Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

— Я к вашим услугам.

— В уговоре этого не было.

— Но я хочу! Конечно, если вы не будете идти слишком быстро. Я чувствую, что мне следует это сделать.

Кристина-Альберта встала перед ним, уперев руки в боки.

— Держу пари, пять против одного, — сказала она медленно, — что он пошел в Букингемский дворец и потребовал аудиенции… Нет, не так. Он предложит дать аудиенцию королю, своему вассалу. Он все утро только об этом и говорил. А тогда… наверное, его посадят под замок и проверят, не душевно ли он больной.

— Хм, — сказал Лэмбоун и смирился перед неизбежным. — Так пошли к Букингемскому дворцу. Немедленно, — сказал он и побрел в сторону двери. — Возьмем такси.

Они поймали такси на Кингз-роуд. Кристина-Альберта не принадлежала к классу разъезжающих на такси, и на нее произвела впечатление мысль, что все-все тысячи разъезжающих по улицам такси готовы выполнять распоряжения Лэмбоуна. Согласно этому распоряжению, такси высадило их у подножья памятника королевы Виктории, который жестикулирует перед Букингемским дворцом, и они встали рядом, оглядывая дворец.

— У него вполне обычный вид, — сказал Лэмбоун.

— Но вы же не думали, что он его покорежит? — сказала Кристина-Альберта.

— Если он что-то устроил, его убрали бесследно. Этот флаг, по-моему, означает, что его величество сейчас дома… так что нам делать, хотел бы я знать.

Он растерялся. Эмоциональная атмосфера этой широкой площади слишком уж отличалась от эмоциональной атмосферы его квартиры или Лонсдейлского подворья. В квартире и в подворье от него требовалось действовать, а здесь от него требовалось не бросаться в глаза. Он инстинктивно всегда соблюдал корректность. Мимо проехал автомобиль — красивый, большой, сверкающий «непьер», и ему почудилось, что пассажиры поглядели на него, словно узнав. Он ведь был теперь известен множеству людей, и его вполне могли узнать. У себя в квартире, в студии Лонгсдейлского подворья он мог без опаски общаться с Кристиной-Альбертой, но теперь в этом заметном месте, в чрезвычайно заметном месте, он вдруг осознал, что он и она не совсем гармонируют — он, закончено светский человек, корпулентный, величественный, зрелый мужчина, светский до кончиков ногтей, и она, такая юная на вид, в чересчур короткой юбочке и в шляпе, точно шляпка черного гриба, нахлобученной на короткие волосы. Люди могли счесть их странной парой. Люди могли спросить себя, что свело их вместе и какие он имеет на нее виды.

— Полагаю, мы должны спросить кого-нибудь.

— Кого?

— О… одного из часовых.

— Но можно ли обращаться к часовым у ворот? Откровенно говоря, я побаиваюсь этих молодцов в меховых киверах. Я даже предпочту конных гвардейцев в Уайтхолле. Он, наверное, просто поглядит поверх наших голов и ничего не скажет. А мы будет извиваться перед ним. Нет, я этого не вынесу.

— Но что нам делать?

— Только не спешить.

— Но мы же должны кого-нибудь спросить.

— Вон там левее Виктории как будто обычный вход. И два полицейских. Полицейских я не боюсь. Нет. И конечно, тот человек на углу — переодетый полицейский агент.

— Так давайте спросим его!

Лэмбоун продолжал стоять.

— А если он сюда не приходил?

— Я знаю, он намеревался придти.

— Полагаю, если он не приходил, нам следует подождать где-нибудь тут на случай, если он все-таки придет. — В то же мгновение он испытал жгучее желание сбежать. — Тут должны быть скамейки.

— Идемте, — продолжал он, вновь вдруг обретая мужественную решимость, — спросим полицейских у тех ворот.

Полицейский у ворот, к которому они обратились, внимательно их выслушал, но ответил не сразу. Он принадлежал к тому большинству англичан, которые сочиняют вариации на частицу «да». Его вариация была растянутой и мурлыкающей.

— Да-а-ар-р, — сказал он, в конце концов разразившись речью. — Да-а-ар-р. Был тут маленький джентльмен без шляпы на голове. Да-а-ар-р. Глаза синие. И усы? Да-а-ар-р, помнится, вроде бы и усы. Внушительные такие. Ну, он сказал, что хочет поговорить с королем Георгом по довольно срочному делу. У них всегда дела довольно срочные. Нет чтобы «очень срочные». Мы отвечаем как положено, что ему надо написать просьбу, чтоб его приняли. «Может, — говорит, — вы не знаете, кто я?» Это они все говорят. «Наверное, важная особа, — говорю. — Уж не сам ли Всемогущий?» — говорю. Но тот-то уже побывал тут на прошлой неделе и не пожелал уйти, так что его на такси увезли. Знаете, сэр, вот приходил сюда один, не то в прошлый четверг, не то в пятницу, уж не помню: длинная седая борода и волосы длиннющие, по спине рассыпаны. Ну, прямо вы-вылитый он. Ну, вашего джентльмена это вроде бы охладило. Имя он себе под нос промямлил.

