Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Великий царь Бахрам-Гур Сасанид сказал: «Святой Хызр стереги Чинару эту, а когда она погибнет, возвращайся на небесные пути, где нет земной пыли…»

И я сижу у Чинары полторы тысячи лет и сплю и дремлю и не знаю срока Её…

Но сегодня я проснулся и чую, что сроки близки…

Аллах Ты сказал: «Молитва доводит человека до врат рая, но только милость вводит его в рай… Пост приводит ко вратам рая, а милостыня отверзает их»…

Много веков я сижу у Чинары и прошу милостыню ибо богат Бог милостью, ибо Бог на милость не убог…

Ибо у Бога милости много!.. Да!..

И люди шли и давали мне…

Но пришли последние времена, Времена Желтой Гиены…

Но пришли война и голод…

И люди стали обходить меня и стала хиреть персть плоть моя и стали очи засыпать…

И душа без людей одинока… как под камнем трава…

О Аллах Твоя Чаша пролилась…

Пришла пора…

Близки времена…

И стал я усыхать умирать как древо отодвинутое от воды.

Но тут босые ветхие ноги мои вошли в землю и встретились сплелись с корнями моей Чинары…

И сошлись соединились срослись смешались спутались мои ноги с корнями Чинары Кормилицы древлей моей…

И стали брать сосать тянуть соки токи прямо из земли вместе с корнями Её…

И ноги мои стали тайными корнями этой Чинары Предков наших…

Но пришли времена…

Но расплескалась опрокинулась разметалась Божья Чаша…

И я не сплю блаженно как прежде и не спит Чинара Предков…

И я чую Времена Последние и последний Огонь и Последнюю Войну всех племен и народов…

Да… да… Аллах…

Вот он — огонь соединяющий всех человеков все языки все народы…

Вот он…

Огонь!.. жар! пламень Свеща Аллахова от которой горят и озаряются града и села дальные дальные дальные…

И как я слышу шум дождя, еще летящего в небе, но еще на землю не упавшего — так я слышу шум огнь плеск Последней Войны…

Но будут будут предвестия!..

Но будут знамения!..

…И этой ночью сгорела церковка деревянная беззащитная… лествице небесная… звездо всесветлая… деревце христово… кормительница алчущих…

И там где горят церкви — там горят человеки…

И там будет рудник урановый где была церковь.

И там сотворят из руды тайной бесовской тлетворной этой Бомбу Всесмертную ННН…

И она прилетит на Джимма-Курган и город будет гореть как церковь…

И будут мертвые — и эти будут счастливы…

А будут обожженные — и они будут молить о смерти… да…

И отцы будут сами убивать уморять душить детей и жен своих, чтобы глаза девственные невинные родниковые их не видели огня этого…

Но будут предвестия!..

Но будут знамения!..

Когда пустые битые бутылки от вина дурмана хмеля смертного заполнят все азиатские сокровенные ущелья до самых звезд…

И будет народ-пианица опойца народ бражник…

Когда в чистодонных алмазных реках масляных нефтяных задохнется изнеможет изникнет изведется царская форель…

И будет земля-сирота невеста без приданого калыма…

Когда матери азиатские спелые тучноплодовые будут раждать многих детей своих при дорогах и машины будут мять давить их, ибо много их…

И не будет сил у многосемянных азийских матерей жалеть и хоронить их…

И будет народ-саранча повальная…

И умершему негде будет упасть на землю и вернуться в неё…

И он будет ходить средь живых и отравлять их…

Айя… Вай дод!.. Йездигирт!.. Иччччи Иллллим!..

Когда у дехканина землелюбца будет одно плодовое дерево и одна овца и он будет пожирать их и забудет о людях…

А властители вожди дряхлые мечтают о вселенской власти и холят тела свои болящие…

Да!..

Грех тлен червь объял целые народы!..

Грех велик — и Бомба Н Кара Война велика…

…Аллах Чаша Хум пролилась перелилась чрез края… да?..

Айя!

Царь Бахрам-Гур Сасанид я устал тут…

Возьми призови меня…

Не хотят этого мира мои столетние слезные глаза глаза глаза…

…И мы стоим с матерью моей у Чинары Предков и Старец бессонный речет о судьбах Азии моей…

Но я мальчик, но я отрок, но я не понимаю его, но чую мглу словес Его…

…Мама матерь да что ночь длинна колодезна темна…

Пойдем в глинобитную кибитку нашу…

Я хочу спать в железной кривой бедной кроватке моей…

Матерь усыпи утешь меня…

И я дрожу я влеку матерь мою за руку в кибитку низкую малую приютную родную мою — мое гнездо яйцо покров…

Кибитка от дождей пахнет родной сырой утробной глиной первотворенья…

И мы стоим у Чинары Сасанидов и она колышется, хотя нет ветра в ночи ясной духмяной.

