Почтовый круг - Валерий Хайрюзов

«Запасной нужно выпускать, запасной», — шаря по груди, думал Сережка. Но тут его снова тряхнуло, и он почувствовал, что падение замедлилось. Подняв голову, он увидел: Федька держит стропы его парашюта, который обмяк и свисал как обыкновенная тряпка.

— Серега, держись! — крикнул Федька. — Дойдем на одном.

Так и долетели до земли. Приземлились они на пашню, недалеко друг от друга. К ним бежали: впереди всех инструктор, а за ним Косачев, Светка.

— Ну, подняли панику, — собирая парашют, оказал Сережка.

Вечером Косачев отозвал Сережку за палатку.

— Ну как, будешь еще прыгать или домой поедем? — спросил он.

— Ничего, прыгнем еще раз. Первый блин комом, второй должен получиться.

— И охота тебе жизнь тряпке доверять? — протянул Косачев. — Все равно ведь на самолете парашютов не дают. Может, уедем, а?

— Да ты что, сдрейфил? — воскликнул Сережка. — Куда ехать? Светка и та прыгнула. А мы обратно. Нет, ты что-то не то говоришь. Будем прыгать.

30 июня, вечер

Сегодня вдруг вспомнил, как я попал в летное училище. Мы с Павлом тогда в кавалерии служили. Приехало как-то начальство, нас построили. Спрашивают, кто желает в авиацию, — два шага вперед. Видимо, считали, что между конем и самолетом большой разницы нет. Мы с Павлом переглянулись и вышли. Все просто, всего два шага. Был кавалеристом, стал летчиком, а вот теперь еще Робинзоном. Никудышным, правда. Для бывалого человека тайга, говорят, мать родная. Для нас — мачеха. Сил уже почти нет.

XV. Медицинская комиссия

Комиссию проходили в аэропортовской поликлинике. Приехали с утра, сдали анализы, потом стали ходить по кабинетам. Раздетые по пояс, оглядывая друг друга, сидели в коридоре на стульях. Первым обычно шел Сапрыкин, за ним Сережка с Косачевым. Особенно боялись кабинета «Ухо, горло, нос», где крутили на кресле. Немало парней выходили оттуда бледными, невидящими глазами смотрели поверх голов и уходили в регистратуру забирать документы.

Но все обошлось. Жигунова посадили на стул, нагнули голову почти до самих коленей, покрутили немного, потом велели пройти и сесть на другой стул. Ничего страшного. Сережку это даже позабавило. На качелях они выделывали и не такое. Он так и сказал Косачеву, когда вышел из кабинета.

— Не дрейфь, забава для ребятишек.

Осталось пройти терапевта. Им сказали, чтоб пришли завтра, когда будут готовы анализы.

На другой день вышла осечка. Молоденькая врачиха измерила у Сережки давление, стала долго и внимательно слушать его. Она посмотрела анализы, покачала головой:

— Лечиться тебе, парень, надо, а ты в летчики собрался.

— Это я вчера мороженого наелся.

— Нет, это у тебя хроническое, видно, когда-то болезнь перенес. Шумы в сердце.

Окно в кабинете было открыто, из скверика пахло медуницей. Сережка почувствовал, как к горлу подкатил комок. Почему именно его? Он и не представлял, что из-за каких-то шумов в сердце может не пройти. Сердце никогда не подводило его, семнадцать лет он попросту не ощущал его.

— Тамара Михайловна, может, вы обследуете?

Сидевшая в глубине комнаты русоволосая женщина заглянула в Сережкину карту, наморщила лоб, пытаясь что-то вспомнить, посмотрела на него внимательно.

— Это ты Жигунов Сергей?

— Я.

— Боже ты мой! — выдохнула женщина. — Похож, ой как похож!

Сережка приподнял голову. Пусть охает, ахает, признает в нем кого угодно, лишь бы пропустила, подписала медицинскую карту.

— А ну, подойди ко мне.

Она уложила его на кушетку, стала внимательно слушать.

— Спортом, наверное, занимаешься? — спросила она.

— Ага. Легкой атлетикой и в футбол с ребятами играем.

— Мария Прокопьевна, — обратилась она к молоденькой врачихе, — я считаю, его можно пропустить. Это у него спортивные шумы. Ты посиди здесь, — сказала она Сережке. — Я сейчас на минуту выйду.

Тамара Михайловна взяла Сережкины документы, вышла из кабинета. Через минуту хлопнула дверь, в комнату впорхнула Светка.

— Мария Прокопьевна, а где мама?

— Сейчас придет.

Светка кивнула головой удивленному Сережке, подошла к окну, помахала кому-то рукой. Он привстал со стула, увидел на скамейке Сапрыкина — он уже прошел комиссию и ждал его. Вскоре вернулась Светкина мать.

