Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Тогда Он во гневе говорит шипит:

— Абалла!.. Аблачча!.. Шидзак!..

И в гневе как из бездонного засохшего суздальского колодезя донная редкая редкая затхлая змеиная усопшая низкая вода из него подымались восставали шли осетинские забытые аланские слова слова слова…

И Он сам боялся их, ибо не понимал не знал языка этого…

Это говорил отзывался бушевал в нем его истинный творитель родитель тайный зачинатель отец осетинский аланский священник Абалла-Амирхан-Хазнидон!..

Да!.. Ха!.. Бар!.. Аж дау уаржын Аж дэн дон, ды дур жау ахсав да ма улэнтэ са кабысы ахканыж фурд бира уаржы йа дурта!..

Я люблю тебя! Я река а ты камень прибрежный… И по ночам я затопляю я заливаю пожираю тебя, камень… Река любит свой камень…

…Вах Вай!.. Матерь мать моя дальная речная тишайшая Кеко-Кетэвана моя!..

И мой отец кроткий Виссарион-Сапожник был вечно пиан и спал пьяно сладко в агатовых овечьих волчьих горийских ночах ночах ночах…

Вах!.. Кеко-Кетэвана матерь и ты шла к огненному священнику осетину Абалла-Амирхану-Хазнидону!.. Айя!..

Чья пчела майский скорпион гюрза фаланга в ночи ужалили тебя Кеко моя?..

И Абалла-Амирхан-Хазнидон во дне был тих и кроток как долинная овца…

И Абалла-Амирхан-Хазнидон во дне был тих как камень, а ночью яр бурлив необъятен как Терек-река…

И у него был день овцы а ночь волка…

И днем дальные ледники плыли нагревались и текли но только ночью!..

Только ночью талые многие воды доходили до горного селенья Диктатури и река взбухала и река разливалась тайно в ночах волка…

И река поядала затопляла камни берегов и селенья близкие…

И Абалла-Амирхан-Хазнидон во дне был тих как камень а ночью как река разливался разбухал в необъятной своей волосяной вороньей овечьей бурке с мохнатым козьим руном.

И в сапоге турецком у него лежал хунзахский кинжал с унцукульской серебряной ручкой.

И он был горский Христианин с ножом! да!..

И днем он был свят и днем он был овца, а ночью волк а ночью был шакал а ночью был разлившаяся не знающая брегов река река река…

И он ждал в беспробудных самшитовых змеиных кустах…

И Кетэвана тишайшая моя матерь неплодная нечреватая пришла…

Вай!.. да! Пришла!..

И он снял бурку и постелил её на травах на самшитовых зеленых желтых змеях ужах и гадюках.

И мать моя на бурку легла.

И стали они стонать маяться и давить под буркой невинных змей ужей и зеленых от ядов гадюк…

И стали они виться как выброшенные рекой рыбы на брег биться ползать по тайной роще и многих змей издавили измяли избили…

И многие змеи бежали от страсти ярой такой…

…Ха! Бар!.. Аж дау уаржын Аж дэн дон, ды дур жау ахсав да ма улэнтэ са кабысы ахканыж фурд бира уаржы йа дурта!.. Ййййяй! Вай!..

Я люблю люблю люблю тебя!..

Ты камень прибрежный гладкий валун камень а я река!..

И по ночам я затопляю я прибываю от талых дальных родников ледников и затопляю заливаю пожираю камень камень мой тебя тебя!..

И я река и я заливаю тебя тебя тебя!..

И Кетэвана отвечала отзывалась принимала в засушливые чресла лона русла устья лядвеи свои.

И Абалла-Амирхан-Хазнидон залил затопил её терпкими тайными беззаконными семенами священника…

И она была плыла в блаженной реке семян после нищего ручья Виссариона-Сапожника…

И это был горный нежданный нечаянный обвал камнепад ураган…

И он пал в недра в чресла в пещеры в пропасти Кетэваны… Вай!

И один святой камень камешек отозвался привился приютился нашелся разросся там… и породил ответный обильный камнепад.

О Господь! дай дай им! дай!..

Дай человекам в тайных грешных святых ночах ночах ночах!.. дай!..

…Но утро уж уже шло в самшитовых росных кустах.

Но река уж уже мелела уходила в берега.

Но уж уже камень валун прибрежный ладный выступал.

И ушла ночь волка а пришел день овцы…

И пришел день осиянного Христа!..

Тогда Абалла-Амирхан-Хазнидон тих и свят вынул хунзахский дагестанский кинжал с унцукульской серебряной ручкой из турецкого сапога.

