Обновленная земля - Теодор Герцль

Наконец, автомобиль остановился у ворот прелестной дачи, обвитой со всех сторон диким виноградом.

– Мы приехали! – сказал Давид, выходя из экипажа.

Калитка открылась. На улицу вышел седой господин и, приветствуя гостей, спросил дрожащим от радости голосом:

– Где он, Давид, где он?

Левенберг не мог притти в себя от волнения. Его ждали здесь с нетерпением и встречали с восторгом. Давид еще накануне сообщил старикам по телефону, какого гостя он им везет.

И этот благообразный, приветливый, крепкий старик – тот самый несчастный разносчик, которому Фридрих хотел когда-то подать милостыню в венской кофейне! Какая удивительная, какая волшебная перемена! Но она свершилась самым естественным путем. Литваки были одними из первых эмигрантов, которые вынесли на своих плечах первую труднейшую борьбу с дикой некультурной страной. Теперь они пожинали плоды своих трудов.

Но в семье было и горе. Мать Давида и Мириам страдала тяжкой неизлечимой болезнью. Фридриха тотчас же повели к ней. Она лежала в кресле на веранде, с которой открывался чарующий вид на Генисаретское озеро. Она протянула Левенбергу свою худую желтую руку, и ее страдальческие глаза с бесконечной благодарностью смотрели на него.

– Да, да, доктор, – сказала она после первого приветствия, – Тибериада хороша и озеро хорошо, но сюда надо приезжать пока еще не поздно. Я приехала поздно, поздно…

Мириам стояла подле нее и ласково водила рукой по ее волосам.

– Мамочка, – говорила она, – ты поправилась с тех пор, как ты здесь. Тебе лечение пошло впрок. Ты это почувствуешь лишь тогда, когда вернешься домой.

Госпожа Литвак грустно улыбнулась:

– Дитя мое, конечно, конечно, мне хорошо… Я точно в раю. Поглядите, доктор, что я вижу перед собой… Разве это не рай?..

Фридрих подошел к баллюстраде веранды и посмотрел в даль. Озеро отливало светлой лазурью, в которой отражались длинными тенями крутые уступы Джалана. На севере озеро сливалось с Иорданом, за которым гордо выступал покрытый снегами Гермон. Левее, зеленой бархатной лентой тянулись берега, светлыми пятнами врезались в побережье маленькие бухты, и, словно драгоценная игрушка, играл и блестел городок Тибериада. И везде, со всех сторон зелень и цветы, наполнявшие воздух упоительным ароматом.

– Да, это рай – тихо проговорил Фридрих и, когда Мириам подошла, он сильно схватил ее руку и пожал ее, словно благодаря ее за то, что жизнь еще так хороша.

Больная смотрела на них с своего кресла. И материнское сердце дрогнуло смутным радостным предчувствием.

– Дети! – беззвучно прошептала она и забылась в пленительных для нее счастливых мечтах. V

В маленькой вилле, которую старые Литваки наняли на время лечебного сезона, гости поместиться не могли. Только Мириам осталась у своих родителей. Для себя и своих друзей Литвак заказал комнаты в отеле, подле бальнеологических заведений. Багаж их доставлен был еще до их приезда. И когда они, простившись со стариками, ушли в отель, чтобы переодеться, их уже ожидали комнаты, обставленные с полным комфортом и удобствами. В гостиной отеля их встретили двое мужчин и одна пожилая дама. Давид познакомил с ними своих гостей. Дама была еврейка из Америки, мистрисс Готланд. В ней было какое-то неотразимое очарование, и лучистое доброе лицо, под белоснежными волосами еще полно было молодой прелести. Из двух мужчин один, в черном, длинном сюртуке, был английский иерусалимский пастор. У него была длинная, белая борода патриарха, голубые мечтательные глаза и, к великому удивлению Кингскурта, он нисколько не обиделся, когда тот его принял за еврея. Второй был брат архитектора, бактериолог, профессор Штейнек. Веселый, живой, рассеянный человек, который говорил всегда так громко, точно излагал какую-то теорию о микробах перед аудиторией глухих. При встрече с братом он обыкновенно после первых приветствий вступал в ожесточенный спор с ним. Так было и теперь. Архитектор Штейнек предложил гостям посмотреть институт Штейнека с его знаменитыми лабораториями. Но профессор решительно воспротивился этому:

– Что за фантазия? Там нечего смотреть. И труда не стоит. Большой дом, много комнат и много морских свинок, и в каждой комнате стоит человек и производит опыты. Вот и все. Поняли? Брат мой всегда ставит меня в смешное положение. Мистрисс Готланд улыбнулась.

– Да все равно никто вам не поверит; ваш институт известен, как достопримечательность.

