100 магнитоальбомов советского рока - Александр Кушнир

Особую трогательность композициям «Воскресения» добавляли соло-партии Алексея Макаревича, написанные и разученные в коридорах студии в самый последний момент. Романов напевал мелодию, а будущий продюсер группы «Лицей» ее подхватывал, доделывал и таким образом выучивал четыре такта. «Отрепетировав восемь тактов, мы шли в студию писать наложением вокал и гитару, - рассказывает Романов. - С восемью тактами в голове Макаревич играл, стиснув зубы и выпучив глаза - пока ничего не забыл».

В одной из композиций придумать партию соло-гитары не смогли даже Романов с Макаревичем. Всех выручил Кавагоэ, который садился рядом с Макаревичем, в нужный момент выхватывал гитару, играл свое соло и успевал вернуть инструмент Алексею.

С переменным успехом запись продолжалась около двух недель. Сам Романов, вокал которого звучит на семи песнях из десяти, больше всего намучился с композицией «Я тоже был». Раз за разом его голос напоминал «вопль свердловского панка», и в итоге песня была записана дубля с шестнадцатого. Зато на удивление легко и естественно получилась «Снежная баба» - спетый и сыгранный наиболее непосредственно, вживую, рок-н-ролл, поддержанный активной бит-гитарой, ностальгическим «буги-вужным» басом и а-ля битловскими подпевками «шуби-дуба/у-а/у-а».

«Я до сих пор с дрожью думаю о том, как наши музыканты берутся играть на русском языке голимый рок-н-ролл, - говорит Романов. - Какой-то элемент пародии и даже самопародии в настоящем рок-н-ролле заключен, а при буквальном копировании получаются убогие вещи. Поэтому мы разукрасили «Бабу» как только могли - чтобы было понятно, что это не всерьез, а хулиганская песня».

Когда альбом был наконец-то записан, он оказался не только без сквозной идеологии, названия и обложки, но даже без четко зафиксированного количества песен. «Тут серьезного нет вообще ничего - начиная с пения птичек в начале, - вспоминает Маргулис. - Тогда мы как-то своеобразно выпили и нам захотелось лесного тепла... После этой записи я понял, что если у команды нет доли иронии - то это не команда».

Помимо десяти песен, записанных в моно-режиме на 45-минутный формат, Сапунов в последний студийный день напел (в сопровождении Кавагоэ и Маргулиса) еще шесть композиций своего приятеля Константина Никольского, включая «Музыканта» и «Ночную птицу». Запись делалась впопыхах, Никольский ее жутко раскритиковал и распространять не велел. Однако альбом пошел гулять по стране сразу в трех (!) версиях: официальной - состоящей из 10 композиций на 45 минут, в смешанном варианте из 16 песен, а спустя год - как двойной альбом, «добитый» еще пятью композициями, записанными «Воскресением» в студии ВГИКа. Во всех этих разновидностях с трудом разбираются даже сами музыканты. По крайней мере, каждый из них имеет на данный счет собственное мнение.

...Успех записи явился неожиданностью не только для ее участников. Точнее, неожиданным был даже не успех, а та скорость, с которой альбом стал популярным. С момента появления новой, еще никому не известной команды прошло всего несколько месяцев, а ее песни уже прочно оккупировали радиоэфир на Moscow World Service и заняли высокие места в первых официальных хит-парадах. Парадокс заключался еще и в том, что к моменту выхода альбома группа «Воскресение» не успела сыграть ни одного концерта.

«Чтобы команда зазвучала и сыгралась по-настоящему, нужен как минимум год активных выступлений, - говорит Алексей Романов. - Мы, конечно, рассчитывали, что альбом «выстрелит», но не думали, что это произойдет так быстро».

1980

Майк «Сладкая N и другие» (1980)

сторона А

Если ты хочешь

Седьмое небо

Фрагмент

Пригородный блюз

Свет

Утро вдвоем

Если будет дождь

Я возвращаюсь домой

Blues de Moscou (часть 1)

сторона В

Сладкая N

Блюз твоей реки

Дрянь

Все в порядке

Всю ночь

Позвони мне рано утром

Прощай, детка!

