Голод - Нурдквист Лина

Нас разбудил свет – и холод. Огонь в печи погас, и только я могла его теперь разжечь. Армуд должен был принести домой дрова. Теперь только я могла принести дров. Принести воды, принести на руках детей. Отнести еду на стол и посуду со стола. Я носила, носила, носила. Носила целыми днями, не решаясь остановиться. Должно быть, мы что-то ели, но не помню, чтобы я мыла посуду. Ваши новые качели лежали на земле рядом с дровяным сараем, я обходила их, не в силах заставить себя их убрать.

На следующую ночь в маленьком доме мы лежали вчетвером, как обычно. Но одно тело лежало неподвижно под льняной простыней на кухонном столе, который он сам смастерил. Смазав его палец керосином, я сняла кольцо, хотя прикасаться к его рукам было странно. Кольцо всегда было ему велико, оно ведь не его. Кольцо, его зеркало и бритву я положила в красную шкатулку. Закрыла крышку. Из глаз сочилась соль. Я провалилась. Лес – это еще и то, что находится между деревьями. В свете, среди камней и под ними. Но не этот лес убил его. Стволы деревьев вокруг нашего дома вцепились корнями в землю. Они издавали тяжелые вздохи, оплакивая моего Армуда.

Потом его унесли, но пустоту забрать не смогли. Мы вернули его земле, а потом стояли на поверхности – мы, оставшиеся. Каждое утро тревожный бледный свет будил нас. Красные, слезящиеся глаза, быстрое дыхание полуоткрытым ртом. В доме стало так холодно. Сбившийся комом матрас, сырая подушка, застиранное постельное белье. Я провела пальцами по волосам, пытаясь отогнать усталость. Потом бросила это занятие.

Туне Амалия смотрела опухшими глазами, когда мы вместе накрывали на стол. Открывались и закрывались шкафы, чашки ставились на стол и убирались снова. Потом стало тихо. Я сидела, уронив голову на грудь – голова казалась слишком тяжелой, чтобы поднять ее. Воспоминания разрывали грудь. Тяжелые мысли. Бледная ярость. В животе – комки страха. Мысли как клещи. Нищета. Все мои внутренности словно провалились в пропасть, осталась только скорлупа.

Он рядом. Мы все вместе, он по-прежнему с нами. Серый оттенок, покрывший собой все в жизни, не очень-то красив, но он куда прекраснее, чем полная пустота.

Его отполированный топор на чурке. Вязаные варежки с сине-красным узором посреди утренних заморозков. Как он искал их! Теперь они ему больше не понадобятся.

Тело мое стояло у плиты рядом с репой и котлом, а душа улетала сквозь отверстие в заборе. Проходя мимо качелей, я отворачивалась. Иногда я видела, как ты, Руар, проводишь пальцами по каменной изгороди, сложенной Армудом, и тогда я захлебывалась слезами и соплями. Время не лечило раны, месяцы мне не помогали. Зимними ночами я не поднимала головы. Звезды для меня утратили цвет, только лили свой бледный свет на полную бессмысленность.

Пейзаж стал белым, как мел. Люди мерзли. Горе безбрежно. Я не могла заставить себя снять с крючка шапку Армуда, словно тогда случилось бы что-то бесповоротное. Словно бы все уже не оборвалось.

Больше никогда. Так много этих «никогда».

– Мама, весной прилетят птицы, – сказала Туне Амалия и погладила меня по руке. Это я должна была бы ее утешать.

– Да, пчелка моя, обязательно прилетят.

– Солнышко согреет нас, мама. Все образуется, все будет хорошо.

Я лежала, сглатывая ком, нараставший в горле.

Ты варил нам кашу, следуя моим инструкциям: такой маленький, ты бегал туда-сюда между столом, печью и кладовкой. Снаружи снова падали белые хлопья, но никто не танцевал на первом снегу. Снег ложился на землю за нашим окном, укрывал сухую траву, а потом таял от тепла осенней земли. Ты поставил корзину для дров у двери, чтобы не забыть пойти наполнить ее, и мне хотелось сказать «Нет! Не наступай туда! Отойди в сторону!», но я ничего не сказала, и услышала звук скрипящей доски. Прочь из дома. Без обуви, без платка. Выпалив что-то, что надо принести еще дров. Я стояла снаружи, оттягивая подол свитера, задержав дыхание, пока хлопья снега медленно опускались на землю. Ни одно из них не пережило падения. Они летели и летели к верной смерти. Обернувшись, я посмотрела на свой дом, и не захотела входить в него – попятилась прочь от Уютного уголка в метель и в слякоть, и увидела свои собственные мокрые следы, они показались мне такими одинокими.

