Вне закона - Валерий Махов

И когда один за другим посыпались притянутые за оперские уши эпизоды, когда один сексот за другим в гласном судебном заседании стали отказываться от данных ими на предварительном следствии показаний, когда были прослушаны пленки, судья, до этого, казалось бы, равнодушно следивший за ходом процесса, вдруг заорал на перепуганного основного свидетеля обвинения: «Признайтесь, что вы оговорили себя и Тумановского! Запомните, от этого зависит вся ваша дальнейшая судьба». И засланный перепуганный урод признался, что тюремщики заставили его оговорить и себя, и Тумана.

После этого суд перенесли в район, все заинтересованные лица потеряли к нему интерес, а у Тумана состоялся один судьбоносный разговор.

Особенностью Октябрьского суда было то невеселое обстоятельство, что в том месте, где торжествовало правосудие, туалет предусмотрен не был. Коммуникации в старом здании были безнадежно больны. Несколько лет назад во дворе в спешном порядке построили туалет, которым пользовались все подряд: и судьи, и прокуроры, и конвоиры, и зеки. Для конвоя было сущим наказанием выводить зеков на оправку. Их, как правило, пристегивали наручниками по двое и запускали в стоящий посреди двора кирпичный туалет с одной дыркой. А сами конвоиры – в количестве четырех человек и более – окружали стратегический объект и отгоняли от него родственников и зевак. В туалете зеки оставляли своим «марухам» ксивы с клятвами в вечной любви и просьбами не задерживать продуктовую передачу, а также массу других, не менее важных инструкций. Судя по надписям на его стенах, сроки были временными, а любовь вечной. Пришельцы иных цивилизаций, изучая настенные надписи, с трудом разобрались бы в нашей загадочной душе.

Походы в такие экстремальные туалеты сближали людей. Туману трудно было представить себе, как пристегнутые наручниками люди справляли естественную нужду столь неестественным способом. Малую нужду, очевидно, – на брудершафт, а большую – один сидя, а другой стоя, наблюдая за процессом. Тумана, разумеется, выводили одного, под усиленным нарядом конвоиров, да и в «воронке» возили в отдельном «стакане». В этом заключалось небольшое преимущество авторитета. В боксиках на тюрьме держали отдельно от общей массы арестантов, чтобы он эти самые массы не разлагал. Во время одной такой вынужденной прогулки в туалет и состоялся тот разговор с судьей, изменивший всю дальнейшую жизнь Тумана. Они изначально были в разных весовых категориях. За плечами судьи ярко мерцали лампочки ГОЭРЛО, Госпром, ДнепроГЭС, Магнитка, Большой театр, луноход и симпатичные ракеты «земля-земля-воздух». А за спиной Тумана одиноко и сиротливо проступали своими зияющими вершинами вышки вертухаев и архипелага ГУЛаг.

Кроме того, судья уже облегчил свою жизнь, выходя из туалета, а Туман был только на пути к мечте. Конвой расступился и посторонился, давая судье проход. Но всегда внешне равнодушный и оптимистичный судья вдруг остановился и, прицельно глядя на Тумана, разразился странным для него и судьбоносным для Тумана монологом.

– Послушайте, Тумановский, мне нет никакого дела до ваших воровских и ментовских разборок. Я внимательно изучил вашу биографию, и вот что я для себя понял. Вы дурак! Не тех вы любили и не перед теми преклонялись. Тумановский, вы пустоцветный бенгальский огонь. Вы ничего не осветили и никого не согрели. Вам есть что мне ответить или возразить? Для меня странно не то, как сын летчика и инженера стал рецидивистом. Для меня странно то, как человек с вашим прошлым мог добиться таких выдающихся достижений на поприще жизненного строительства. Я вам, Тумановский, скажу сейчас, возле этого легендарного места, то, что не смогу сказать в зале суда под запись и протокол. Я верю в вашу невиновность. Скажу больше, я отпущу вас из зала суда, так как реально вас нужно привлекать за незаконную передачу продуктов питания в места лишения свободы. На моей памяти после смерти Вывшинского по этой статье никого не осудили. Но с одним условием. Вы полностью изменитесь. Как пластический хирург меняет человеку внешность, так и я хочу этим последним приговором изменить вашу судьбу. Законодательство несовершенно. А человек зачат в мерзости и рожден в грехе. Я отпущу вас, но вы дадите мне слово поумнеть. Это так просто. Нужно хоть один раз в жизни задуматься. Переосмыслить пройденное и переворошить пережитое. И самому себе доказать: я – хороший. Тогда откуда четыре судимости?! Если не сможете сразу, не торопитесь. Жизнь подскажет. Но жизнь, а не существование. Жизнь, а не выживание. В нормальной жизни всегда найдется место для риска и для экстрима. Но в рисковой, экстремальной жизни нормального человеческого мало. Данко умер, так никем и не понятый. Для того чтобы осветить идущим дорогу, заниматься самотрансплантацией не надо. Достаточно самому набраться смелости и сходить в разведку. Я, например, в разведку с вами сходил бы.

