Мореплаватели XVIII века - Жюль Верн

Мы не станем повторять то, что не раз уже имели случай сообщать о природе этого архипелага, о трудности подступа к нему, о его диком и негостеприимном населении. Тот же самый остров Де-Лансье был назван Куком Трум-Кап (Акиаку); остров Лагарп, открытый Бугенвилем 24 марта, английский мореплаватель назвал островом Боу (Хао).

Бугенвиль знал, что Роггевен чуть не погиб при посещении этих мест, и, считая пользу от их исследования не оправдывающей риска, которому можно подвергнуться, взял курс на юг и вскоре потерял из виду огромный архипелаг, простирающийся в длину на пятьсот лье и состоящий по меньшей мере из шестидесяти островов или групп островов.

2 апреля Бугенвиль увидел высокую крутую гору, которой дали название пика Будэз. То был остров Макатео, ранее названный Киросом Десана (острова Общества). 4 апреля на восходе солнца корабли очутились в виду Таити, длинного острова, состоящего из двух полуостровов, соединенных перешейком шириной не больше одной мили.

Свыше ста пирог с балансиром[66] вскоре окружили оба корабля; туземцы везли кокосовые орехи и огромное количество превосходных плодов, которые охотно меняли на всякого рода безделушки. С наступлением ночи берег осветился тысячью костров; в ответ с кораблей было пущено несколько ракет.

«Вид этого берега, подымавшегося амфитеатром, – пишет Бугенвиль, – представлял чудесное зрелище. Хотя горы достигают здесь большой высоты, нигде не заметно голых бесплодных скал; все покрыто лесами. Мы с трудом верили глазам, когда заметили пик, поросший деревьями до самой вершины, одиноко возвышающейся над горами в глубине южной части острова; гора имела у основания не больше тридцати туазов в диаметре и суживалась к вершине; издали ее можно было принять за громадную пирамиду, которую искусный декоратор украсил гирляндами зелени. Менее возвышенные места покрыты лугами и рощами, а на всем побережье у подножия гор тянется омываемая морем полоса ровной низменности с возделанными плантациями. Там среди бананов, кокосовых пальм и других отягощенных плодами деревьев мы увидели дома островитян».

Весь следующий день был посвящен обменной торговле. Кроме плодов, туземцы предлагали кур, голубей, рыболовные принадлежности, орудия, ткани, раковины, требуя за них гвозди и серьги. 6 апреля утром, после трех дней лавирования с целью изучения берега и отыскания стоянки, Бугенвиль решил бросить якорь в бухте, замеченной им в день прибытия.

«Скопление пирог вокруг кораблей, – пишет он, – было такое, что нам стоило большого труда стать на место среди всей этой шумной суматохи. Туземцы приближались с криками «Тайо!», что означает «друг», и всячески проявляли свои дружеские чувства… Пироги были переполнены женщинами, которые миловидностью лица не уступали подавляющему большинству жительниц Европы, а по красоте фигуры могли поспорить с любой из них».

Повар Бугенвиля, несмотря на принятые меры, умудрился удрать с корабля и добраться до берега. Но как только он очутился на суше, его окружила большая толпа; островитяне раздели его догола, чтобы освидетельствовать все части его тела. Он не знал, что с ним собираются делать, и уже считал себя погибшим, как вдруг туземцы вернули ему одежду и полуживого от страха отвезли на корабль. Бугенвиль хотел сделать ему строгое внушение, но бедняга заверил командира, что все угрозы будут напрасны, так как они не смогут внушить ему столько страха, сколько он натерпелся на острове.

Когда корабль стал на якорь, Бугенвиль с несколькими офицерами съехал на берег, чтобы поискать подходящий источник для возобновления запаса воды. Вскоре огромная толпа окружила моряков и с большим любопытством стала рассматривать, все время при этом крича: «Тайо! тайо!» Один туземец пригласил их к себе в дом и угостил плодами, жареной рыбой и водой. Когда французы возвращались на берег, их остановил какой-то таитянин с красивым лицом; он лежал под деревом и предложил им посидеть рядом с ним на траве.

«Мы приняли приглашение, – рассказывает Бугенвиль. – Этот человек наклонился тогда к нам и с выражением нежности на лице, под аккомпанемент флейты, в которую другой таитянин дул носом, медленно спел нам жизнерадостную песню; очаровательная сцена, достойная кисти Буше.[67] Четверо островитян доверчиво пошли с нами на корабль поужинать и переночевать. Мы играли для них на флейте, басе и скрипке, а затем устроили фейерверк, состоявший из ракет и шутих. Это зрелище вызвало у островитян изумление, смешанное со страхом».

Прежде чем продолжить наше повествование и привести другие отрывки из отчета Бугенвиля, мы считаем нужным предупредить читателя, что не следует понимать буквально все эти описания. Богатое воображение рассказчика пытается все приукрасить. Очаровательных сцен, виденных им, живописной природы ему недостаточно, и он думает, что своими преувеличениями придает картине еще большую прелесть. Все это Бугенвиль делал с наилучшими намерениями. Тем не менее ко всем его рассказам следует относиться с крайней осторожностью. Довольно характерный пример свойственной той эпохе склонности к преувеличениям мы находим в описании второго путешествия Кука. Сопровождавший экспедицию художник Ходжес, изображая высадку англичан на остров Миддельбург (архипелаг Тонга), нарисовал людей, не имеющих ни малейшего сходства с жителями Океании; в своих тогах они скорей напоминают римлян эпохи Цезаря или Августа. А между тем художник имел натуру перед глазами, и ничего не могло быть для него проще, как в точности воспроизвести сцену, свидетелем которой он являлся. Насколько сильнее в наши дни уважение к истине! Теперь в отчетах путешественников вы не найдете никаких прикрас, никаких фантазий! Хотя подчас они представляют собой несколько суховатый протокол, не особенно интересный для рядового читателя, ученый почти всегда обнаружит в них черты серьезного исследования, ценный для развития науки материал.

Сделав эту оговорку, последуем дальше за нашим рассказчиком.

На берегу речки, впадавшей в глубине бухты, Бугенвиль разместил больных моряков и бочки для воды, приставив к ним стражу. Эти меры не могли не вызвать подозрительности и недоверия туземцев. Они нисколько не возражали против того, что чужестранцы высаживались на берег и разгуливали по их острову в течение дня, но при условии, чтобы на ночь они возвращались на корабли. Бугенвиль настаивал, и ему в конце концов пришлось установить срок своего пребывания на Таити.

С этого времени доброе согласие восстановилось. Для размещения тридцати четырех цинготных больных и их охраны, состоявшей из тридцати человек, избрали огромный дом. Его тщательно огородили со всех сторон, оставив только один выход; к нему туземцы приносили в больших количествах все, что хотели обменять. Единственное неудобство, с которым приходилось мириться, заключалось в необходимости все время следить за выгруженным на берег снаряжением, так как «нигде в Европе вы не увидите таких ловких воров, как эти люди». Следуя похвальному обычаю, начавшему получать всеобщее распространение, Бугенвиль подарил местному вождю индюка с индюшкой и уток с селезнями; затем он распорядился расчистить участок земли, на котором посеяли пшеницу, ячмень, овес, рис, кукурузу, лук и т. п.