Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) - Генрих Волков

В то же время брат Николая Сергей записывал в своем дневнике: "Мне опять пишут о Пушкине, как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность, и вместо оплакиваний самого себя пусть первая его песнь будет: Свобода"6.

Пожелание исполнилось менее чем через месяц. Ода "Вольность" была написана прямо вслед вот за таким душещипательным, но мастерским стихом:

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой

Кто раз любил, уж не полюбит вновь;

Кто счастье знал, уж не узнает счастья.

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно...

И вслед за этим - пламенный, трибунный стих "Вольности".

Дело было так. У Николая Тургенева собрались молодые вольнодумцы. Речь зашла о Павле I, кто-то подвел Пушкина к окну, показал на Михайловский замок, расположенный напротив, - последнюю резиденцию Павла, где он был убит с молчаливого соизволения своего сына Александра:

- Тиран и народ. Задушенный душитель вольности. Вот тема для поэта!

Пушкин вскочил на большой стол у окна, растянулся на нем (он любил писать лежа) и тут же, глядя на мрачный дворец, написал большую часть знаменитой оды. На следующий день он принес ее Тургеневым оконченную и переписанную набело.

Ода произвела действие взрывчатое; спокойно читать ее было невозможно, каждая строка разила, жгла, влекла на бой, клеймила позором:

Питомцы ветреной Судьбы...

Тираны мира! трепещите!

А вы мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Никогда еще после Радищева поэтический стих на Руси не звучал так набатно, так обличительно, гражданственно:

Увы! куда ни брошу взор

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Везде неправедная Власть

В сгущенной мгле предрассуждений

Воссела - Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.

Поэт обращается к истории Франции и России, чтобы понять истоки тирании. Они там, по мнению поэта, где нарушаются принципы сочетания "вольности святой" с законами "естественного права и равенства", где закон необязателен для владык и для народа.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Мысли Пушкина навеяны идеями французских просветителей, "Законами" Монтескье, "Общественным Договором" Руссо. Согласно Руссо, государство результат негласной договоренности всех членов общества, их принятой на себя добровольно обязанности взаимно выполнять свой гражданский долг. Это и есть высший закон, стоящий над царями и народами. Если монарх нарушает этот договор и притесняет народ "неправедной властью", то с ним может случиться то, что случилось с Людовиком XVI. Однако его казнь, как кажется Пушкину, - еще большее злодейство и вероломство, за которое восставший народ расплатился тиранией Наполеона. Поэт проклинает этого "самовластительного злодея"

и обращается к другому "увенчанному злодею" - императору Павлу I, самодурство которого переходило всякие границы. Его убийство - урок царям, ныне живущим:

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Смелость неслыханная: восемнадцатилетний поэт дает уроки царям и народам, угрожает им "страшным гласом Клии"! Имя Пушкина сразу стало известно всей читающей России (ода расходилась в списках). Не было такого образованного офицера, который не знал бы оды "Вольность", "Деревню", "К Чаадаеву" наизусть.

Конечно, в тираноборческих рассуждениях поэта еще много наивного, книжного, ученического, много от ходячих предрассудков светского общества, от его "священного ужаса" перед крайностями якобинской диктатуры, от карамзинских либерально-утопических мечтаний о просвещенной монархии, ограниченной лишь "праведными законами".

И в отношении к Французской революции, к Наполеону Пушкин также еще явно односторонен. Наполеон для него - исчадье ада, "ужас мира, стыд природы", упрек богу на земле.

Всего через четыре года Пушкин в стихотворении "Наполеон" судит о нем уже совсем иначе - умом зрелым, проницательным, многообъемлющим. Теперь Наполеон для поэта уже не иррациональное олицетворение зла, а "великий человек", который волею обстоятельств призван к власти и который кончил дни "изгнанником вселенной". От деяний Наполеона осталась в мире не только "память кровавая", но и осененность славой.