– И я бы с вами… – задыхаясь от волнения, выдохнул Туман.

– В то время, когда вы покоряли Москву своими талантами, я в Донбассе под терриконами самоутверждался в драках и разборках с такими же непутевыми детьми из неполных шахтерских семей. Я имел больше шансов свернуть себе шею, падая с крыши общежития. Но там жили девки, и я, сняв гипс, в одной связке с доктором, снова покорял свои вершины. Но в какой-то момент я наступил на горло собственной заднице и сказал самому себе: «СТОП! Не сопьюсь и не сяду!». Но помните, Тумановский, это ваш последний шанс. Стоит вам разрушить пасочку в детской песочнице, взять из почтового ящика чужую газету, перейти улицу на запрещающий сигнал светофора, как я уже буду за вашей спиной. И я прослежу, чтобы следующий ваш срок стал пожизненным.

Я даю вам слово, что лично прослежу за вашей судьбой. Мне жалко все, вами не рожденное. И мне противно от плодов, вами произведенных. Я даю слово, а его можно сразу отнести в пенсионный фонд, что лично посажу вас, если вы хотя бы плюнете мимо урны.

– Вы шутите, ваша честь?!

– Да уж какие тут шутки, Тумановский. Либо бросайте эту дурную привычку, либо обеспечьте губы оптическим прицелом. Ну а если серьезно… Споткнетесь – добью ногами. А будете человеком – я с вами. И с трудоустройством на первое время помогу, и со всем остальным. Темную сторону вашей луны я уже видел. Теперь покажите светлую.

– Но, ваша честь, а как же случайности, крайности, форс-мажоры и просто ментовской беспредел?! – с неподдельным страхом в голосе заблажил Игорь.

– Моя квалификация и мой жизненный опыт, да и пресловутое внутреннее убеждение подскажут мне правильное решение. Ваша задача – пропустить мои слова через мозги, через сердце и весь свой действующий ливер, как говорят спикеры ваших парламентов. Вы же умный, Тумановский, чего молчите, как полудурок?

– Не знаю, что сказать, ваша честь.

– Вы не находите, что обращение «ваша честь» возле клозета ставит эту честь в неудобную позу? Меня зовут Владимир Вадимович.

И, быстро пожав свободную от наручников руку Тумана, судья, не оглядываясь, пошел в свой кабинет.

Тяжелое всесилье тишины нарушил голос пожилого прапорщика:

– Ну, братва, видел-видел, но чтобы судья зеку в любви признавался – такое впервые.

– Я как в церкви на исповеди побывал, – глупо улыбнувшись, беззащитно промямлил Туман. И через секунду, взяв себя в руки и снова приняв беззаботный вид, ногой толкнул дверь долгожданного спасения.

Глава 1

«Деревья умирают стоя», путаны умирают лежа, и только зеки, как правило, умирают сидя! Редко когда на бегу…

Сегодняшним ослепительно-ярким зимним днем один зек решил пожелать администрации СИЗО № 1 долгих лет жизни и всех разрешенных режимом содержания благ, но только без него. То есть любовь к свободе, свежему воздуху и вольной воле оказалась сильнее страха попасть под свинцовый дождь.

Иными словами, бывший человек, а ныне зек решился на побег.

Тюрьма была старая, с толстыми стенами, как поговаривали, постройки времен еще Екатерины. Во втором корпусе камеры были небольшие, как монашеские кельи, а на первом – огромные, общие. Зимой в них было сыро и холодно, а летом невыносимо жарко. Зека звали Игорь Тумановский. Соответственно и погремуха была «Туман». Как-то не складывалась у него жизнь. Казалось бы, живи и радуйся, но ни жизни, ни радости что-то не получалось.

Может, потому что рос без отца? Отец был летчиком (в середине прошлого века выйти замуж за летчика было престижно), в пьяной кабацкой драке он убил знатного стахановца-комбайнера, и, наверное, этот реактивно-турбовинтовой фарт генетически передался сыну. Неизвестно.

Но это был уже третий залет. Игорь был образованным (четыре курса истфака), умным и всесторонне развитым человеком. Хотя какой умный?! Умные сажают, а не сидят. Но как бы там ни было, в этот раз за него взялись очень серьезно, и побег, как ему казалось, оставался единственным выходом. Когда один раз в неделю камеру выводили в баню, контролер закрывал зеков и уходил, чтобы увести уже помывшихся. При этом никогда их не пересчитывал. Если удастся спрятаться в этот промежуток и влезть на крышу бани, то с нее можно по другим крышам добраться до «запретки», а там, если повезет, перепрыгнуть колючку. Солдатам на вышках снятся дембельские поезда…