Новые праздники - Макс Гурин

И очень нравилось мне, что текст простой-простой, как четыре копейки, по сравнению, конечно, не с Ларисой Черниковой, которая мне, кстати, искренне нравится, а со всей мрачной культурологической подоплекой, изложенной выше. И ритмика такая прикольная была, изначально отсылающая к латинским джазАм, небезысвестным нашему, блядь, народу. И мелодийка была такая полиритмичная в рамках четырёх, заметьте, четвертей, похожая чем-то, как я потом подумал, на мелодийку суперхита, на который кто только потом римэйков не делал. А сама эта мелодийка, как уже сильно потом я узнал, принадлежала все той же, ещё незнакомой мне тогда, но замечательной Сьюзан Веге. Вы, наверно, не понимаете, о чем я говорю. Я бы вам напел, вы бы сразу вспомнили. Эту мелодийку все знают. Но, увы! Литературка — не музычка!..

И вообще такая там была общая аура, как в возникшей несколько позже и столь поразившей меня песенке Кристины Орбакайте «Без тебя», где, кстати, тоже про город и про девочку, которая такая маленькая в этом грозном безучастном городе, такая охуевшая, такая одна-одинешенька, такая маленькая опять же, а город такой большой, что он совсем не полонтин, а опасность. Того гляди — проглотит бедную беззащитную девочку. Ужас! И вообще я вам обещаю, что к этой Орбакайтиной песенке мы вернемся ещё несколько позже. По разным причинам. Многое проиллюстрирую я вам ещё.

XLII

В конце марта-месяца, и в конце нашего последнего с Серегой евроремонта случилось то, о чем я давно уже к тому времени подсознательно и околосексуально мечтал, и что впоследствие стало, как я и боялся предвидеть, одной из причин почти полной потери моей веры в себя.

Давно уже, что называется загодя, обрабатывал я Дулова, прекрасно при этом понимающего, что я занят не чем иным, как именно «обрабатыванием», но позволяющего мне это по причине своей душевной широты, на предмет того, а нельзя ли, мол, вот Серегу нашего звукорежиссером устроить к Андрею Бочко на студию. Я, конечно, не говорил прямым текстом, но постоянно вдохновенно пел, что Серега — звукорежиссер от Бога, что уши у него золотые (что, кстати, правда), как и руки, и он, Серега, талантлив, как я не знаю, и что ему бы только дать шанс попасть в тусовку — он, бля буду, таким бы мог стать звукорежиссером, каких немного, ей-богу.

Этими восхвалениями я преследовал несколько целей, или не преследовал, а потом придумал, чтобы ещё более себе меркантильным и расчетливым в своих же глазах казаться говном, не помню.

Но, во-первых, я и впрямь так тогда… да и сейчас считаю. Во-вторых, очень меня грузил в то время тот неописуемо крупный объем всего того хорошего, что сделал мне за всю нашу совместную мысле- и жизнедеятельность Сережа. Казалось мне, что настал мой час отдавать сполна неафишируемые как таковые долги. Потому что, как я правильно рассудил, если мне удастся косвенно повлиять на всю будущую серегину жизнь, причем в том направлении, которое было тогда желаемым для него самого, то вроде как я буду чувствовать себя независимей и необязанней, не говоря уж о том, что всегда приятно сделать добро человеку, который этого, блядь, добра так много сделал тебе. В том, что Серега приживется на бочковской студии и станет там более чем своим человеком, на которого, не пройдет и трех месяцев, (как оно все и случилось!), все будут расчитывать больше, чем на себя самоих, я не сомневался ни единой секунды и обходными путями Дулушку заранее за Серегу настраивал.

Ну, а в-третьих, ужасно мне хотелось, чтобы мои самые, пожалуй, близкие из мужиков друзья, эти мрачные тупые зодиакальные тельцы с ранимой, блядь, душой, подружились и между собой. Ибо не имея ранее близкого знакомства, они, будучи тельцами и обоюдояркими баранами от искусства, друг друга конечно же подсознательно ненавидели по ряду слишком простых, очень понятных всем нам, дилетантам психоанализа, причинам.

Они, эти два мудака, ненавидели друг друга, а я их обоих любил. Они внутри моей глупой водолейской душонки являли собой два полюса, непримиримых лишь потому, что им, тельцам, недоступно долгое время было понимать всю водолейскую широту мира. То есть, хотел я путем провоцирования дуло-сережиной дружбы, восстановить СВОЕ душевное равновесие; внутри себя хотелось мне мира и согласия. Тем более, что я, будучи водолеем, наперед понимал, что оснований у этих двух моих полюсов для дружбы между собой ещё больше, чем с давно равноблизким им мною. Наивный! Конечно, я был прав, но никогда, видимо, нельзя полагать, что ты знаешь себя. Хуем по лбу я получил вместо ожидаемого душевного равновесия.

А они, Сережа и Саня Дулов, что вы думаете, распрекрасно, конечно же, подружились.