Над его могилой "народов ненависть почила и луч бессмертия горит". Его восхождение к славе связано с Французской революцией, в суждениях о которой поэт теперь также изменил свою одностороннюю точку зрения: Пушкин понимает, что казнь Людовика на "площади мятежной" означала, что "день великий, неизбежный - Свободы яркий день вставал".

Наполеон смирил "буйность юную" новорожденной свободы, и это было началом его блистательных побед и началом его конца. Попранная свобода собственного народа, порабощенные народы Европы, пылающая Москва - все это обратилось против завоевателя:

И длань народной Немезиды

Подъяту видит великан:

И до последней все обиды

Отплачены тебе, тиран!

Поразительны по глубине и парадоксальности мысли последние строки стихотворения: Пушкин клеймит позором не Наполеона, а, напротив, того малодушного, "кто возмутит укором его развенчанную тень". Он поет Наполеону хвалу:

Хвала! он русскому народу

Высокий жребий указал

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал,

Что имеет в виду Пушкин? Война с Наполеоном разбудила Россию, продемонстрировала всему миру ее могущество, явила лучшие черты русского национального характера, принесла Европе избавление от ига завоевателя, в результате сыны России устремили к свободе все свои лучшие помыслы.

Наполеон основательно встряхнул старушку феодальную Европу, круша старые порядки, сметая остатки крепостничества, открывая простор для новой эпохи - эпохи буржуазного развития. И в этом отношении фигура Наполеона как исторической личности тоже неоднозначна, она, казалось Пушкину, завещает миру "вечную свободу". Опустошительные, кровавые войны Наполеона, кончившиеся столь плачевно, должны были бы лучше всего убедить Европу в их бессмысленности.

Еще тремя годами позже - в 1824 году - Пушкин вновь обращается к теме Наполеона:

Вещали книжники, тревожились цари,

Толпа пред ними волновалась,

Разоблаченные пустели алтари,

Свободы буря подымалась.

И вдруг нагрянула...

Упали в прах и кровь,

Разбились ветхие скрижали,

Явился Муж судеб, рабы затихли вновь,

Мечи да цепи зазвучали.

И горд и наг пришел Разврат,

И перед ним сердца застыли,

За власть Отечество забыли,

За злато продал брата брат.

Рекли безумцы: нет Свободы,

И им поверили народы.

Здесь кульминация революции - не казнь короля. Об этом вообще не говорится. Здесь эта кульминация связывается с 18-м брюмера Наполеона Бонапарта: он не только порождение революции, но и душитель ее.

С его воцарением торжество буржуазных идеалов, о которых когда-то "вещали книжники", приобретает самые гнусные формы ("за злато продал брата брат"). Ясно, что буржуазное общество не может дать народу обещанной свободы.

Каким широким взглядом окидывает теперь поэт историю, ее истоки и горизонты! Как раздвинулись рамки его воззрений на судьбы человека и человечества!

Впрочем, свои исторические и политические взгляды Пушкин редко поверяет бумаге со всей откровенностью. В своих беседах он был гораздо менее осторожен. Кое-что из этих бесед донеслось и до нас в воспоминаниях современников.

Однажды в мае 1822 года Пушкин за обедом у генерала Инзова, будучи, как обычно, душою общества и средоточием беседы, повел разговор о Наполеоне, о политических переворотах в Европе и, между прочим, сказал следующее: "Прежде народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх"4.

П. И. Долгоруков, записавший эти слова в своем дневнике, замечает, что после них за столом наступило глубокое молчание, оно продолжалось несколько минут, и лишь потом Инзов неуклюже повернул разговор на другие темы.

Замешательство наместника царя в Бессарабии можно было понять: его неугомонный подопечный высказал мысль весьма крамольную, ведущую к выводам опасным. И вместе с тем логика рассуждений такова, что против нее не поспоришь. В самом деле, мог думать Инзов, в Европе творятся странные вещи: троны шатаются, везде смуты, везде мятежи, везде народ заявляет о своих правах, и монархи вынуждены считаться с этим. "Старый добрый" феодальный порядок, которому Французская революция и наполеоновские войска нанесли смертельный удар, явно доживает последние дни.