Главный фигурант - Вячеслав Денисов

Когда все закончится и «дубаки» уйдут, Разбоев вернется на нары, постанывая от каждого движения, и попытается уснуть. Спать нужно обязательно, потому что между приходами и уходами считаные часы. А потом будет день, и нары будут подняты. Сидеть на полу – себе дороже. Геморрой, простатит и пневмония только и дожидаются, чтобы наброситься на каторжанина всем скопом. Спать нужно, чтобы отогнать дурные мысли. Чтобы убить постоянное чувство голода. Чтобы побороть страх. Должны остаться силы на судебный процесс, ибо только в нем Разбоев видит свое спасение.

Он докажет в суде, что не убивал этих шестерых девчонок. Но для того нужны силы, и нужно спать, раз уж силы невозможно набрать от еды. Унижение и боль физическая – ерунда. Это можно вытерпеть. Сколько он уже терпит – десять месяцев и два дня? А что это за срок по сравнению с тем, что ему придется состариться и умереть, так и не ступив больше ни разу на горячий песок если не моря, то хотя бы реки?

Сумасшедший, внушающий ужас следователь после своего ужасного прихода ни разу больше не появлялся. Что ему нужно? Правды? Зачем она ему нужна?!

«Сдай дело в суд, мерзавец! Все равно ты не в силах сделать то, что смогу сделать для себя я!..»

Он уже тысячу раз посылал эту мольбу к небу, но небо оставалось безучастным, и даже мерзкий адвокат, гостевавший в последний раз в «Пресне» неделю назад, приходил не к нему, а к какому-то барыге, находящемуся под следствием за мошенничество с квартирами. Разбоева защитник просил вывести на пять минут. Произнес что-то патетическое, вроде: «Мы сломаем их и выстоим!» – и убежал. Кажется, и этот поставил на Разбоеве крест.

И даже конвой, который относился к заключенному в камере-«одиночке» с очевидным безразличием, ныне пробует себя в роли «дубаков» «Черного дельфина». И кажется, испытывает от этого недюжинное удовольствие. Это и понятно. Что для страдающего бездельем человека может быть более приятного, чем встать ночью, собрать себе подобных, вооружиться резиновыми палками и идти избивать арестанта, которого очень скоро переместят куда в более страшные условия. Свои действия эта смена объясняет так – привыкать к плохому, так же как и к хорошему, нужно постепенно.

От этой «степенности» у Разбоева спина полосата, как будущая роба, и весь затылок в гематомах. Только бы не случилось в один из таких ночных приходов сотрясения или ушиба головного мозга. Тогда плакала надежда арестанта на то, что он сможет защитить себя в суде и выглядеть резонным и нормальным. Пока же он нормален и силен духом.

Чего не скажешь о смене, несущей нынче службу в «Пресне» на этом этаже. Кого не мешало бы подвергнуть экспертизе на вменяемость, так это их.

Почувствовав, что опять приходят обиды и ненависть, а значит – неуверенность в себе и слабость, он заставил себя свернуться и заснуть. Главное – выдержать до суда, и дай бог, чтобы этот новый следователь не наделал новых дел. Пусть будет все так, как есть сейчас – шесть поруганных девичьих тел, за которые он с уверенностью в своей невиновности ответит на первом же судебном заседании.

Но где же «важняк»?!

Глава десятая

К четырем часам утра, когда стало ясно, что Кряжин наконец-то наговорился и уснул, Шустин тоже попытался сомкнуть веки и забыться. Советник сказал, что поднимет всех около восьми, до прихода на Дмитровку сотрудников, дабы те не видели в здании посторонних лиц и не догадались, что Кряжин «водит к себе посторонних». Выглядело это, конечно, смешно, потому как в здании хватало «посторонних» и без Шустина с Сидельниковым, но Кряжин и не пытался придать своим словам серьезность.

А до четырех утра происходили постоянные, малопонятные журналисту разговоры, из которых он совершенно ясно представил себе перспективы дня следующего. Во-первых, с рассветом они выезжают на поиски Миши. Видимо, эпизодом с жильцами на Асеева Кряжин не успокоился и продолжал искать доказательства порядочности Шустина. Во-вторых, советник озаботился поиском окурка, и тема та возникла как раз к четырем часам утра. А между двумя этими событиями журналист догадался, что советник одержим желанием побывать на месте последнего убийства. На вопрос: «Почему последнего и какие результаты это может принести?» – он сухо ответил, что хочет осмотреть место происшествия, потому что в протоколе осмотра, проведенного Вагайцевым, отсутствуют некоторые детали. Какие именно – добиться от него не удалось, потому что следователь снова утонул в собственных воспоминаниях.