— Не Саргон? — спросила Кристина-Альберта.

— Может, и так. «Исключений, — говорю, — не делают. Даже будь вы кровным родственником. А решать не нам. Мы ж просто машины». Ну, он постоял немножко, будто его оглоушило. А потом сказал, тихим таким, серьезным голосом: «Все это надо изменить. Первейшая обязанность каждого монарха давать аудиенции всем и каждый день». Я говорю: «Конечно, может, оно и так, сэр. Только мы, полицейские то есть, тут ни при чем, а уж изменить и подавно не можем». Он, значит, пошел себе, а я мигнул агенту на углу, и он проследил, как он шел вдоль фасада, а потом перешел площадь к памятнику и постоял, посмотрел на окна. А потом пожал плечами и ушел. Больше я его не видел.

Лэмбоун задал бессмысленный вопрос.

— Может, в сторону Пиккадилли, — сказал полицейский, — может, к Трафальгарской площади. Дело в том, сэр, что я внимания не обратил.

Было ясно, что беседа приблизилась к завершению.

— Вот так, — сказал Лэмбоун. — Пока неплохо. Он все еще на свободе.

И поблагодарил полицейского.

— А теперь, — сказал он с видом человека, предлагающего решение крайне сложной задачи, — нам остается только отыскать его.

— Да, но где?

— В этом суть проблемы.

Он направился назад к памятнику и встал рядом с Кристиной-Альбертой под сенью этого идеального символа Британской империи, статуи королевы Виктории. Оба повернулись к Мэллу, глядя на маячащую вдали арку Адмиралтейства. Оба хранили молчание. Октябрьский день был теплым и тихим, за деревьями справа еле проглядывали купола Уайтхолла, две башни Вестминстера и бурые громады домов, обретших красоту в предвечернем свете. Над деревьями вздымались две колонны — герцога Йоркского и Нельсона — и здания слева. Как раз наступило затишье в уличном движении перед часом обеда и начала театральных спектаклей, и лишь несколько такси да один-два автомобиля подчеркивали ширину улицы, предназначенной для королевских процессий. Несколько окон Адмиралтейства уже горели оранжевым огнем в лучах заходящего солнца.

— Полагаю, — сказал Лэмбоун, — он пошел туда.

Кристина-Альберта стояла, уперев руки в боки и чуть расставив ноги.

— Наверное, так.

Широкая улица уходила по прямой к далекой арке Адмиралтейства. А за этим узким просветом лежали Трафальгарская площадь, и Чаринг-Кросс, и лабиринт магистралей и улиц, расходящихся веером, все шире и шире, все дальше и дальше в голубоватые сумерки.

— Что он будет делать теперь?

— Только Богу известно. А я банкрот. Ни единой идеи.

Опять они помолчали.

— Он ушел, — сказала она, — просто взял и ушел. — И эта простая гнетущая мысль вытеснила все остальные.

Но мысли Пола Лэмбоуна были более сложными и прихотливыми. Он уловил, что оказался втянутым в серьезное приключение и призван поднапрячь силы. Его нежданно отозвали от чая и горячих лепешек вести поиски по всему Лондону слегка помешавшегося и почти незнакомого субъекта. Он хотел их вести, и вести надлежащим образом, и так, чтобы это произвело впечатление на Кристину-Альберту. И его интеллект подсказал ему, что лучше всего последовать по возможному следу это субъекта и настичь его прежде, чем он чего-нибудь натворит. Или, когда он уже начал что-то творить, чтобы вмешаться и увести его. И все это время более низменная деятельная сторона его натуры настаивала, чтобы он предоставил погоню Кристине-Альберте, а сам вернулся елико возможно прямым путем к своему глубокому креслу, чтобы погрузиться в него и все продумать. А потом отправиться обедать в лучший из своих клубов. И таким образом тихо и ловко выпутаться из этой неожиданной и неприятной передряги.

Тут он посмотрел на Кристину-Альберту и понял, что ничего этого сделать не может. Не может ее бросить. Он посмотрел на ее профиль, профиль серьезной маленькой девочки, и в нем заговорило почти материнское чувство. Она с тревожной растерянностью смотрела на голубой безграничный город, который поглотил ее папочку. Все вокруг еще купалось в золотых теплых отблесках заката, но по восточному краю небосвода уже сгущались сизые сумерки. Там и сям светящиеся желтые пятнышки указывали, что Лондон начинает освещать себя сам. Идти по этому пути одна она не может. Нелепым, абсурдным образом они оказались связаны. Желание выпутаться было рождено эгоистичной осторожностью, которая стремительно изгоняла из его жизни всякое счастье, подсовывая взамен безопасность и всяческий комфорт. И вот призыв к этому, погрузившемуся в спячку Полу Лэмбоуну восстать и действовать. Ну, пусть даже она простая чудаковатая девчонка, которую его воображение превратило в родственную душу и героиню, разве это причина, почему он не должен помочь ей в обрушившейся на нее беде?