— Все в порядке, — сказала она, подавая ему карту. — Можешь идти на заключение.

Сережка чуть не пустился в пляс, ему захотелось обнять Тамару Михайловну.

— Света, познакомься, это сын Павла Жигунова, я тебе рассказывала, — обернулась к дочери Тамара Михайловна.

— Мы уже знакомы, — улыбнулась Светка. — Я у них в планерном кружке вахтером работаю, двери открываю.

— Вот как! — удивилась Тамара Михайловна. — Что же ты мне раньше не сказала? Тогда приглашай в гости.

— Я его приглашала, он стесняется.

На заключение к главному врачу попало сорок человек, в училище лишь двенадцать, и среди них Сережка с Федькой Сапрыкиным. А вот Васька Косачев не прошел по конкурсу. Он забрал документы и укатил домой, не попрощавшись с друзьями.

1 июля

У меня, кажется, гангрена. Я боюсь в этом сознаться самому себе. Отнимут ногу — я уже не летчик. А это все.

XVI. В училище

В училище они приехали ночью. Дежурный посмотрел документы, наморщил лоб, размышляя, куда бы их определить. Затем повел в казарму, нашел там свободную, без матрацев, двухъярусную кровать, тихо, почти шепотом, сказал:

— Располагайтесь пока здесь. До подъема два часа. Утром зайдите в отдел кадров, сдайте документы.

Парни сняли пиджаки, разулись. Что ни говори, а спать хотелось страшно. Последнюю ночь в поезде они не ложились, боялись пропустить станцию.

Сережка расположился внизу. Федя забрался на второй ярус. Под ними, будто жалуясь, выгнулась, загудела сетка. Они подождали, когда стихнут шаги дежурного, и тут же, почти мгновенно, уснули.

— Подъем! — мальчишечьим петухом закричал кто-то рядом.

Сережка вскочил, ударился головой в провисшую стальную сеть. В проход свалился Сапрыкин, сонно захлопал глазами, недоуменно огляделся. По коридору неслись курсанты, на ходу одевая на себя белые нательные рубашки.

— Вот так новость, — охнул Сережка. — Настоящая армия.

Когда они ехали сюда, то не представляли, что это за летное училище: размягчало слово «гражданское», а от него попахивало чем-то мирным, нестрогим.

Через час в местной парикмахерской их подстригли «под нуль», завхоз выдал форму, ботинки, нижнее белье. Старшина построил прибывших курсантов и повел в баню. В бане они начали меняться одеждой, завхоз не очень-то беспокоился о номере, прикидывая на глазок, — главное выдать, а там сами разберутся.

В первые дни на построении Жигунов никак не мог отыскать свое отделение, все время пристраивался к чужим, но потом все-таки нашел выход из положения. Федя Сапрыкин был покрупнее других, его круглая, кирпичного цвета голова заметно выделялась среди молочно-серых голов курсантов и действовала на него как на шофера стоп-сигнал. Он отыскивал ее взглядом, пробирался среди курсантов и пристраивался к своему товарищу в затылок, зная, что Федя в общем-то человек опытный, с ориентировкой у него в порядке, он свое место знает.

С этим дело как-то наладилось, но вот утром он вставал в строй самым последним, и тогда Сережка решил просыпаться за несколько минут до подъема и, одевшись, вновь ложился в постель. Но его быстро раскусили. Засек старшина и дал три наряда вне очереди. Федя Сапрыкин попытался заступиться за друга и тоже получил такое же наказание.

— Бог создал отбой и тишину, а черт — подъем и старшину, — ворчал Федя.

На другое утро провинившихся отправили в колхоз на уборку кукурузы. Стояли теплые дни, в воздухе летала паутина, пряно пахло палой листвой. Машина неслась по дороге, вокруг, сколько хватал глаз, шли поля, разлинованные лесопосадками. Вскоре они приехали в деревню, там им выдали по мешку и направили на кукурузное поле. Початки были длинные, тяжелые, как артиллерийские снаряды. Дело шло споро, они едва успевали таскать мешки на дорогу в машину. Вскоре поле закончилось, они вышли к аэродрому.

Неподалеку был разбит старт. Самолеты, поурчав немного, поднимались в воздух, делали круг и вновь заходили на посадку. Чуть подальше, над плоской горой, делая маленькие круги, летал еще один самолет.

— Вот это да! — завертел головой Сережка. — Мы вкалываем, а там летают.

— Ничего, через год другие будут кукурузу убирать, а мы летать, — кивнул в сторону аэродрома Сапрыкин. Но он просчитался. На занятиях у него скрутило живот, и он потерял сознание. Федьке сделали операцию. Больше месяца пролежал он в городской больнице. В начале зимы приехал в училище худой, осунувшийся.