Профессор Штейнек расхохотался.

– Ах, Господи! Да что вы желаете видеть – микробов? Поймите же: да в том и особенность микробов, что их видеть нельзя, т. е. простым глазом. Достопримечательности, нечего сказать. И, откровенно говоря, я в микробов не верю, хотя и воюю с ними. Поняли?

– Нет – смеясь ответил Кингскурт: – ни слова. Это, повидимому, нечто в роде химической кухни. Что же вы там стряпаете, профессор?

Бактериолог предупредительно ответил:

– Чуму, холеру, дифтерит, туберкулез, родильную горячку, малярию, бешенство…

– Тьфу, черт побери!

– Вернее, средства борьбы с этими врагами человечества, – сказала мистрисс Готланд. – Мы его спрашивать не будем, и без него пойдем. Выдадим себя за знатных иностранцев, и нам там все покажут.

– Ну, ну ладно. Так и быть – пойду с вами! – крикнул профессор – Еще нападете на какого-нибудь дурака ассистента, который покажет вам стрептококка и скажет вам, что это холерная бацила. Поняли?

– Ни слова! – ответил Кингскурт. Компания рассыпалась. Архитектор привез для мистера Гопкинса планы новой английской больницы, которую решено было выстроить близ Иерусалима. Сарра хотела первым делом выкупать Фритца. Давид извинился перед гостями и отправился в францисканский монастырь за патером Игнатием, который тоже был приглашен на вечернее торжество. Все условились встретиться вечером на вилле старого Литвака. Мистрисс Готланд, Фридрих, Кингскурт, Решид-бей и профессор поехали в бактериологический институт, находившийся в четверти часа езды от отеля, на южном берегу озера. Это было небольшое строгое здание, упиравшееся одним фасадом в зеленый холм. Профессор Штейнек сказал своим посетителям:

– Нам большого здания и не надо: микробы много места не занимают. А стойла находятся вот в этих пристройках. У нас много лошадей и других животных. Вы понимаете?

– Ага, вы много выезжаете? – спросил Кингскурт. – Понимаю, понимаю… конечно, в такой чудесной местности…

– Да при чем тут местность? – удивился профессор Штейнек. – Мне нужны лошади, и ослы, и собаки, словом, весь этот зверинец для добывания сыворотки. Мои конюшни тянутся вот до фабрики, где добывается очищенный воздух.

– Что-о?! – воскликнул Кингскурт. – Почтеннейший отравитель животных, вы, кажется, желаете убедить меня, что здесь фабрикуется воздух? У вас, кажется, воздуху довольно и, кажется, даже воздух самого отменного качества.

– Но я говорю о газах, мистер Кингскурт. Вы понимаете?

– О, да, это я понимаю. Об этом я слышал еще, когда я уехал из Америки, лет двадцать тому назад.

– А в производстве льда мы пользуемся даже широкой известностью, нам нужно много льду потому, что у нас жаркая теплая страна. По крайней мере, здесь и на всем побережье Иордана круглый год довольно тепло, и мы много стараний положили на усовершенствование производства льда. Вы понимаете? Самые лучшие печи бывают обыкновенно в холодных странах. Мы же должны заботиться о запасах льда на жаркие месяца. Если вы, например, в это жаркое время войдете в любой дом среднего достатка, вы увидите посреди комнаты глыбу льда. Кто в состоянии платить побольше, приобретает букет во льду и ставит его на стол.

– Знаю, знаю, – сказал Кингскурт, – эту штуку со свежими цветами в ледяной глыбе показывали еще на Парижской выставке в 1900 году.

– Да я ничего нового и не хотел вам сообщить. Мы использовали и применили к жизни все, что существовало уже раньше. У нас лед – насущная потребность, и, благодаря конкуренции, добывается за баснословно дешевую цену. Люди среднего достатка не могут уезжать на лето в Ливанские горы. То же самое было в Европе. Люди богатые уезжали в горы, а небогатые томились летом в душных городах. Мы же научились сделать пребывание приятным везде и для всех. Вы понимаете? Благодаря энергичным предпринимателям и множеству знающих молодых техников, мы развили в нашей стране все производства. И как было не ухватиться за это, раз это выгодно? В нашей стране таились сокровища, над которыми стоило потрудиться. Химическое производство развилось раньше других. Вы изучали химию в каком-нибудь университете в прошедшем столетии, мистер Кингскурт?

– Нет, к прискорбию…

– Жаль. Тогда вы, вероятно, знали бы, что уже тогда в ученых кругах понимали значение Палестины. Вот Решид-бей получил в Германии степень доктора химии и может вам сообщить по этому поводу много интересного.