И сказал:

— Кеко-Кетэвана уходи. День пришел. Грех пришел…

Я убью укрощу себя…

А у тебя родится сын. Назови его Иосиф…

И он пошел к реке смиренной и встал коленями на песок прибрежный и помолился тихо и улыбнулся смиренно светло…

И неслышно незаметно мягко разрезал развалил разъял густо глубоко широко молодой свой мускулистый неподатливый живот, а потом неспешно смиренно успел вынуть кинжал и обмыть его в ледяной чистодонной реке и протянул кинжал Кетэване-Эке и сказал:

— Отдай его сыну моему. Если и он согрешит — пусть впустит кинжал в себя…

Прощай Кетэвана-Эка!..

Ты тайна. Ты единственная возлюбленная моя…

И он пошел в реку, и река сразу вымыла уняла усмирила широкую мясистую рану…

И чрез рану река ледяная вошла в него и холодно стало ему в недрах его, растворенных раскрытых…

А Кетэвана взяла у него кинжал и покорно ушла в непролазных самшитовых зарослях кустах…

Ушла она.

Ушла унося навсегда навека кинжал Абаллы-Амирхана-Хазнидона и семя его предсмертное жгучее ярое последнее тайное терпкое сладкое как молодой горный сотовый мед иль козий острый ноздреватый сыр…

…И полночный сладкий грех её тайный обернулся смертью для священника Амирхана и вековым мором грехом бедою язвой чумой для Руси и иных народов…

…И что ж Ты Боже?..

Что ж караешь жестоко?..

И что ж за грех одного караешь целые народы?..

О, как плиты древнеегипетских пирамид — так смертно связаны все люди на земле…

…Но блаженна та роща!..

Та нощь! та волосяная бурка!..

Те самшитовые травы кусты гадюки ужи!..

Отец!.. Я дрожу маюсь содрогаюсь от одного имени твоего… от одного имени твоего… родной мой!

Я и во чреве матери не знал тебя!..

Абалла-Амирхан-Хазнидон!.. И где ты?..

И ты ушел утонул в реке утренней той? за грех тот? за меня? о Господи — да я-то в чем повинен виноват?.. Уж в тот миг когда в огненных чреслах вы затеяли замыслили пролили меня?

Матерь матерь зачем ты не выхватила кинжал у моего отца?..

И я еще не родился а уже убил человека…

И этот человек — мой отец…

И что мне чужие народы когда я убил отца?..

О Боже!.. Но что я?…

Отец, я храню тот кинжал… тот хунзахский кинжал с золотыми насечками…

И грехи мои велики — и что рядом с ними твой кинжал и смерть малая моя?.. Вах!..

…Ха! Бар!.. Аж дау уаржын Аж дэн дон, ды дур жау ахсав да ма улэнтэ са кабысы ахканыж фурд бира уаржы йа дурта!.. Йййййяй! Вай! Вах!..

Отец прощай!..

Но скоро встреча наша… Нет…

Отец! мы не встретились тут…

Отец! мы не встретимся и там…

Ты тут на земле искупил свой малый грех а я за великие грехи отвечу в небесах в иных судах…

Отец — ты рай, а я — ад…

Да. Прощай…

Господь, зачти мне смерть отца.

Ведь я с той ночи с той ночи стал я отцов мужей многих уморять избивать пресекать!..

Айя!..

И я был сирота и не знал отца и творил народы сирот и творил народы без мужей!..

…О Господь!..

И тиран убивец народов велтчественно по-царски спокойно ушел с земли и никто даже не плюнул в живое волчье желтоусое лицо его…

О Господь где Ангел Стратилат Меч Огнь Твой?

Где Твой льдистоногий Михаил Архангел в римских латах с огненным жидким двуручным мечом-кладенцем, что прорубает пробивает всякое мясо и кость?..

О мудрый оружник!..

О грозный полченик!..

О вечный победитель-поединщик, где ярое око твое?..

Ведь сказано: Ополчится Ангел Господень окрест боящихся его!.. да!..

Но где он, Ангел брани кары и возмездья?..

Иль нет его на земле человеков, а только бродит он блуждает опаляет ослепляет в небесах?.. в иных полях?..

И нет суда на земле а только в небесах? в иных селеньях? в иных градах? да?..

…И вот он стоит, Генералиссимус Ночи, и сладостно по-турухански глядит на сахарные ноги матери моей и не может раскурить трубку свою, ибо табаки её вымокли в дожде…

И он глядит на матерь мою и что-то замышляет — я чую.

…О Господь! устали душа и рука моя писать творить беса этого!..

Да что он у несметного подножья Твоего Вседержитель Всесудья?..

Но устал я Господь мой и трепещет душа моя как деревце кленовое осеннее у дороги, где тысячи машин мечутся чадят струятся бензиновыми удушливыми вонями и нечем дышать жить ему.

Да скоро расставаться разлучаться мне с детьми чадами Глаголами духа моего…

…Отче дай им пути дальные, а мой иссякает туманится смеркается вечереет уж…