Главный фигурант - Вячеслав Денисов

Когда я, так и не решившись вписать предложенный автором вариант отгадки, смял газету и выбросил в урну, на столе моем зазвенел телефон. Мне в служебный кабинет звонил начальник Следственного управления Смагин. Предположив, что в данный момент в здании на Большой Дмитровке из следователей могу находиться лишь я, он рискнул и выиграл.

– Иван Дмитриевич, – сказал он мне. – В дежурную часть одного из райотделов милиции Восточного округа поступило сообщение. Дежурный по райотделу переадресовал это сообщение в ГУВД Москвы. Тот перенаправил информацию в прокуратуру Восточного округа, а те сообщили нам. И теперь я нашел тебя, чтобы сообщить следующее: в своей квартире номер семь дома двенадцать по улице Богатырский Мост убит какой-то государственный деятель. Я сейчас пытаюсь установить, кто именно, и после свяжусь с родственниками, а тебе придется выехать на место и сделать это прямо сейчас.

Убийство государственного деятеля – не кража головки сыра в универмаге. Немного занервничав, я «зарядил» папку необходимыми бланками протоколов, документами и уже через пять минут сидел в служебной машине, мчащей меня к месту страшного преступления.

На подъезде к названному Смагиным адресу мне вдруг пришло в голову: а что делал государственный деятель на улице под названием Богатырский Мост в одиннадцать часов вечера? У меня тогда совершенно вылетело из головы, что Смагин, передавая мне информацию, сделал ударение на «своей квартире» – я это вспомнил только тогда, когда увидел указанный начальником Следственного управления двенадцатый дом. Если вы, Степан Максимович, или вы, Игорь, видели этот дом, то вас уже никогда не покинет уверенность в том, что жить в нем может кто угодно, но только не государственный деятель.

Серое пятиэтажное здание с облупившимися стенами. Я взошел на лестницу его первого подъезда, как на Голгофу. На втором этаже, где произошло убийство, звучала музыка, и гремела она именно из той квартиры, где должен был валяться в луже крови труп важного для страны человека. Отпевать его было рано, да и сам характер музыки явно не соответствовал происходящим событиям. Я мало сведущ в современных стилях, но мне кажется, это был «джаз-рэп» старой школы в исполнении «Ганг Старр». Под такую музыку обычно не закапывают с плачем, а с хохотом откапывают.

Все это стало вызывать у меня недоумение. Во-первых, водитель мог напутать, а сам я не уточнил вывеску на доме – мы могли просто не туда приехать. Во-вторых, меня опять стали терзать сомнения относительно выбора деятелем места жительства. Между тем я прекрасно понимал, что водитель Дмитрич, водящий транспорт Генпрокуратуры по Москве вот уже двадцать лет, ошибиться не мог, а что касается второго, то не мое это дело – выбирать место жительства для данной категории лиц.

А потому я поднялся и нажал на кнопку звонка. Потом еще раз и еще раз. Я не нервничал и относительно отсутствия реакции за дверью делать выводы не спешил. Если бы у меня дома так звучал Вагнер, то я бы тоже вряд ли узнал о приходе гостей. Однако моя настойчивость принесла плоды, дверь через минуту открылась, меня оглушил старый добрый рэп, и я увидел молодого человека в спортивном костюме.

«Здравствуйте», – приветствовал его я. «Здравствуйте», – ответил мне он. «К вам можно зайти?» – «Ну, заходи», – услышал я в ответ, после чего шагнул в преисподнюю. Музыка затихла, и парень снова вышел из комнаты.

«А где государственный чиновник?» – поинтересовался я, уже боясь выглядеть глупо. «Не знаю», – честно ответил молодой человек, и тогда я представился. На лице рэппера появилась маска озлобления, и он выдавил: «Что, старая перхоть уже и до Генеральной прокуратуры добралась?»

Начиная догадываться, в чем дело, я спустился вниз и постучал в квартиру, расположенную под квартирой меломана. На этот раз мне открыли сразу и сразу же встретили обрадованными криками. Издавала их старушка лет семидесяти, которая осыпала меня словами благодарности за то, что не прошло и получаса, как милиция отреагировала на ее звонок.

Через десять минут, окончательно раздосадованный пониманием случившегося, я задал старушке вопрос, который не мог не задать: «Что вы сказали по телефону милиционеру?» И она, бывшая учительница русского языка, напрягла память и дословно воспроизвела:

– Заселили монстров, деньгами легко промышляющих! Людям отдыхать не дают! Разберитесь.

