Пророк - Итан Кросс

белом халате. Мысли об Акермане тут же ушли на второй план, и Маркус вскочил с дивана.

– Он жив?

– Жив, и его жизни ничто не угрожает, – кивнула доктор, – хотя о последствиях говорить пока сложно. Есть несколько переломов, но самые большие опасения вызывает серьезное повреждение позвоночника. – Женщина помялась. – Пока затрудняюсь сказать, будет ли он снова ходить.

На глаза Маркуса навернулись слезы, и он отвел взгляд, подумав о детях Аллена – Чарли и Эйми, о его жене Лорен. В их доме Маркуса принимали как родного. Аллен бросил полную риска жизнь и ушел в отставку. Ему повезло – за годы непрерывных погонь он ухитрился не получить ни одного ранения, и вот теперь, заработав наконец возможность посвятить себя любимым людям, он рисковал оказаться прикованным к инвалидной коляске. Подобная несправедливость могла просто‐напросто разрушить жизнь семьи.

Маркус даже не представлял, каково это – пройти через подобное испытание. Он и раньше не понимал, как Аллену и Лорен удается сохранять счастливую семью, учитывая службу мужа в спецподразделении. Два разных мира, которые невозможно совместить…

– Он в сознании. Состояние сейчас стабильное, – добавила врач. – Можете с ним немного поговорить, если хотите: буквально несколько минут, – потом пациенту нужно отдохнуть.

Маркус машинально кивнул, и доктор повела их по серо‐сине‐белому коридору. Все помещение пропиталось непривычным запахом антисептика, хотя его и старались заглушить легкими цветочными ароматами. Палата Аллена, выдержанная в разных оттенках голубого, оказалась совсем недалеко. Справа на стене висела раковина, у окна стоял диванчик и глубокое кресло. Аллен лежал в кровати в центре палаты; к нему со всех сторон тянулись провода и трубочки медицинского оборудования. Аппараты жужжали, гудели, попискивали.

Аллен среагировал на посетителей, скосив глаза. Маркус вздохнул и слегка пожал руку раненого.

– Ты напугал нас, Профессор… Стареешь, теряешь форму. Пять лет назад в этой кровати очутился бы Акерман, а не ты.

По губам Аллена пробежала тень улыбки. Он выглядел совсем слабым. Говорить Профессор мог только шепотом, и напарникам пришлось к нему наклониться.

– «Из всех чудес всего необъяснимей мне кажется людское чувство страха, хотя все знают – неизбежна смерть…»

Маркус хмыкнул, заметив недоумение Васкес, и пояснил:

– Шекспир.[7]

– Не переживайте, друзья. Мне бы не хотелось, чтобы вы бездельничали тут со мной. – Аллен закашлялся, и его лицо исказила гримаса боли. – Выметайтесь отсюда и принесите мне голову этого маньяка.

– Хочешь, принесу сразу две? – отозвался Маркус, вспомнив Анархиста.

– Да, вторая бы не помешала…

34

Акерман уже в пятый раз набирал номер Маркуса. Тот все не брал трубку, и Акерман швырнул одноразовый телефон в грязную стену маленькой комнаты. Аппарат разлетелся вдребезги, и осколки дождем посыпались на два трупа, задвинутых в угол. Тела принадлежали двум подонкам‐наркодилерам, толкавшим химическую дрянь любому, у кого есть деньги. Акерман не понимал, что за удовольствие в наркотиках. Для чего нормальному человеку уходить от действительности? Зачем сжигать драгоценные клетки мозга, а с ними и свой разум, за дешевый экстаз? Сам он отдал бы многое, чтобы быть похожим на тех людей, мимо которых каждый день проходил на улице, стать обычным человеком, забыть о чудовище в зеркале. Судьба выбрала для него иной путь, и Акерман этот выбор принял. Зато другие жаждали отбросить ту нормальность и размеренную жизнь, которой он так желал. Такова человеческая натура: хорошо там, где нас нет…

Он грохнул кулаком по столику в стиле семидесятых, разрисованному разноцветными бумерангами. Почему Маркус не отвечает? Видимо, расстроился из‐за друга… Почему бы не дать Акерману шанс объясниться? Он ведь не собирался никому причинять вреда, не хотел, чтобы Аллен упал. Всего лишь несчастный случай… Акерман даже пытался удержать Аллена, когда тот опрокинулся через перила.

Нет, его не особенно волновало, выживет Брубейкер или умрет; он переживал за Маркуса. Та непрочная ниточка, что их связывала, скоро натянется до предела. Инцидент с Алленом не должен нарушить сценарий, однако Акерман не любил пускать что‐то на самотек.

Сегодняшнее происшествие целиком и полностью оставалось на его совести. Никто не заставлял Акермана заезжать в тот парковочный комплекс. Он сам проявил небрежность. Следовало дождаться, когда Маркус выедет из гаража, и уж потом звонить. Такой ошибки он больше не допустит.

Запашок в комнате уже действовал на нервы. Тела наркодилеров начали разлагаться, и от них необходимо избавиться как можно быстрее. Однако Акермана беспокоили не столько трупные миазмы: к таким ароматам он привык давно и даже получал от них определенное удовольствие, – нет, его раздражала грязь, в которой жили эти два дегенерата. Даже Маркус не упрекнет Акермана за то, что тот избавился от этого человеческого мусора.

Он потянулся левой рукой к упаковке с новым телефоном, и плечо пронзила боль. Акерман коснулся рваного отверстия, оставленного пулей, и пальцы окрасились кровью. Надо же, совершенно забыл о ранении! К счастью, пуля сорок пятого калибра прошла сквозь мягкие ткани плеча: он тогда вовремя пригнулся. Повреждены были кожные покровы и мышцы: так, царапина, мелкое недоразумение, – и все же рану надо обработать, остановить кровотечение.

Акерман встал и двинулся на кухню захламленного домика. Он включил свет, и по углам прыснули тараканы. На столах стояли грязные тарелки с испортившейся пищей, желтоватый линолеум был усеян мусором. Затхлый душок плесени смешивался с застарелой вонью табачного дыма, и у Акермана засвербило в носу. Он испытывал отвращение к этому дому и с удовольствием воскресил бы наркодилеров только для того, чтобы убить снова. Впрочем, ему приходилось жить и в худших условиях, и раньше такие вещи его не беспокоили. Видимо, гнев на Маркуса обострил восприятие.

Пепельница на ядовито‐зеленом столе была набита раздавленными окурками, рядом валялся бордовый коробок со спичками. Акерман рывком расстегнул рубашку и, осмотревшись в грязной кухне, не нашел, куда ее положить. Наконец он решился: повесил ее на спинку одного из кухонных стульев – и, открыв почти полный спичечный коробок, вытряхнул его содержимое, связал спички в пучок, поджег импровизированный факел и приложил к открытой ране. Отвратительные запахи мигом исчезли, и дом заполнил аромат жареного мяса. Челюсти Акермана конвульсивно сжались, и он на мгновение забылся в экстазе. Отец провел над ним столько экспериментов, что боль стала желанным испытанием. Акерман много раз сталкивался с ней и позднее, начав самостоятельную жизнь. Боль позволяла сосредоточиться, очищала разум. Боль приносила покой, который можно сравнить лишь с чувством, которое испытывает человек, вернувшийся домой после длительного отсутствия.

Его взгляд упал на этикетку спичечного коробка. По низу наклейки четким строгим шрифтом шло название и адрес бара: «Салон «Алиби». Судя по адресу, это было где‐то рядом. Что ж, небольшая прогулка пойдет на пользу.