Тогда я повернулась и кинулась бежать. Прочь от снега, где никто не танцует, прочь от дома, где никто не бреется, в лес, босиком по холодной земле, которая резала мне подошвы, как ножом. Ноги увязали все больше, мне приходилось поднимать их все выше, чтобы продолжать двигаться вперед. Но где перед? Куда мне бежать? Куда я могу убежать? Голова чуть не лопалась от холода, и я сдалась. Легла в тающий снег, ощущая, как сырость и холод подбираются ко мне.

Плакать я перестала.

Ты заметил, что произошло в тот день, Руар? Я огорчила тебя своей тьмой?

В шраме, оставшемся после смерти Армуда, росло мое одиночество. «Фантазию нельзя укротить», – сказал он. Но оказалось, что можно. Со временем она перестала быть сказкой, превратилась в ложь. А потом ее закопали в глубокую яму в земле. В тот день небо было таким голубым, брусника такая красная у меня под ногами. Любовь моя. Теперь он стал серым камнем в моих легких, невидимой коркой на моей коже. Но только в тот день, когда я убрала его коробку для обеда и инструменты, до меня дошло, что он умер. Никогда он не расстался бы с этими предметами.

День проходил за днем. Можно заболеть от несчастья, от заразы или от горя. Я не заболела. Продолжала жить. И продолжаю. Ничего другого не остается, кроме как существовать дальше. Ты знаешь, что я заново научилась смеяться. Но иногда, когда ветер шумит в кронах деревьев, мне по-прежнему чудится, что я слышу дыхание любимого.

Кора

Лекарство

Бриккен принимает вечерние лекарства. По полу тянет холодом, я поднимаюсь с места, чтобы отыскать себе пару шерстяных носков, когда Бриккен начинает кашлять. Стакан с водой она отставляет на столешницу, по всему ее телу прокатывается спазм – она все кашляет и никак не может остановиться. Лицо краснеет, она опирается на одну руку, складывается пополам и кашляет, снова и снова, из глубины грудной клетки. Из горла доносится хрип. Я в сомнениях – наверное, надо бы подойти и постучать ее по спине, но тут она выпрямляется, жестом отгоняет меня. Моргает за толстыми линзами очков, вытирает слезы, потом закрывает дозатор с таблетками и ставит на место в шкаф.

– Я их пересчитала, так что не пытайся наглотаться.

Тон ее звучит сурово. Мне хочется распахнуть дверь и выбежать вон. Она улыбается, но я знаю, что она имеет в виду. Много лет назад я брала у нее таблетки – вероятно, она догадывается. Но не я одна все их проглотила. Этого она не знает, и это как раз самое ужасное. Или почти самое ужасное. А если бы я швырнула в нее все признания, которые у меня накопились, ей в лицо со слоновьей кожей – что тогда? Она сгорела бы, почернела и превратилась в прах, как измельченные таблетки на скатерти?

Ни за что на свете я не решилась бы это сделать.

Она замечает мой взгляд. К счастью, неверно его истолковывает.

– Прости, – говорит она. – Я всегда думала, что это ты их взяла, что тебе они понадобились. Но это вполне мог быть сам Руар. После Туне Амалии. Или из-за меня, из-за всего.

Я не отвечаю. Не знаю, кто такая Туне Амалия.

Она считает, что я должна все вынести, перетерпеть, дождаться. Все это я знаю, она столько раз рассказывала мне, каким должен быть добрый человек: терпеливым, потрепанным жизнью, но сохранившим местами перламутровый блеск, с надеждой на лучшее, но готовым к худшему. Напоминает мне, как она вкалывала у Фриды в обмен на кров и еду. Намекает, что сейчас намного лучше.

– Лес дает пропитание всем птицам, но они должны сами его найти, – любит повторять она.

Из крана в кухне капает вода, и я не хочу уходить сегодня вечером к себе. Лежать в своем алькове между ярко-желтых, до тошноты, стен – с самого первого дня, едва я просыпалась, у меня начинала кружиться голова от этого цвета, возникало чувство, что я падаю. От него меня, как и Дага, всегда тянуло пойти вниз, хотя не ради внимания и заботы, которых искал он. Я просто хотела дышать, уйти куда-нибудь. Не знаю, когда к первому этажу пристроили второй, ставший домом мне и Дагу, но между исходным домом и пристройкой как будто проходит линия разрыва. Эти такие разные части так и не были соединены воедино. Так и я не слилась с остальными. Хотя нет, с Руаром. Глядя на меня, он возвращал меня на землю.