Остановка - Павел Шестаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так я думал, не сомневаясь, что правду Вадим не скажет и спрашивать у него бесполезно, а одновременно испытывал сильнейшее желание спросить, прямо спросить, глядя в глаза.
И не скрою, подталкивало меня еще одно обстоятельство. Ведь именно Вадим был тем человеком, который, по видимости, подсыпал снотворное Перепахину. Но по видимости только! Зачем?! Вот вопрос, на который ответа у меня не было, а встреча с потерпевшим от возможного ответа и вовсе увела. Убивать Перепахина у Вадима не было оснований, необходимости. Пусть его предположение о Сергеевом отцовстве и зародилось под влиянием разговоров и воспоминаний Перепахина, что из этого?
Поведение Вадима было в худшем случае житейской подлостью, но не преступлением против закона. Верил он в свою версию или не верил, закона не нарушал. Он имел право предположить и высказать свои доводы. Пусть даже потрясенный Сергей умер, с позиции юридической Вадим за это отвечать не мог. Но если нет преступления, нет и сообщника. А тем более такого, от которого нужно избавляться всеми средствами.
Да и почему умирать Сергею? Разве мог Вадим его запугать, шантажировать? Наглый домысел было легко рассеять...
Все эти мысли снова создали сумбур в голове, прояснившейся было после разговора с Перепахиным. Опять что-то не вязалось, одно исключало другое. Теперь я уже просто чувствовал необходимость повидать Вадима.
И я подчинился этому чувству.
Потом оказалось, что я допустил ошибку.
Коллективный сад, который оберегал Вадим, находился довольно далеко. Сначала автобус пересек незнакомый мне, недавно появившийся микрорайон, в архитектуре которого были заметны попытки скрасить неизбежную похожесть жилых домов отдельными нестандартными зданиями вроде кинотеатра и универсама, потом я ехал промышленной зоной, тоже новой, со множеством индустриальных сооружений, и за ними только на косогоре, сбегавшем довольно круто к мелководной речке, возникло наконец зеленое детище вечного стремления человека к земле и дереву, выращенному своими руками.
В отличие от тяготеющего, несмотря на все усилия, к стандарту микрорайона, здесь разнообразия было хоть отбавляй - от времянок, которые, казалось, держатся на одном честном слове до первого порыва свежего ветра, до комфортабельных, с выдумкой поставленных особнячков, наводящих на мысль о сомнительных доходах их владельцев.
Конечно, я рисковал не застать Вадима и даже не найти его в этом рукотворном лабиринте пронумерованных квартальчиков, но народ тут неплохо знал друг друга, и я скоро подошел к дому, замаскированному так, что трудно было понять, то ли эта дача с подвалом, то ли с мезонином.
Поблизости от сооружения были сметены в кучу и подожжены опавшие листья. Возле костра в шезлонге сидел, закинув ногу на ногу, Вадим и меланхолично следил за голубоватым дымком, относимым от него легким движением воздуха.
Разумеется, он должен был удивиться, увидев меня, и удивился наверняка, но виду не подал и даже не приподнялся в кресле, нарочито удерживая ноги в прежнем положении. Больше того, он и не подумал предложить мне присесть.
- Как там на море? - спросил Вадим с издевкой.
- Хорошо, я думаю.
- Что ж вы так рано вернулись?
- Оставьте этот тон, пожалуйста. И дайте мне стул.
- Ах, виноват.
Он поднялся и пошел к дому, бросив на ходу:
- Занимайте кресло. Я себе принесу.
И он притащил стул и сел на него так, что спинка оказалась впереди. На спинку он уложил руки и, опустив на них подбородок, уставился на меня теперь уже с подчеркнутым любопытством.
- Чему обязан?
- Вадим, вы наломали дров.
Он сделал неопределенную гримасу.
- Вы так думаете?
- Я знаю. Я видел Лену, виделся с ее родителями, говорил с Полиной Антоновной.
- Разве вы уже на пенсии?
- При чем тут пенсия?
- Любимое занятие пенсионеров - чужие дела.
- Между прочим, вы пока в возрасте цветущем, а к чужим делам проявляете интереса побольше любого пенсионера.
- Один - ноль в вашу пользу.
Эта миролюбивая фраза меня приободрила.
- Неужели это вы так расстроили Сергея Ильича?..
- Чем? - спросил он резко.
- Вы были у него? Говорили с ним?
- О чем?
- О его мнимом отцовстве.
Теперь он смотрел на меня жестко.
- Кто вам сказал?
- Я могу предполагать.
- А сказал кто? Перепахин?
- Не уходите от ответа. Я спросил.
- Вот вам ответ. Я никогда не говорил с Сергеем Ильичом о том, что он отец Лены.
Вадим произнес это так подчеркнуто, почти скандируя, что я не мог не поверить ему.