Набрав в квартире номер телефона дежурного по райотделу, с которого началась эта заваруха, я тот же вопрос задал ему и услышал:

– Старуха сказала, что застрелили министра легкой промышленности.

– Вы вправе спросить меня, – сказал Кряжин, посмотрев на меня, наверное, потому, что капитан об этой истории был наслышан и не поддакивал по ходу рассказа лишь из чувства такта, – зачем я вспомнил этот случай. И я вам отвечу.

Причиной заблуждения следствия в упомянутом мною случае, как и в случаях, нас интересующих, явилась непреднамеренная подмена аргумента.

В теле первой убитой девушки была обнаружена сперма, относящаяся к человеку с первой группой крови. В теле остальных пяти жертв спермы обнаружено не было, однако девственницами на тот момент они не являлись, нижнее белье с них было сорвано, и их позы на момент обнаружения свидетельствовали о том, что над ними было совершено сексуальное насилие. Из этого следователь Генпрокуратуры Вагайцев сделал вывод о том, что перед причинением своим жертвам смерти убийца их насиловал, при этом в последних пяти случаях он использовал презервативы. У Разбоева, как определила комиссия экспертов бюро Главной судебно-медицинской экспертизы, точно такая же группа крови – первая «О» – и с положительным резус-фактором, что придает версии Вагайцева правдоподобие, однако не придает ей характер категоричности даже при наличии признательных показаний подозреваемого Разбоева.

У меня потемнело перед глазами. Такого демарша от следователя я не ожидал!

– Как же так, Иван Дмитриевич... – задыхаясь, пробормотал я. – Разве признания подозреваемого не являются подтверждением его вины? Ведь он признан вменяемым и должен отдавать себе отчет в том, что ему угрожает после вынесения обвинительного приговора суда!

– Свидетельствование подозреваемого в отношении себя, уважаемый Степан Максимович, – доказательство косвенное, и на основании его одного, без доказательств прямых, ни один суд не решится приговорить подсудимого к пожизненному лишению свободы. А потому, исходя из материалов дела, имеющихся в моем распоряжении, я вину Разбоева больше усматриваю в том, что он имеет кровь первой группы, чем в том, что он убивал. – Посмотрев на меня, он добавил: – У меня вторая группа. У вас какая?

– Первая, – опешил я.

– Вот видите. Значит, я не убивал, а вы убили.

– Но других же подозреваемых у следствия на данный момент нет! – почти вскричал я, имея в виду, разумеется, бродягу с пустыря.

– Но и это не является доказательством вины Разбоева! – расхохотался Кряжин.

Боже, смеяться в такой момент!

– Пока нет, – советник успокоился так же быстро, как и взорвался. – До того момента, пока я не переговорю с Сашей.

– Каким Сашей? – наконец-то заговорил доселе хранящий молчание Сидельников.

– С парнем Тани, первой жертвы убийцы. Именно его имя назвала мама девушки, услышав в трубке мужской голос.

Вот это поворот... Сейчас я вынужден признать, что мое первое мнение о Кряжине ошибочно. Он не такой уж сноб, расточающий драгоценное время на придание своему образу ореола величия, каким кажется. В меня начинает закрадываться подозрение, что точное расписание всех своих действий он знал с первой минуты нашей поездки.

Глава девятая

Входить в квартиру, в которой поселилась смерть, хоть к ней и должны были уже давно привыкнуть ее владельцы, всегда неуютно. Кряжину и Сидельникову привыкать к этому было не нужно, Шустин же чувствовал некую нервозность. Он всякий раз отходил в сторону, когда Кряжин пытался ввязать его в диалог с матерью девушки, и больше времени проводил на лестничной площадке за сигаретой, чем в квартире. Когда же речь заходила о подробностях событий той ночи, слышалось, как он шуршал карандашом по листу блокнота.

«Что в журналистах невозможно исправить, так это стремление знать все даже в тот момент, когда само пребывание в месте получения информации им неприятно», – думал капитан, изредка наблюдая за перемещениями репортера.

Кряжин разговаривал с матерью погибшей. Вдова уже пять лет, после смерти дочери она чувствовала себя разбитой и никому не нужной даже в сорок. На вопросы отвечала с безнадежностью в голосе, на следователя смотрела с безразличием. А чего еще нужно было ожидать от женщины, которую оставили все близкие ей люди?

– У Тани был молодой человек? – спросил Кряжин и, дабы не уводить женщину в пространные размышления о многообразии интересов ее девочки, сразу сориентировал ее на главном: – Саша с вами сейчас общается?