Апоптоз - Наташа Гринь

Однажды, бабушка еще была жива, я поехала в Петербург, одна и в марте. Всю ночь мои соседи по плацкарту, толстые щерботные пенсионеры, две женщины – двое мужчин с одинаковой причем длиной волос, мерились тостами, запивая их пластиковыми стопками с водкой. За Россию, за богатство, за хороший секс. И я, укрывшись с головой колючим, пропахшим историями одеялом, неслась ногами вперед и, дыша губами в окно в позе эмбриона, думала, как этих некрасивых золотозубых людей может вообще кто-то хотеть. Слава богу, полкой ниже трясся однорукий дагестанец-военный, громко игравший со студентами в карты на деньги и со смешком приговаривавший, что Аллах ничего не видит, потому что у поезда есть крыша. Опять шоха пошла, ну-ну, подкинь еще!

Я так и не смогла заснуть. Сразу после пьянки угомонившихся стариков где-то справа, дальше по скелету вагона, очнулся молчаливый мужчина шинельного типа и начал то читать ладонь, то медленно считать накопленную мелочь, схороненную в жестяной банке. Копейка к копейке, рубль за рублем. Настоящая пытка. Что ж, ладно, Сатана тоже был путешественником.

В круглый утренний час мы прибыли на Московский вокзал. На раз – финальные содрогания поезда, на два – последние рваные полурывки, на три – серый петербургский перрон обдало вареным зевом открывшихся вагонов. Люди зигзагообразно полетели вперед, оставляя за собой ноги и руки, волочившие потрепанные сумки и чемоданы. Истерично затягиваясь свежим морозным воздухом, как будто почти забытым за девять часов езды. Вот они, мои подпитые пенсионеры, идут, посмеиваясь. Сейчас с натугой плюхнутся в прокуренное такси и, сладковато посвистывая, поедут на полупустую съемную квартиру о двух комнатах, куда-нибудь в район Девяткино или Купчино – отсыпаться перед грядущим валтасаровым пиром. А нелюдимый бухгалтер-шептун, как и я, с силой оттолкнет тяжелые вокзальные двери и, наспех перекрестившись, вступит в полусонный город, затеряется в толпе лиц и тел. Будет слоняться по улицам и ждать, когда откроются первые едальни, где можно испить чаю на все сто посчитанных рублей, пока уборщица дешевой гостиницы прибирает еще не его отсыревший угол. Интересно, кто он, этот человек, что он делает наедине с самим собой.

Температуре тем утром уже некуда было падать. Пока Петербург продирал замерзшие глаза, я бездумно бродила по впадающим друг в друга переулкам, переставляя буквы в их названиях и так пытаясь отвлечься от скулящего чувства ревности – делить этот город ни с кем не хотелось. Ни с одним из всех этих людей, и я знаю, что городам нравятся, когда их эгоистично любят. Прямо, налево, прямо, направо, перекресток буквой Т – и вот, сделав очередной спонтанный сворот, я наткнулась на ствол блестящей водосточной трубы, где будто бы древнерусской прописью было размашисто выведено черным спиртовым маркером – «Господи, где я?» Чуть ближе оказалось, что кто-то несогласный исправил автора на «Господи, кто я?», и неясно, чей вариант оказался более точным. В конце улицы, оперевшись о желтую стену вздутой шубой, в полуприседе стоял бездомный старик, по-бабьи завернутый в красную проеденную шаль, и охранял беременную кошку. Это не все. Скоро, уже через пару часов, наевшись вчерашних пирожков с капустой, я остановлюсь на канале Грибоедова и стану частью толпы из бродяг, студентов и безработных, слушающих, как седой трубач дядя Миша, вытянувшись в небо на высоком складном стуле, играет «Боже, Царя храни». Такая вот христоматийная Россия.

Ладно, все, пора вставать. Я откинула распаренное одеяло и соскользнула с кровати: нагретая морщинистая простыня была в свежих кровоподтеках. Вот же черт. Я рывками стащила ее с постели и потянула по полу в ванную, хорошо, что матрас не задело. Наскоро застирав ткань хозяйственным мылом, я всунула ее в тугой иллюминатор стиральной машины. Жила бы в Турции, поставила бы ее сейчас на режим karma, что значит «для смешанного белья». Вспомнился отец, постоянно повторяющий, что если человек отработает свою карму на 51 %, то он освободится от круга перерождений, перейдет на другой план, вознесется, скорее всего, на богозвезду Сириус, откуда многие души родом. Там ведь наверху на каждого месье свое досье.

Глаз стиральной машины захлопнулся, но стирка не запускалась. Я выждала пару секунд, а потом заглянула ей за спину и увидела, что сливной шланг растерянно повис, шнур вынут из розетки, а на верхней панели, рядом с полотенцами, утрамбованными в плетеную корзину, лежит записка с хвостатым почерком сестры: «Сломалась! Не включать!». Да, беда не приходит одна. Денег и так нет, теперь еще придется вызывать сантехника, платить ему сколько-то тысяч рублей и голодать неделю, а то и две. Хотя разницы никакой: был бы лишний рубль – спустила бы его на книги и все равно бы голодала. С холодного кафельного квадрата на меня глянул вопросительный знак выпавшего русого волоса, моего. А что? Не надо так на меня смотреть, не надо.

Кухню я застала врасплох. Иногда так и хочется верить, что все эти маленькие, щупленькие предметики собираются здесь, чтобы шумно покутить в твое отсутствие, но как только открывается дверь или включается свет, они замирают в тех позах и на тех местах, где успели остановиться. Проводные наушники одной ногой уже были на подоконнике. Им бы еще минутку. Оранжевая ручка без колпачка явно пыталась выбраться из книжной палатки. Щипчики для бровей наверняка отчитывали в чем-то провинившуюся кружку сестры с бурыми кольцами от недопитого чая. Ну все, разбор полетов, считай, сорван. Кстати, бабушка за такое бы выругала. Чай недопитым оставлять нельзя – не к добру это.

Я немного прибрала стол и поставила вариться кофе, рассматривая свечу, которую жгла вчера вечером: с обгоревшего бюста Венеры Милосской сочилась застывшая восковая кровь. Интересно, что случилось с ее руками. Оторвало? Отрезали? Что она вообще ими делала? Держала спадающую одежду? Какой-то предмет? Наверняка она не стала бы такой знаменитой, не будь она калекой. У Маевских в кабинете вроде бы стояла похожая, только с вечно молодым, идеально белым обнаженным мужским торсом, повисшим на хлопковом фитиле. Мы однажды включили ее для атмосферы, и Таня-Ева, задумчиво рассматривая вертлявый огонь, сказала, что после очевидной старости наш Жак может погибнуть при пожаре.

– Знаете такую компьютерную игру – Sims? Там человечек может сгореть, задувая свечи на торте в честь своего дня рождения. Сначала загорится торт, потом праздничный стол, а потом и сам именинник, если, конечно, родственники, гости или пожарные вовремя не подоспеют. Понятно, что вспыхнуть может все, что угодно: дешевая плита, гриль