Чёрная земля (Вий, 20-й век) - Василий Щепетнёв

Я растерянно осмотрелся среди этого разгрома. Информация, как она есть. Совсем нехорошо.

Тетрадка, большая, в клеенчатой обложке, показалась мне знакомой. Я поднял ее, отряхнул от земли. Она самая, Петькин дневник. Нужно сохранить.

Идти особенно было некуда. Ноги привели к единственному знакомому двору, совсем недавно я забирал отсюда старушку. Подумалось — эвакуировал. Калитка была распахнута настежь, а точно помню — прикрывала ее бабушка. Вернулась? Не у каждой дочки погостить удается, по-разному бывает. Тем более — жить.

Я, на правах знакомого, зашел. Дом, однако, стоял нетревоженный. И дверь аккуратная, и окна, все заперто. А по двору беспорядок, не шибко сильный, но беспорядок. Не нарочно, просто никто не трудился обойти старое ведро, помидоры на грядке, сложенную поленницу. Впечатление, будто зашли за бабкой, но, не доходя до дома, поняли — нет ее. И ушли. Одно смущало — следы на грядке. Не подошвы, скорее, босиком кто-то шастал. Хотя отпечатки нечеткие, а я не следопыт.

Нет бабушки. Не с кем перемолвиться.

Бесцельно прошелся я по совершенно пустой теперь деревне, тишина давила тяжелым гнетом, не продохнуть, не выпрямиться.

На кладбище я шел, принуждая себя. Никогда не любил могил, сразу начинало зудеть где-то внутри. В детстве сказок страшных наслушался, или что, но всегда охватывает меня тревога и неуют — здесь, в Киевской Лавре, в Казанском соборе. Всегда удивлялся, когда читал про безмятежность и покой в подобных местах. Нет, скорее, словно под высоковольтной линией стоишь. Самовнушение, конечно. Но и сейчас подобное чувство охватило меня. Пора бром пить, валерианку. Капли датского короля. По чайной ложке в правое ухо.

И тут мерещились мне перемены — землица в той кучке посвежее будто, крест в прошлый раз прямо стоял, а теперь съехал на сторону. Конечно, все это обман чувств, утешал я себя. Но утешений хватило ненадолго: мраморная плита, которой я не так давно интересовался, пропала. Добрались таки могильные воры, пришел черед Шаршков.

Я постоял над разворошенной могилой. Земля была раскидана в стороны, словно… Чушь поросячья и переутомление. Срочно требуется отпуск.

На плиту я наткнулся почти сразу — она лежала в шагах десяти, в бурьяне. Я думал — плохо, украли. А выходит еще хуже.

Шесть часов вечера, но вечера в июле длинные, солнце еще довольно высоко. Я прошелся дальше, уже не оглядываясь по сторонам. Хватит того, что увидел.

Ничего особенного я не увидел. Подумаешь, могилу раскопали. Чем удивили. Первый раз, что ли. Даже на охраняемом, престижном кладбище посреди Москвы из могил крадут, чем провинция хуже? Тем, что Ахромеева нет? Домой пора, вот что.

Нервы. Кисейная барышня и посконная правда жизни. Пнув ногой пук соломы, лежавший поперек, я попытался вернуть уверенность в себя, собственные силы, собственный ум, наконец. Совершить что-нибудь такое… энергичное, действенное, положить конец неопределенности и вернуться к простой жизни простого человека.

Но ничего на ум не приходило. В тени деревьев грузовик мой остыл, и я забрался в кабину. Пора понять, что события в жизни происходят независимо от меня и помимо меня. Я ведь не частный сыщик. Да и Петька — родственник весьма и весьма условный. Двигай-ка потихонечку домой и займись своими делами. Набивай кубышку, опять женись, что еще нужно мужчине зрелых лет.

Выслушав собственные советы, я погордился собственной сметливостью. Умненьким стал, годы научили обходить горы. Справа и слева обходить, как удобнее. Только почему-то обходные пути все время в болото заводят. Сперва борзо идешь, быстренько, веселишься, а потом как зачавкает под ногами. Сыро, неуютно. И вокруг — чавк, чавк. Отовсюду. Зато всегда как люди. Как все. Среди других не последний. Не первый, да и не хочу быть первым, честно, не хочу. Но не последний. Противно? Значит, полезно. Как рыбий жир и прививка от дифтерии под лопатку. Для долголетия полезно.

Решив на время повременить с философией, я открыл тетрадь. Почерк у Петьки был редкий — ясный, четкий, каллиграфический. Он его на спор выработал в пятом, кажется, классе. Со мной спорил, пришлось приемник покупать, «Спидолу». Я опрометчиво утверждал, что никто в нашем роду писать разборчиво не сможет. Уж больно дальнее родство, а то бы выспорил я.

Поначалу я бегло перелистал тетрадь. Когда и успел исписать столько. Потом начал вчитываться. Потом закрыл дверцу, поднял до половины стекло и лишь затем продолжил чтение.

Сегодня — первый день практики. Самый первый. Попытку вести дневник — не строгий ежедневник выполненной работы, а вольное описание мыслей и чувств я предпринимаю по совету профессора Неровского. Профессор утверждает, что таким способом можно развить качества, необходимые для университетского работника, избавиться от дубовости языка и таких ужасных выражений — университетский работник. Ученый должен уметь писать и говорить живо, увлекательно, чтобы его лекции слушали, а книги — читали. Наверное, опять дубовость языка. Если придираться, то выражение «дубовость языка» тоже не ахти. Корявое, шероховатое. Незачем придумывать новые слова, когда и старых довольно — тоже совет профессора. Восемь книг, я имею в виду беллетристику, подтверждают его компетентность.

Итак, практика. Месяц полевых работ. Раньше ездили далеко — Алтай, Карелия, Каракумы. Сейчас едва сюда выбрались, и то благодаря поддержке администрации Северного района. О ней подробнее ниже. Впрочем, для научной работы совсем необязательно ехать в сопредельные страны, под боком работы тоже невпроворот, непаханая целина. Сейчас на практике мы не номер отбываем, а выполняем реальную работу, заказанную и, пусть скудно, но оплаченную.

Руководит практикой докторант кафедры, Камилл Мехметов. И работа — по теме его диссертации. Тема же достаточно оригинальная — «Динамика содержания птомаинов в почвах Центрально-Черноземного региона». Говоря простым и общедоступным языком, Камилл (мы его попросту зовем, по имени, двадцать шесть лет всего докторанту) изучает, что происходит с трупными ядами на нашей земельке, как они разлагаются, окисляются, и когда станут безвредными.

Первый день — устройство. Приехали мы к полудню, Виктор довез, мой дядя. Он из тех, кто предпочитает синицу в руках, бросил свой НИИ связи и зашибает деньгу извозом. Да не о нем разговор. Установили палатки, разместились, подготовили все для работы. Начнем завтра с раннего утра, а сегодня — осмотр местности и выяснение деталей.

Деревня Шаршки оказалась почти пустой, живет в ней старуха, и больше ни души. Камилл надеялся, что вообще никого не будет, но и одна старуха — совсем неплохо. Разрешение на проведение работ, разумеется, выправлено по всем правилам, однако привлекать внимание совсем ни к чему. Заявятся родственники погребенных, шум поднимут, ни к чему это нам. В Дагестане, говорит Камилл, за такие дела вообще прибили бы, там предков чтут. Но мы в России.