Трудно передать, какой первое время ловишь невыразимый кайф от того, что люди, которых столь давно и по отдельности любишь, начинают дружить друг с другом уже безо всякого твоего участия. Начинают они находить общие темы. Появляются у них свои какие-то тайны и секреты, свои какие-то темы, на которые они говорят лишь друг с другом, а со мной ни-ни. Но потом, во всех таких, блядь, инициаторах, мне подобных, без исключения начинает поднимать голову бабское ревнивое начало; начинает грузить та фишка, что когда ищешь кого-нибудь из них, ищешь-ищешь, и находишь не где-нибудь, а дома у другого такого же полюса бывшего. Только и остается тогда вспоминать, что ты мужик, и тебе не престало!.. Такие дела. («Такие дела», — это, надеюсь понимаете, что из Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей». Про эту книгу я ещё упомяну ниже.)

XLIII

Сегодня у меня, как и везде, как и в свое время у Шуфутинского, третье сентября 1997-го года. Это грустно. Утром мне позвонила моя первая жена Мила, как ее называла ныне покойная и потому потрясающе удивительная девочка-подруга Света Софеева, Федорчук. Ей нужен Владимир Яковлевич Пропп «Морфология сказки». Я нашел эту книгу. Она сказала, что ей в течение двух часов надо знать, есть она, книга, у меня или нет. Я нашел книгу и звоню глупой Миле уже второй час, но у нее занято. Она совсем охуела. Я не понимаю. С кем она пиздит так долго? Муж на работе, ребенок с дачи перевезен, Пропп срочно требуется, а она все пиздит и пиздит с кем-то по телефону. А может быть трубка у нее плохо положена? Очень даже может быть. С нее, с этой вечной девочки, станется. Сейчас позвоню ещё раз…

Вот, позвонил. Занято. Какая же ты, первая моя любовь моя, все-таки дура! Я нашел тебе Проппа, хочу позвонить, у меня дел моих инфантильно-творческих до жопы, в три часа мне нужно идти к урологу, потому что я себе похоже свою хуйню где-то простудил, мне надо заканчивать девичьи песни, и все эти дни я жду звонка моей замечательной С, ибо у нее погибла подруга, и самому мне беспокоить ее неудобно, хотя я не уверен, что она не хочет от меня, чтобы я позвонил ей первый. Я позвоню. Если она не позвонит. Позвоню в субботу или в воскресенье. Что я ей скажу? Не сказать ли ей, что я влюблен в нее? Нет, не сказать. Вот видишь, Милушка! А ты совсем охуела. Я тебе Проппа твоего нашел, а ты по телефону пиздишь, или трубку положила хуево, и ждешь моего звонка, думаешь, что я говно-человек. Господи, как же меня это все заебало, если б ты знал, отец!

Вот, дозвонился. Все-таки Мила — милейшей души девочка. Она тут меня звала недавно в гости, пить в ее семейном кругу пиво, а потом, спустя неделю позвонила посплетничать, в ходе чего сказала очень жизнерадостным тоном, что я должен ей быть по гроб жизни благодарен, что она от меня ушла. Я ценю в женщинах такие фишки. Она молодец. Это правда. Но нисколько я не жалею, что именно она была моей первой любовью!

У нее с язычком вообще всегда все в порядке было. Когда мы ходили с ней давным-давно подавать заявление на развод, я не утерпел, ибо маленький был ещё, и посетовал на то, что вот, мол, я так мучился, дефлорируя ее, а Димке, мол, все на шАру достается. О, что она мне ответила, улыбнувшись такой улыбкой, за которую можно было простить все человеческие грехи: МАКСЮШКА, ТАК ВЕДЬ НЕ БОГИ ГОРШКИ ОБЖИГАЮТ! Молодец — девочка!

У меня складывается ощущение, что я пишу роман, который в силу разных причин решительно невозможно будет читать. Одновременно с этим ощущением я нисколько не сомневаюсь, что это вершина моего литературного и, в первую очередь, автобиографического творчества. Ничего удивительного! Такой уж я идиот, что как сделаешь все, как действительно хочешь, то есть покажешься читателю таким, какой ты есть, так сразу станет понятно всем, что непонятно, зачем я вообще существую. Может я ошибаюсь. Очень сложный прикольный синтаксис, но вряд ли это есть +! Или есть? Вот что беспокоит меня больше всего на свете.

Разве только филологи смогут это читать, но они, похоже, никогда не простят мне, что я все-таки не закончил их ебаных факультетов. Но кто такие филологи: восемьдесят процентов самонадеянных вечных девочек, в один прекрасный день резко превращающихся в глупых и толстых самок, да двадцать процентов зашуганных интеллигентных вечных мальчишек, неспособных починить собственный водопроводный кран. Может я и ошибаюсь. Почему-то только все те люди, которых я любил на своем факультете, стали впоследствие заниматься чем угодно, только не филологией. Да и ебись все красной коняшкой!