А еще он рассказал о содержимом двух черных полиэтиленовых мешков, стянутых сверху и опечатанных мастичной печатью Генеральной прокуратуры. Они стояли у сейфа, прислоненные друг к другу, как негры перед судом Линча, и советник посетовал на то, что список вещдоков на бумаге у него есть, а вот наличие их и состояние оценить ему до сих пор не хватало времени.

Сидельников, тот уснул сразу, едва под его спиной появилась ровная и твердая поверхность, и журналист никак не мог понять, как можно мгновенно уйти в блаженный сон, если руки твои скрещены на груди, ноги поставлены на пол, а туловище откинуто назад на три поставленных в шеренгу стула. Что касается Шустина, тот попробовал просто прилечь и тут же встал.

– Это обычная поза отдыхающего сотрудника уголовного розыска, – пояснил советник, убирая документы со стола в сейф и громыхая замком. – Треть жизни человек проводит во сне. Опер половину этого сна проводит в такой позе. В углу стоят ваши три стула, господин Шустин. Сами виноваты. Нечего было фотосъемкой заниматься и разбоями промышлять. Спали бы сейчас дома под своим теплым синтетическим одеялом на подушке из холлофайбера.

Репортера при последних словах передернуло. Неужели Кряжин и впрямь до сих пор сомневается в том, что события на Знаменке в квартире артиста Забалуева – недоразумение? И потом... Следователь что, был в его... квартире?

– Откуда вы знаете, что одеяло у меня не пуховое, а подушка из синтетического наполнителя?

– Вы «перьевой» аллергик, Шустин, и ваш насморк при отсутствии простуды за эти сутки меня просто убил. В машине у вас постоянно першит в носу, вы чешетесь, как прокаженный, и беспрестанно поедаете какое-то антигистаминное средство. А все оттого, что у нас с капитаном куртки на гагачьем пуху. Видели бы вы свое лицо, когда втихаря и всухомятку лопаете эти горчайшие таблетки. – Вспомнив о тревоге репортера, Кряжин улыбнулся: – Не волнуйтесь, я не был у вас дома. Но разве могут быть дома у человека с такими признаками аллергии пуховое одеяло и подушка с пером?

Разоблаченный и тем обиженный журналист улегся боком на стулья. Впрочем, паузы, ставящей его в неудобное положение, не было, потому что Кряжин, который, по мнению Шустина, страдал открытой формой хронической бессонницы, опять принялся за свое. С половины второго до четырех часов утра, постоянно будоража воображение единственного слушателя, он рассказывал свои бесконечные истории и курил. Шустин изредка косил взгляд в темный угол, где безмятежно спал сыщик МУРа, и страдал от приступов черной зависти.

– ...А вот была одна история, Степан Максимович, и случилась она в конце февраля этого года. Передали мне дело об автомобильной мафии. Целый синдикат. Делается нынче так. В Германии угоняется автомобиль, скажем... Вам какое авто больше нравится, Степан Максимович?

– «Ме...», «Вольво», – глухо пробубнил Шустин.

– Ага, понял. Угоняется, значит, в Германии, где-нибудь в Бремене, «Вольво». Машина две тысячи второго года, свежая модель, застрахована, как и положено, и перегоняется в Беларусь. На границе она продается русским же перекупщиком, причем те прекрасно осведомлены о статусе машины. Эти перекупщики вступают в преступную связь – давно, заметьте, налаженную! – с белорусскими таможенниками, и авто въезжает на территорию России уже в виде добросовестно приобретенного транспорта. Пригоняется в Москву и здесь сдается какому-нибудь нуворишу. Через месяц другая группа, на этот раз из числа сотрудников ГИБДД, машину останавливает, проверяет ее по своим каналам и тут же везет на штрафстоянку, ибо по всем данным Интерпола значится, что авто в угоне и находится в розыске за бременской полицией. Возбуждается дело, и оно передается в прокуратуру. Следователь долго выпаривает нового владельца – добросовестного, заметьте! – после чего делает ему предложение, от которого тот не в силах отказаться. За какие-то десять тысяч долларов следователь согласен дело прекратить за отсутствием в действиях хозяина авто состава преступления и возвратить ему со штрафстоянки машину. Ну, не рыцарское ли предложение?! Что такое десять тысяч долларов по сравнению с теми шестьюдесятью, которые автолюбитель потеряет, если на предложение не согласится? Вы бы не согласились, Шустин? Шустин!..

Встрепенувшись ото сна, журналист чуть привскакивает на стульях, соображает, что это не война началась, а Кряжин пытается добиться его понимания, после чего кряхтит, говорит: «Да, конечно» – и снова укладывается. История советника, конечно, интересна, но природа берет свое и заставляет яростно борющегося со сном репортера забыться и отдохнуть. Непонятно только, почему природа не берет свое у Кряжина? Или она просто у Шустина берет за двоих? Журналист все-таки находит в себе силы стряхнуть усталость и даже покашлять, подтверждая этим свое внимание.