Лето 1980 года. Ленинград. Только что закончился второй призыв в Афганистан и вскоре начнется Олимпиада. В Госкино приостанавливается закупка иностранных боевиков, советские кинокомедии становятся грустными, а в Питере исчезают продукты. Прогрессивная молодежь болеет Западом, и те, кто не имеет возможности эмигрировать, создают в душе своеобразные заповедники. Пустые бутылки, немытая посуда и разбитые пластинки - более реальны, чем всеобщая реальность. На смену прозаическому образу жизни - старые дачи, сельские танцы, синема и пригородные электрички - приходит новое сознание. Подрастающее поколение дворников и сторожей бродит вокруг букинистических магазинов, гуляет по лесам в мундирах войск наполеоновской армии или играет рок-н-ролл на развалинах старых замков.

Вскоре после разгона тусовки у лестницы Михайловского замка Майк Науменко получает приглашение записать альбом в студии Большого театра кукол. В то время в ленинградских театрах было принято записывать разных бардов. Поскольку речь шла не о студийной работе с подпольной рок-бандой, а о рок-барде, проработавшем около года в должности техника-радиста, главреж театра отнесся к этой забавной затее с пониманием.

«Сама запись в студии Большого театра кукол состоялась только благодаря главному режиссеру, подлинному мастеру Виктору Борисовичу Сударушкину, рано ушедшему из жизни, - вспоминает старший техник-радист Алла Соловей, выполнявшая часть звукорежиссерской работы во время сессии «Сладкой N». - Сударушкин способен был понять, почувствовать, что в данный момент в стенах его театра происходит некое священнодействие - может быть, не совсем ему близкое и понятное, но необходимое и для музыкантов, и для нас, звукорежиссеров. Каждый раз Сударушкин давал мне письменное разрешение на «экспериментальную» запись»

«Сударушкин был демократом, - вспоминает инициатор записи Игорь Свердлов, осуществлявший вместе с Аллой Соловей звукорежиссуру «Сладкой N». - Как-то во время сессии он вошел в студию. На пульте стояли стаканы с портвейном. Он запросто опрокинул один вместе с нами, как ни в чем не бывало».

...Как только у Майка появилась возможность поработать в полупрофессиональной студии (магнитофоны Studer и STM с высокочастотным разрешением на 38-й скорости), он тут же решил зафиксировать все имеющиеся в наличии песни. В худшем случае это было бы полуакустическое «демо», которое могло пригодиться для раскрутки последующих вариантов.

В восьмидесятом году у Майка Науменко еще не было собственной группы, но по поводу записи можно было кое-что придумать. Майк пригласил на сессию гитариста Вячеслава Зорина из группы «Капитальный ремонт», в составе которой Майк периодически выступал в течение 79-го года. Кое-что у них было отрепетировано заранее, а часть программы было решено записывать «без разбега».

С начала июня работа в студии театра на улице Некрасова закипела. На нескольких композициях гитарному дуэту Майка Науменко и Вячеслава Зорина подыгрывал на гармошке Борис Гребенщиков.

Совершенно очевидно, что, когда Майк получил приглашение записаться, он уже «по уши» сидел в материале, основательно поработав дома с магнитофоном. После первых проб Майка слегка лихорадило от полученных результатов.

«Майк начинал запись немного робко, но затем, увидев реакцию операторов и первых слушателей, успокоился и разошелся вовсю, - рассказывает Зорин. - После первой сессии, когда мы вышли на улицу, он сказал удивительно торжественным голосом: «Сегодняшний день прожит не зря».

Майк Науменко (крайний справа) с музыкантами группы «Капитальный ремонт».

Крайний справа в нижнем ряду - Вячеслав Зорин.  Предположительно 1979 г.

Зорин вспоминает, что кроме нескольких композиций, в которых Майк накладывал сверху соло-гитару и (изредка) бас, большинство песен было сыграно живьем, причем на каждую из них уходило не больше трех черновых дублей.

«Майк хотел как лучше и боялся портить варианты, - говорит Зорин. - Он предполагал, что некоторые песни будут переделываться в другой раз».

...От этого альбома веяло вдохновением и шестидесятыми. Медленные рок-н-роллы («Седьмое небо») соседствовали с ритм-энд-блюзами («Утро вдвоем») и магнетизмом «Пригородного блюза», в котором строчка «хочется курить, но не осталось папирос» казалась вытащенной из арсенала декадентской поэзии серебряного века. Исполняемая в бешеном темпе, эта композиция выглядела как открытая заявка на панк-рок. В то время «Пригородный блюз» воспринимался как призыв к вооруженному восстанию - не случайно спустя пару лет при литовке в рок-клубе вместо «я сижу в сортире и читаю Rolling Stone» оказалось «я сижу в квартире». Хорошо хоть, что цензоры с улицы Рубинштейна не тронули красивое, но подозрительное слово «папирос». Мало ли, что там могло быть внутри...