Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко

— Ладно-ко, Поля, гостья у нас, мы тут завтрак сообразили…

Уже потом Лика узнала, о каких деньгах шла речь. В прошлом году у Пети с Полиной утонула, провалившись в заброшенную копь, корова. Через какое-то время подвернулась для покупки другая, денег не припасли, заняли в одной семье двести рублей, а получив страховку, тут же отдали долг, однако кредиторы про отданное почему-то забыли и недавно потребовали долг снова. Полина пригрозила подлой бабе все руки-ноги повыдергать, но на чужой роток не накинешь замок, пошли суды-пересуды, да еще подлая баба смотрела свысока. Полине и в голову не приходило отдавать деньги по второму разу, так что сегодня, вернувшись с ночного дежурства на железнодорожном переезде и узнав о мужней глупости, она уже на весь поселок пообещала повыдергать руки-ноги своему блаженненькому Пете, а как она выполнила обещание, уже известно.

Позавтракав, они втроем отправились на дальний покос.

У покоса была своя история. Лежал он за отвалами огромных камней, когда-то бывших неприступной скалой, спускавшейся в озеро. Теперь скала потеряла силу и расслоилась. Был этот покос самый лучший, из года в год родились на нем густые и мощные травы, вызывавшие зависть соседей. Но завидовать завидовали, а брать себе не сильно спешили — ездового хода на покос не было, а был только пеший, с осторожностью, а с готовым сеном и вовсе возни не оберешься. И все-таки несколько лет назад вытребовал себе этот участок — благо рыжий Петя не возражал — скандальный мужичок Гавря. Откосился, пображничал и пошел по откосу домой, да так и не дошел. Хорошо, что Петя был в те дни не в лесу, а дома, у всех на виду, перекрывал крышу в дружбе с двумя соседями, а то прицепилось бы к нему подозрение. Прибежали тогда двое ребят, лазили по скальному сосняку за маслятами, прибежали и закричали на весь белый свет:

— Гавря утоп!

Сбежались мужики и бабы, двинули к Тихому озеру, спустились по отвалу к самой воде, да, видно, перепутали ребятишки место, ничего с берега не углядели. Только когда пригнали лодки и пропетляли мимо отвала и ближних камышей много раз, обнаружили под водой Гаврю. Стоял Гавря, погрузившись по колена в ил и протянув кверху руки. Волосы на голове его тоже стояли кверху и невесомо шевелились, как шевелятся водоросли.

Гаврю пожалели всем миром, похоронили, помянули первачком и забыли. Вдова его осталась жить с двумя дочерьми, про сено на дальнем покосе боялась думать. Пете, конечно, больше всех надо, перетаскал сено к берегу и лодкой перевозил к своей землянке. Выпросил на конюшне лошадь, запряг ее в телегу и затарахтел по сосновым и березовым корням к озеру. Поселок молчаливо за ним наблюдал. Петя нагрузил высоченный воз, перехватил веревкой и, не потеряв по дороге ни клочка, въехал во двор вдовы Гаври. Сам сгрузил, сам остоговал, сам придавил жердями и прикрыл целлофановой пленкой. В поселке закивали с удовлетворением: уж Петя-то чужого не возьмет. Будто не те же люди готовы были думать, что порешил бы Петя человека, не крой в тот день крышу в дружбе с двумя соседями… А Петя, отведя лошадь на конюшню, пропал куда-то на неделю. Даже в землянке на Тихом его не было.

На следующее лето дальний покос никто не хотел брать, и лесник Лекся, перестряв как-то Петю на дороге, сказал:

— Взял бы покос, Петя, чего добру пропадать.

— Возьму, — ответил Петя.

Он всегда начинал косить раньше всех, когда травы были в самой поре и сочности, не дожидаясь полного вызрева семян и самосева.

— Выродится трава-то, — говорили ему.

Но трава на его покосах не вырождалась, потому что осенью, перед листопадом, он подсевал свои покосы семенами, походя, без особого труда собранными за лето, и даже если засеянный им покос на следующее лето доставался другому, никогда не жалел об этом, и на следующий год делал так же.

Обо всем этом с подробностями и не без удовольствия поведала Лике Полина, пока они, приотстав от Пети, карабкались едва заметной скалистой тропинкой вдоль обрывистого озерного берега.

Сено высохло в самый раз, до сухой гибкости. Лика и Полина сгребали его в копенки и на легких жердях перетаскали к берегу. Петя пригнал лодки, припрятанные в камышах, и спросил у Лики:

— Ну, сумеешь? Не забоишься? Ты по берегу смотри, метров так на пятьдесят от него держись, пока землянку не увидишь. Ну, лезь, я оттолкну.

На какое-то мгновение Лике странным показалось все вокруг: какие-то лодки, какие-то жерди, какой-то Петя и какая-то Полина, почему-то нужно не забояться и плыть… К чему этот чужой, не ее мир, подробный, очевидный и ускользающий? Что она надеется найти здесь?

— Не забоишься? — повторил, уловив ее медлительность, Петя.

Она шагнула в лодку. Лодка накренилась, но Петя придержал борт рукой и коленом. Лика поспешила сесть на поперечную доску, старую и щелистую, нагретую солнцем. И сразу Петя исчез за сеном, и сзади тоже было сено, и только в промежутках, где весла, виднелась вода, весла жались к бортам, лодка плыла.

На половине пути ее обогнала копна сена, из копны белозубо улыбалась Полина, за ней вторая копна — с Петей. Петя притабанил, проговорил одобряюще:

— Ничего, ничего, так и иди, не спеши, а мы пока разгрузимся.

И, едва заметно тронув весла, быстро опередил, будто Ликина лодка вовсе не двигалась, а стояла на сухом.

Потом они еще грузили и разгружали лодки, а покончив с дальним покосом, свезли сено с ближнего, и из ближнего сена сметали стог, в нижней части которого на березовом остове устроили шалаш с сенным полом и сенными стенами, и оставили у лаза охапку, чтобы потом было чем закрыть его на ночь от комаров и прохлады.

— Вот и готов твой дворец, — сказал Петя.

Побежал к землянке, принес одеяло, сам залез в нутро стога и постелил, а из наволочки вытряхнул старое сено, и набил ее новым, и опять залез в стог, и, покряхтывая, устроил там и подушку. Из лаза торчали его ноги, носками вниз, потом ноги стали носками вверх — Петя