Роман для женщин - Михал Вивег

— Тебе так скучно? — язвительно припоминаю я его собственные слова.

— В конце концов, мне сорок, — качает он головой. — Не хочу быть на классном собрании сына самым пожилым родителем…

Это мне что-то напоминает, но все равно я целую его.

Почти каждый вечер ложимся спать вместе. Мы уже не отдаемся любовным утехам так часто, как раньше, но и без них с Оливером в постели чудесно. Обычно я притулюсь у него под мышкой, а он согревает мои холодные руки и ноги или слегка водит пальцем по моему лицу (это я обожаю).

Знаете, милые сестры, что такое любовь?

Когда кто-то перед сном просто нежно гладит вашу ладонь.

3

Однако ничто не вечно под луной.

— «Настоящая цена любви состоит в том, что она была, — в один из февральских вечеров цитирует Оливер Ярослава Гавличека[78], которого читает. — Воплощенные мечты предвосхищают бури и бесплодными приходят в рай».

В марте эти слова сбываются.

В марте он уже не цитирует мне ничего. Он буквально завален работой — по крайней мере говорит так. Домой раньше приходил в восемь, теперь большей частью после девяти.

— Привет, любовь, — приветствую я его, стараясь, чтобы это не звучало укоризненно или даже с подозрением.

(При этом, конечно, и думать не смею о всяких Блудичках…)

Оливер удивленно смотрит на меня, словно ужасно поражен тем, что я живу у него.

— Привет, привет, — говорит он раздраженно, устало.

В последнюю мартовскую неделю он заболевает, а возможно, притворяется больным. Речь идет о заурядном вирусе, однако признаки болезни Оливер излишне драматизирует. Он отказывается вставать с постели, кашляет, пять раз на дню мерит температуру и накачивает себя колдрексом, бромгексином и разными дорогостоящими поливитаминами (его домашняя аптечка, ни дать ни взять, отлично снабженная полевая амбулатория среднего масштаба).

— Я наконец поняла, что это обычная мужская ипохондрия, — с улыбкой говорю я, принося ему в этот день уже вторую сухую пижаму, но он злобствует. Твердит, что его неоспоримый физический недуг я цинично недооцениваю.

Через несколько дней он, естественно, поправляется, но по-прежнему невыносим. Вечерами молчит, а когда прямо спрашиваю его, почему он со мной не разговаривает, раздраженно начинает толковать о том, что все производители моющих средств — круглые идиоты. Его анекдоты перестают быть забавными.

Мне становится с ним скучно.

Ко всему он снова пьет, практически ежедневно. Его одежда теперь еще неопрятнее, чем прежде.

Однажды в середине недели он приходит домой пьяный в стельку (по случайному совпадению в тот самый день, когда Мирек вручает мне в редакции трогательно неловкое любовное послание). Я выхожу в переднюю встретить Оливера, но он, увертываясь от меня, молча проходит мимо и одетым валится на постель. Раздраженно отбросив моего кенгуренка в сторону, мгновенно крепко засыпает.

Разумеется, он храпит — сцена будто из какого-то фильма. Я ставлю у его постели ведро, хватаю мобильник и звоню Ингрид.

— Хочешь знать, как выглядит любовь? — говорю ей без предисловия, не стараясь даже приглушить голос. — Тогда соберись и приезжай сюда…

4

Мы стоим над пьяным вдрызг Оливером и смотрим на него, как две разгневанные парки: от него несет куревом и алкоголем.

— Так кончаются наши девичьи мечты… — констатирует Ингрид, прикрывая Оливеру обнаженную спину.

— Иногда я бы хотела быть лесбой… — говорю я.

Ингрид обнимает меня и с деланной страстью гладит мне низ живота и груди; оттолкнув ее, иду за письмом Мирека.

«…Возможно, ты будешь смеяться, но я и впрямь чувствую, что под завязку полон настоящей любви, которой мне не с кем поделиться, — пишет мне Мирек. — Жизнь человека тяжела, когда ему не для кого жить, не для кого зарабатывать, не для кого стараться. Думаю, что и тебе, наверное, все это не очень легко, но, если бы ты хоть чуточку могла меня полюбить, мы с тобой вместе прекрасно бы жили, потому что я умею ценить любовь. Женщин я ни в коем разе не бью! Кроме того, я успел кое-что скопить, немного правда, но на маленький, пусть и не новый, домик где-нибудь подальше от Праги, пожалуй, наскреб бы. Или тебя не привлекает жизнь где-нибудь вдали от столичного смога и шума, посреди чистой природы, где межчеловеческие отношения между мужчиной и женщиной еще не испорчены?»