- Извините.
- Прощаю. Вы были у Перепахина?
- А вы знаете, что с ним?
- Это весь участок знает. Его вон оттуда вывезли, с соседнего квартала.
То, что дача, на которой нашли полумертвого Перепахина, находится так близко от пристанища Вадима, я не ожидал.
- Да, он в больнице.
- Вы были у него?
- Был.
- Живой?
- Да, приходит в себя.
- Ничего не помнит, конечно?
- Откуда вы знаете?
- С ним всегда так. Наберется, и память отшибает.
На этот раз было, конечно, не как всегда, но об этом я не сказал. Напротив, согласился.
- Да, с памятью у него неважно.
- А вы его наслушались.
- Почему?
- Уверен, вы от него заявились.
Проницательность Вадима раздражала меня.
- Не имеет значения, от кого я пришел. Важно, зачем.
Он изобразил поклон.
- Я весь внимание.
- Я уже говорил. Вы наломали дров. И я хочу знать, неужели вы в самом деле верите в то, что Лена дочь Сергея Ильича?
Он поднялся и сделал шаг ко мне. Признаться, я не понял его движения и отодвинулся невольно. Но он всего лишь нагнулся и достал из-под шезлонга бутылку, которую я раньше не заметил. Бутылку он неторопливо поднес ко рту, сделал глоток и только после этого усмехнулся.
- Что это вы отпрянули? Испугались?
Признаваться не хотелось.
- Ответьте мне, пожалуйста.
- Ну, если это вас так заинтересовало... Да, я верю. Я даже уверен. Довольны?
И он чуть покачнулся, опускаясь на стул.
- Вы... пьяный?
- Предположим.
- Понятно.
- Что вам понятно?
- На трезвую голову такое не выдумаешь.
- О моей голове не беспокойтесь. Она в порядке. Это вы неудачливый сыщик, вынюхиваете, вынюхиваете, а все без толку. А я собрал доказательства. С математической точностью.
Мое раздражение усилилось.
- Я говорил с Наташей...
Это его рассмешило.
- Нашли кому верить.
- А зачем ей скрывать? Теперь, когда Сергей умер.
- Как зачем? Она мужу наврала. Вот и боится правды.
- Вы это серьезно?
- Я собрал факты, - повторил он упорно. - У меня доказательства.
- Я знаю, как вы их собираете.
- Чем вам мои методы не нравятся?
- Зачем вы вырвали страницы из дневника?
- Какого еще дневника?
Если он и притворялся, то очень умело.
- Из дневника Сергея, который вы видели у Полины Антоновны.
Вадим снова встал.
- Это еще что?
- Вы прекрасно знаете. Почему же вы не предъявили это доказательство? Или оно опровергает все предыдущие?
Я тоже поднялся. И тут он заорал:
- Послушайте, вы! Вы чокнутый? Да? Я в глаза никаких страниц не видел.
Конечно, ему было невыгодно признаваться, но чтобы так вскипеть...
- Значит, вы не вырывали страниц?
Не знаю, каким образом он взял себя в руки. Видимо, это было выгоднее, полезнее.
- А что там было, на этих страницах?
Сказать правду значило лишиться всех преимуществ в разговоре.
- Там говорилось о настоящем отце, - рискнул я.
- Плевать. Мало ли что написать можно...
- Он писал для себя.
Вадим не спорил. Он взял вилы, прислоненные к стене дома, и поворошил затухающие листья. Дым повалил сильнее.
- Чушь. Ладно.
- В том-то и дело, что не ладно. Прекратите лихорадить чужую жизнь. И жене голову забивать.
Я не ждал положительного ответа на эти слова, но он согласился:
- Ладно.
Это было сказано так покладисто, что я мысленно поблагодарил его. Я всегда предпочитаю худой мир доброй ссоре и готов откликнуться на каждое миролюбивое слово. Я только не придал достаточного значения быстроте происшедшей в нем перемены.
"Он вспыльчив, груб, может быть, и корыстен, но легковерен, неудачлив. Может быть, Лена оценивает его вернее, чем другие..."
"Хлюст!" - прозвучало вдруг в голове настойчивое, злое, перепахинское.
А он будто подслушал.
- Черт с вами. Сумасшедшие вы все. Ладно. Не хотите считаться с фактами, как хотите. Что мне, больше всех нужно?
Я вспомнил, что говорил Перепахин о попытках "завладеть имуществом".
- Именно так, Вадим. Зачем вам находиться в фокусе недоброжелательства? Играете в сердитого молодого человека.
С детства меня учили, что зло возникает в определенных условиях, а по природе человек добр.
- Какой еще фокус?
- Ну, вы восстановили против себя немало людей.
- Например?
- Сами знаете.
- Теща? Ей по должности положено. Тесть - карась-идеалист. Полина? Сами знаете, валаамская...