось сердце Лонгспе, и внезапно он вновь повернулся и посмотрел туда, где мы прятались за столбами.

Элла подтолкнула меня в спину, и я вышел в полосу лунного света. Никогда не забуду, как он на меня смотрел.

Он прижал кулак к тому месту, где много лет назад билось его сердце, и я сделал то же самое. Я уверен, что выглядел, как идиот, но такое случается со всеми нами, когда мы счастливы. Со всеми, кроме Лонгспе. Счастливым он выглядел просто изумительно.

Я не мог отвести от него глаз, но Элла схватила меня за рукав и потянула за собой. Когда я еще раз обернулся, образы Уильяма и его жены слились друг с другом, и я не знал, чего мне хотелось больше: плакать или смеяться.

Мы нашли Цельду на одной из скамеек перед аббатством. Она оглянулась только тогда, когда услышала позади себя наши шаги.

— Ну как? — спросила она.

— Все в лучшем виде, — сказала Элла, высыпая из пакета землю, уступившую место сердцу Лонгспе. — Там была жена Уильяма, поэтому Йон вызвал и его.

— Ну тогда это, пожалуй, можно назвать хеппи-эндом, — сказала Цельда, но, увидев, с какой тоской я гляжу в сторону аббатства, она встала и положила свои маленькие, щупленькие ручки мне на плечи.

Я думаю, в прошлой жизни Цельда была птичкой. Очень маленькой птичкой.

— Такой конец тебе явно не по душе, не правда ли, Йон? — спросила она тихо.

Я вздохнул. Я казался себе таким глупым.

— Ну да… Что же теперь будет? — бормотал я. — То есть… он…

— …уйдет с ней? — завершила Цельда предложение. — А если да, то куда? Кто знает? Я так и не поняла, почему некоторые призраки однажды исчезают, а другие остаются. Может быть, я только тогда это узнаю, когда сама превращусь в призрака. Что, будем надеяться, никогда не случится! — добавила она, взяв нас с Эллой под руки. — Я бы действительно предпочла просто умереть. А теперь мне пора в постель. Эта нога сведет меня в могилу. Может быть, я все же попрошу ее отпилить.

Вот и все.

За всю обратную дорогу мы с Эллой не проронили ни слова, но я испытывал очень приятное чувство оттого, что она сидит рядом.

XX

Друзья

Когда Цельда сдала меня Поппельуэллам, было десять минут одиннадцатого.

— До завтра, — сказала Элла.

Но я ответил лишь усталым кивком. Да, знаю, мне подобало быть счастливым, но сердце мое было тяжелее, чем комок свинца. Вылезая из машины и глядя в сторону собора, я мог думать только об одном: отныне я больше никогда с ним там не увижусь.

Цельда предлагала мне еще раз заночевать у нее, но я решил, что пора возвращаться обратно к Ангусу и Стью, и она предупредила Поппельуэллов, что я снова поздно приду.

Когда Альма открыла мне дверь, у нее был довольно свирепый вид.

— Йон, — сказала она, ведя меня по лестнице наверх, — так дальше продолжаться не может! Я рада, что ты так тесно сошелся с Литтлджонами, но ведь все-таки ты ученик из интерната и…

— Этого больше не повторится! — перебил я ее. — Правда.

В комнату я прокрался так тихо, что даже не слышал сам себя. Но не успел я натянуть на подбородок одеяло, как на мое лицо был наведен карманный фонарь, и Стью уставился на меня сверху через бордюр своей кровати.

— Ну? — спросил он. — Где ты был на этот раз? Ангус считает, что Элла дала тебе выпить любовный напиток своей бабушки. А я поспорил с ним на весь наш запас сладкого, что за твоими ночными вылазками кроется что-то другое. Вот тебе выбор: либо ты добровольно расскажешь, в чем дело, либо Ангус будет щекотать тебя до тех пор, пока ты не откроешь правду. Ты ведь знаешь, в подобных вещах он — мастак, пусть даже и поет как ангел.

— Ну ладно уж, — вставил Ангус.

Но свою искусность в ведении допросов ему демонстрировать не пришлось. Я рассказал им все. Про Стуртона, про Лонгспе, про его сердце, про мертвого хориста и про Лэкок. Я и не знал, что мне так сильно хотелось с ними всем поделиться, не знал бы и дальше, если бы наконец не сделал этого.