Ингрид поначалу умильно улыбается, но при повторном чтении начинает громко смеяться. Оливер храпит. Я уже чувствую себя виноватой.

— Знаешь, Ингрид, грешно над этим смеяться, — говорю я. — Это просто кощунство.

Но потом, не сдержавшись, хохочу вместе с ней.

Мои «межчеловеческие» отношения между мужчиной и женщиной уже, пожалуй, испорчены.

Глава XXVI

Meet my parents[79] — Трио цыплят — Можно ли гордиться замковой мостовой? — Не дадите крашеное, дайте хоть беленькое 1

В апреле Оливер представляет меня своим шестидесятипятилетним родителям.

Словно он не знает, что у нас и без того уйма проблем!

Словно мало того, что ему сорок, что он спал с моей матерью, что пьет как сапожник, что дико одевается, что у него ужасные взгляды и ужаснейший лучший друг, так ко всему у него еще есть родители!

Список Оливеровых недостатков зловеще разрастается.

2

Оливер эскортирует меня к ним на пасхальные праздники; утверждает, что этот визит уже нельзя дольше откладывать. По пути в машине он пытается внушить мне, что наш визит нужно воспринимать не как неприятную обязанность, а как знак уважения. В его жизни было много разных знакомств, намекает Оливер мне, однако своим родителям он представляет лишь исключительно серьезные…

— А Блудичку? — спрашиваю я напрямую. — Ее ты тоже представил им?

Оливер внезапно переключает свое внимание на вождение.

— Ну-ну, — говорю я кисло.

3

Он останавливается перед скромным домиком на самом краю села; дальше уже одно поле. Садик тщательно обихожен, столичного шума и смога тут и в помине нет, но жить здесь я бы решительно не хотела. Оливер выключает мотор и неожиданно сигналит — я вздрагиваю (иногда у меня от подобных испугов выступает лихорадка). Занавески с цветочным узором отдергиваются, и родители спешат к нам навстречу. Они улыбаются, но я хорошо знаю, что при этом мысленно сравнивают меня с предыдущими Оливеровыми пассиями.

Оливер хватает меня за руку и тащит к ним. На лице у него выражение, до сих пор не знакомое мне и отчуждающее его. «Какой по счету гостьей я являюсь? — думаю про себя. — Четвертой, седьмой? Сколько раз они уже играли в эту игру?»

— Добрый день! — восклицают все трое с улыбкой.

Первое впечатление: отец суетно галантный, на удивление маленький; на голове довольно редкие волосы (гены?), а на шее висит донельзя отвратительный галстук. Мать полная, но ухоженная; явно соблюдает невозмутимое достоинство. Словом, тот тип женщин, что особо заботятся о прическе, лице, шее и ногтях, а прочее прикрывают свободным костюмом или шелковым платьем… Мгновенно их обоих представляю в постели (ей-богу, ничего не могу с собой поделать).

— Вот это Лаура, мама, — говорит Оливер.

Мать обнимает меня с сердечностью, которая, как ни странно, кажется искренней. Поначалу столь быстрое расположение ко мне даже необъяснимо, но, когда в гостиной на этажерке с журналами я обнаруживаю несколько номеров «Разумницы», понимаю: любовь к журналу, вероятно, переносится и на его редакторов… За обедом (посреди стола белый цветочный горшок с зеленой травкой, шоколадным зайчиком и тремя желтыми цыплятами) я старательно рассказываю несколько историй из жизни редакции.

Оливер одобрительно подмигивает мне.

4

После обеда мы все отправляемся пройтись по городу (понять не могу, откуда берется смелость называть эту жуткую сонную дыру городом). Оливерова мать с шокирующей естественностью хватает меня под руку. Оливер идет рядом с отцом в трех шагах впереди нас. Двигаемся мы невыразимо медленно, поэтому мне сразу становится холодно и начинает казаться, что я на похоронах. Наконец мы доходим до какой-то площади.

— Она заново вымощена! — гордо указывает мне отец Оливера на мостовую.

Да, возможно, однако все магазины и единственное кафе закрыты. На целые сутки, осознаю я. С матерью Оливера мы говорим о шампунях и бальзамах для волос; повторяю обрывки моих разговоров с парикмахершей. Мать Оливера внезапно останавливается и запускает в мои полосы два пальца, Я чувствую себя лошадью, которую ведут на торг… Мимо нас проходит какая-то пожилая поседевшая женщина, толкающая впереди себя ржавую тележку с бутылью пропанбутана.

— Привет, — говорит ей Оливер.

Вам ни за что не догадаться, кто это.

Одноклассница Оливера!

5

Вечером мы все сидим перед телевизором. После окончания фильма, с Дастином Хофманом, сославшись на головную боль, я иду лечь — в студенческую комнату Оливера.