Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не в силах поверить в эту историю. Независимо от того, разоблачил ли он их сам или кто-то ему рассказал[268], Франциск II, безусловно, знает все о неверности своей жены и ее родах. Конечно, он не упоминает об этом в своих личных заметках, да и может ли монарх доверить эту государственную тайну своему личному дневнику[269]?
Для меня возвращение королевы представляется, скорее всего, результатом компромисса, связанного с Дэзи[270].
Можно предположить, что не без стараний Габсбургов и Виттельсбахов в Ватикане знали, что новорожденного ребенка забрали у Эммануэля. Ни один из них не приветствовал бы инициативу сделать незнакомца, а тем более француза, хозяином и хранителем тайны, затрагивающей интересы Вены, Мюнхена, Святого Престола и неаполитанской короны. По моему мнению, переговоры были между двумя одинаково настроенными сторонами. Кроме того, известно, что вокруг королевы соперничали два клана: один, который принадлежал герцогу, ее брату, и настраивал ее на развод; второй – ее фрейлине герцогине Сан-Чезарио, которая заклинает королеву вернуться домой. Переговоры продолжались четыре месяца, и, похоже, здесь было много перипетий. Регулярно в начале 1863 года пресса объявляла о возвращении Марии Софии в Рим, чтобы затем публиковать опровержения, ссылаясь на рецидивы состояния ее здоровья. Кроме того, многие думают, что между сторонами, возможно, были переговоры о том, вернется ли она через Женеву или через Париж – город Лаваиса!
На мой взгляд, либо королева решает сама пожертвовать своей свободой в пользу долга, при гарантии того, что ребенок будет воспитан Эммануэлем. Либо ее советчики предлагают ей эту сделку. Если она проявит добрую волю, малышка будет отправлена к своему отцу, который тогда сможет любить ее, защищать и сделать счастливой. В противном случае Дэзи превратится в потерянную маленькую девочку в приюте для сирот или где-нибудь еще. Несчастный ребенок станет ее вечным раскаянием, как и Эммануэль, лишенный дочери только из-за ее упрямства. Королева возвращается в Рим, а Дэзи оказывается под опекой родного отца – на мой взгляд, такова была суть сделки.
По словам графини, Мария София получила новое письмо от Эммануэля. Из него она узнала, что Лаваис видел Дэзи в Пфаффенгасхене. Расстроенная, она, должно быть, мысленно обратилась к своей совести. Обмирая душой, она уговаривала себя, воображая, что это маленькое существо призвано поддерживать слабую связь между разлученными родителями и, кто знает, может быть, поддерживать несбыточную надежду, мечту о счастье, как волшебная тень.
Если Мария Луиза Лариш избегает упоминания этой сделки, если она описывает возвращение Марии Софии в Рим как вынужденное, совершенное только ради того, чтобы облегчить совесть мужа, которого она всегда презирала, – это все было сделано по личным причинам. После трагедии в Майерлинге ей пришлось покинуть королевский двор и город. Дав волю своему гневу, своей болезненной фантазии и своей потребности в деньгах, она опубликует в 1936 году книгу, которая наконец должна была раскрыть все тайны ее собственного загадочного рождения[271]. Она будет выдавать себя за сестру Дэзи (ребенка по имени Виола). По официальной версии, являвшаяся плодом любви брата Виттельсбаха и простолюдинки, по ее собственной версии, она, таким образом, оказывалась «королевской дочерью». Конечно, это все вызывает сомнения и относится скорее не к истории, а к мыльной опере. Во-первых, Мария Луиза, как известно, была старше маленькой Лаваис. Во-вторых, она слишком похожа на Генриетту Мендель, ее мать-певицу. Более того, даже если представить, что королева родила двух дочерей, – она вряд ли бы согласилась разлучить их. Чтобы убедиться в таком сохранении связей, достаточно вспомнить, как она сама постоянно поддерживала отношения со своими сестрами, со всем родом Виттельсбахов, разбросанным по всей Европе, и всегда приезжала при первой же возможности. Наконец, если бы эта Виола существовала, я думаю, моя семья знала бы об этом, и графиня никогда бы не перепутала имя Эммануэля, ее предполагаемого отца, с именем Арман. Тем не менее есть одна интересная деталь. В поддержку ее утверждений наш Пиноккио публикует свою фотографию вместе с молодой девушкой, которая совсем не похожа на нее (разнояйцевые близнецы?). Эта девушка на фото носит кулон в форме луны, платье из шелкового атласа, украшенное бисерной вышивкой, и воротник с рюшами. Наша давняя кузина появляется с той же самой драгоценностью, в том же самом наряде, с теми же самыми украшениями, которые перешли ко мне от моей бабушки. Снимок, предъявляемый графиней, и тот, что есть у меня, были сделаны одним и тем же фотографом Людвига II Баварского Йозефом Альбертом.
По моему мнению, графиня придумала развязку, которая соответствовала бы ее легенде. Не могло быть никакой сделки и разлуки детей! Мария София родила не близнецов, а только одну девочку по имени Дэзи. Она оставила ее с огромным сожалением, о чем свидетельствует ее признание жене дипломата Эдуарда Эрве сразу по возвращении в Рим: «Как вы счастливы, мадам, и как я вам завидую. Скоро вы станете матерью. Ах, если бы я могла! Но нет, у меня нет ничего на свете, кроме любви моих лошадей и моих собак»[272].
Вернувшись в Италию к Пасхе в 1863 году, королева будет жить очень одиноко. Большую часть времени она проводит в Аричче, во дворце принца Киджи[273] в стиле барокко, который столетие спустя использует Лукино Висконти, снимая сцены интерьеров для фильма «Леопард», особенно сцену встречи Анжелики и Танкреда, а также тех, кто бродит по запутанным лабиринтам необитаемых комнат дворца Доннафугата.
В этой части Лацио, куда переезжает множество богатых и знатных семей, чтобы насладиться вкусными блюдами местной кухни, Мария София оказывается достаточно далеко от Рима, вызывающего у нее тошноту, и вдали от своего неаполитанского окружения, к которому ее больше не тянет. Каждый день в одиночку или в сопровождении доезжачего она совершает длительные прогулки верхом по лесу Марино вдоль озера Альбано. Ей нравятся чистый воздух и прозрачные воды этого сапфирового озера в окружении зеленых склонов, которые напоминают ей о Штарнберге. Тем не менее всех, кто встречает ее на пути, не могут не поразить грусть и глубокая подавленность, запечатленная на ее лице. В те редкие моменты, когда она возвращается в Рим, она не выходит в свет. Она скачет одна под высокими соснами в парке виллы Памфили на правом берегу реки Тибр, но только не в те два дня, когда он открыт для публики.
Месяцы проходят без каких-либо улучшений в ее состоянии[274]. Меланхолия Марии Софии не поддается никаким лекарствам. В