Пока я рассказывал, Стью включал и выключал свой фонарик, включал и выключал, как маяк в ночи, а Ангус бубнил свое: «Вот это да!» и «С ума сойти!». Но они мне поверили. Непостижимо!

— Вот тебе, Ангус, пожалуйста, — сказал Стью, когда я закончил, — никакого любовного напитка. Тряпочный ворон — мой.

— Как же это? Ты спорил, что Эллин дядя — наемный киллер!

— Ну и что? Он — охотник за привидениями! А это почти одно и то же.

— Нет, Стью, он — зубной врач, — вставил я.

— Ах так? А почему же он тогда сбрил бороду?

Заставить Стью сдаться было не так-то легко, а по тону его было ясно, что свою версию наемного киллера он находил куда более захватывающей, чем теорию про банду призраков-убийц. Ангус же, напротив, на некоторое время притих. Но наконец он вылез из постели и подобрал с пола штаны.

— Ну ладно, пошли к собору, — сказал он, натягивая через голову свитер, — может быть, он еще там. Я хочу его видеть, пусть даже это будет последним, что предстанет моим глазам!

— Ангус! Лонгспе больше нет! — сказал я.

Я говорил, что Ангус бывает очень упрямым?

Ни мне, ни Стью, которого вовсе не воодушевляло среди ночи пробираться в собор, переубедить его не удалось.

Когда мы удостоверились, что дверь внизу заперта, а ключа в двери нет (что-то, очевидно, заставило Поппельуэллов насторожиться), Ангус предложил вылезти через окно на втором этаже. К счастью, там было не очень высоко, но, когда я уже сидел на подоконнике, Стью не нашел ничего лучше, как поведать мне, что Эдвард Поппельуэлл, когда спит, держит рядом с кроватью ружье и полгода тому назад подстрелил на крыше кошку, приняв ее за взломщика. Ангус объявил это совершеннейшей чушью «по-стьюйски», но я был все равно рад, что окно Поппельуэллов во время нашей вылазки оставалось темным.

Чтобы проникнуть в собор, нам не пришлось перелезать через ограду. Ангусу я должен был принести священную клятву в том, что никогда не выдам, как он нас туда провел. Своему обещанию я останусь верен и теперь. В качестве певчего Ангус, естественно, часто бывал по вечерам в соборе, но ни Стью, ни он ни разу туда не входили, когда там было темное и безлюдное царство мертвых. Тишина между стенами была столь совершенной, словно ее выдыхали камни. Можно было различить только шорох наших шагов, пока карманный фонарик Стью рисовал тонкую световую дорожку на каменных плитах, и на один миг мне показалось, что я вижу в южном крыле между колоннами Серую Госпожу.

— Вот этот, да? — прошептал Ангус, когда мы остановились перед саркофагом Лонгспе.

Я кивнул. Я был все еще уверен, что Уильяма больше нет, что он унесся вместе с Элой туда, куда отправляются все, кто на протяжении веков был призраком; и я в тысячный раз повторил себе, что так-то оно лучше, хотя моя тоска по нему уже сейчас разразилась с такой силой, что совершенно изранила мне сердце.

— Ну, говори, как ты его вызываешь? — спросил Ангус, а Стью в беспокойстве посматривал на каменное изваяние Лонгспе, словно кролик, глядящий Эдварду Поппельуэллу в ружейное дуло…

— Громко произнеси его имя, — сказал я, — и скажи ему, что нуждаешься в его помощи.

«Пожалуйста! — снова услышал я собственный шепот. — Пожалуйста, Уильям Лонгспе. Помоги мне!..» С той ночи, казалось, промчались годы.

Ангус и Стью взирали на каменное лицо Лонгспе и не издавали ни звука.

— У него такой вид, словно он с этой своей клятвой — всерьез, — проговорил наконец Ангус. — Может быть, он сердится, если его тревожат, не нуждаясь по-настоящему в помощи.

— Очень может быть, — прошептал Стью. — Думаю, нам лучше вернуться обратно. Около полуночи Альма обычно делает еще раз обход. Что, если она заметит, что нас нет?