А Святой Старец Хызр-Ходжа лепечет хлопочет слепо вязко дурманно…

И я засыпаю под рукой теплой блаженной моей матери…

…Мама матерь что он говорит…

Не понимаю я…

…И на месте Бога будет Идол…

И на месте Церкви будет Бомба пожирающая…

И на месте пророка будет лжепророк лицедей…

И на месте Чинары Предков будет Идол бронзовый с трубкой курящейся…

И тут я засыпаю и падаю на землю.

Но мать подхватывает меня на руки свои, как во дни колыбельного младенчества моего.

И несет меня в кибитку нашу и тут опускает меня в железную кровать мою кривую с поржавевшей сеткой..

…Мама мама… матерь в последний раз в последний раз ты взяла на руки дитя свое…

И сонно мне сладко сонно дремно тепло на руках матери моей.

И я слышу через сон как она снимает с ног моих брезентовые тапочки сырые и сатиновые шаровары рваные мои…

И дремно сладко темно тайно в кибитке нашей и нет боле мира и нет боле ночи за стенами ее… а есть сон…

…Мама только не уходи… не уходи…

Ложись спать на курпачи бухарские свои, постеленные прямо на глиняном полу, потому что нет у матери моей кровати, потому что обменяла она старенькую кровать свою на три буханки черного землистого глинистого хлеба и две бутылки мутного хлопкового масла для меня…

И я сплю в кибитке своей… не вымыв даже ноги усталые дождливые мои…

…В последний раз!..

В последний раз матерь несет на руках полночных сонных блаженных своих дитя исконное лепетное свое…

Плод ночей и дней своих…

О Господь!..

Как быстротечно время Твое!..

И как долог дьявола срок…

…И вот я ухожу в сиреневые волны волны холмы текучие реки моей Кафирнихан-Рай…

И вот я ухожу в гранатовые в бирюзовые в изумрудные в алмазные в хрустальные родные волны утренние нетронутые неиспитые невинные родные родные родные родные волны волны волны волны горы валы гряды гряды хребты пенные кружева студеные рассыпчатые…

Еще никто не пил их, кроме птиц ранних и стрекоз дымчатых и рыб их…

Еще они текут неиспитые нетронутые…

И вот я ухожу в реку навек в сорок лет моих зрелых полноводных, потому что устал я жить средь мертвых и воспоминать их…

И потому что нет сил моих жалеть живых и видеть чуять страданья их нынешние и грядущие…

Да!

Устал!..

И срок Хызра-Ходжи близок…

И льется Чаша забытая опрокинутая…

И вот я ухожу в реку Кафирнихан-Рай и река уже доходит до живота моего и гнет манит влечет свежит хладит меня…

Как близка смерть — вот ты шагнул в реку заледенел и вот уже смерть легко летуче взяла тебя и несёт в ледяных волнах…

И напоследок я поворачиваюсь, я прощаюсь, я гляжу на текучий берег где в младенческом апрельском кудрявом изумрудном речном влажном пуху дыме стоят азийские кроткие тополя-туранги…

И там тропа змеится вьется средь них тропка стежка молодая зеленая…

И там по тропке едет на зеленом вешнем яром осле кишлачный мальчик отрок.

И он поет песню:

Пришел суслик, пришел суслик,

Пришел суслик тарбаган,

Пришел веселый милый суслик,

Вешний суслик Тимурхана,

Пришел суслик Тимура Джахангира,

Пришел суслик Повелителя Мира,

Пришел суслик, суслик, суслик…

А на осле два мешка зерна, два мешка пшеницы. А мальчик везет пшеницу на мельницу…

…Пришел суслик, пришел суслик, пришел суслик

Тимурхана…

А мальчик поет и смеётся и бьет осла босыми острыми умелыми блаженными хмельными пятками:

— Эй! бош! осел! суслик! пошел! пошел! пошел! веселей! резвей! умней! только в реку не свались!..

А мальчик поет и смеется, а дикие горные голуби-вяхири расклевали квелые мешки-канары…