Тот самый сантехник 8 - Степан Александрович Мазур

такие впопыхах можно действительно быстро и качественно приблизиться к богу благодаря острым кольям, – тут же отметил Шац, сокрушаясь, что нельзя курить на территории храма.

– Что-то я в сомненьях, – заметил и Стасян, но поплёлся следом за Борей. – Красивый слишком. А где красота, там часто пустота.

Боря пожал плечами. Храм как храм: высокий, красивый, блестящий на солнце золочёными куполами. Только людей вокруг ни души. Несмотря на то, что массивная тяжёлая дверь была открыта.

Однако, это была лишь видимость. Едва перешагнули порог, как бабка в платочке отчитала:

– Чего не креститесь? Почему не поклонились? Совсем смирения нету? А если найду?

– Главный где? – уточнил Шац, близко подпуская в вопросах духовности только тех священнослужителей, что в бронежилетах с кадилом по окопам бегали, а не водой на рабочие трансформаторы плескались, дела физики метафизике передоверяя.

Причём уважал Матвей Алексеевич скорее тех батюшек, что под обстрелами проповедовать не боялись, разве что автомат на крест сменив порой. Бывали приятные моменты и на третьей линии, где крестили бойцов, уверовавших в часы затишья. Там за обряды не спрашивали, а поучали почти молча. Всех тех, кто готов был говорить, слушали. Платы не брали. Напротив, сами крестики и иконки раздавали всем желающим.

– Мы как раз, чтобы насчёт крещения узнать, – кивнул Боря бабуле-божьему одуванчику, украдкой поглядывая, где бы бахилы раздобыть.

«Вдруг, как в поликлинике, автомат какой стоит?» – предположил внутренний голос.

– А чего тут знать? – прищурилась послушница в платочке. – Не крещённый, что ли? Ай-ай-ай! А чего пришёл тогда?

– Так мы как раз же… – попытался снова завести разговор с ней сантехник, но она уже смотрела на форму Шаца.

– А ты что же, прямо в военном решил свечку поставить? Убийство – грех. А военная форма – греха предтеча. Ибо сказано, ударили по щеке, подставь другую. По обоим получил? Жди, ещё добавят. Потому что гордыня всё, если сдачи дать охота! А если не охота, то уныние. А как без уныния, когда чревоугодие утолить желаешь и зла в магазине не хватает? Все деньги – зло. Зелёные – в особенности. А чтобы меньше было в мире зла, все деньги в церкви сдавать надо. Там им самое место. Тут и без вас разберутся, чтобы Там хорошо жилось после.

– Индульгенция, что ли? – прищурился Шац, пытаясь уловить смыслы в потоке речи старушки. – Так она же только в католическом мире практикуется. А у нас разве что в «девяностых» немного в ходу была.

– Католики? – ужаснулась бабка. – Демоны и черти все!

– Почему?

– А кто ещё на левой руке обручальные кольца носить будет? И сидеть на скамейке во время проповеди? То ли дело мы. Дело наше правое, потому на правой руке кольца носим. А усталость для плоти вообще – закаляет душу. Тем и спасёмся. – Бабка схватилась за бок, заойкала, но едва все снова обратили на неё внимание, быстро добавила. – А дети сейчас какие пошли? Труды им, видите ли, интереснее слова божьего. Требуют чего-то, объяснении хотят. А чего тут объяснять? Верь, да молись и всегда подадут. – Бабка даже хмыкнула. – Вздумали тоже – учиться. От знаний – горе одно! Им вообще вместо одежды с детского сада власяницу носить надо, чтобы жизнь мёдом не казалась. А то как розги отменили, все проблемы и начались. Одно-два не поротых поколений и всё, хоть снова в комсомол вступай.

– Что ты мелешь вообще? – возмутился Лопырёв, так как бабка была явно не в себе.

Но из уважения к месту, сказал это в полголоса и предпочёл выйти на улицу, что не развивать конфликт. Раз бабуля уже поймала свою волну, лучше её было не распылять.

– Или исповедоваться пришли? – бурчала бабка себе под нос, пока не обнаружила новую жертву. – А раз пришли, хотя бы лица раскаивающиеся сделайте!

Боря только брови приподнял.

– А ты, оглобля, телефон убери! – это предназначалось уже Стасяну, который застыл перед золочёным иконостасом в полный рост и просто смотрел на образа, а затем решил сделать фотографию, чтобы потом пересматривать и додумывать что-то своё, без вредных комментариев и навязанного мнения.

– Стасян, ты чего? – обратился шёпотом Глобальный.

– Вижу, что богато, – прищурился крановщик, никак не реагируя на выпады «за-храм-смотрящей». Видал он таких по больнице. Все не в себе давно. Но бог ли с ними разговаривает? Ещё большой вопрос. – Но не чую я духовности, Боря.

– А ты что, теперь экспертом по духовным вопросам заделался? – начинал от всего этого уставать Глобальный.

Народу вроде вокруг никого, воздуха хватает, потолки высокие, а дышится заметно тяжелее. И сразу не понять, в чем дело.

«В свечках чадящих? Или построили в местах аномальных?» – тут же прикинул внутренний голос: «По телевизору все версии рассматривают. И все с разных ракурсов. И все – имеют место быть. Главное сильно не углубляться, а то отхватишь».

Но крановщик не сдавался, продолжая развивать мысль:

– Где много золота, там мало наполненности. А знаешь почему? Да потому что блеском обычно полости внутри прикрывают. И чует глубинный народ эту пропасть между пустыми и сутью. А пропасть эта всё шире, Боря.

– Между кем?

– Между теми, кто на джипах ездит и часы по миллиону носит и теми, кто последним хлебом делиться готов, – и Стасян сам посмотрел пристальнее любой бабки. – Или ты тоже шапки золотые хочешь носить, чтобы голову пустую прикрывать?

Боря шапок вообще не носил, так как потеплело. И в салоне ездил прогретом. Но притом и сам на джипе ездил. Поэтому в спор решил не вступать. Всё равно проиграет.

Стараясь не обращать на крановщика внимания, он только снова к бабушке снова обратился:

– Мне бы племянника покрестить. Так где что узнать можно насчёт этого?

– А чего тут знать? – хмыкнула та и показала рукой в направлении севера. – Там церковная лавка. Сходи, там все расценки и висят на листочке. Покупай, да крестись. А то ходят тут, вынюхивают ладан на халяву, а потом образа со стыда плачут.

Вышел Боря из храма, как будто оплёванный. Вот зачем так?

Рядом Стасян морщился, постоянно повторяя:

– Нет духовности, Борь. Нету её! И душно здесь. Но не телу. Все эти церкви,