Черное и черное - Олеся Велецкая

Лес почти кончился. А она все еще не теряла его. Сейчас она просто прикасалась к его чувствам, не проникая в них глубоко. Почему-то ей казалось, что так будет нравственней, хотя никакой безнравственности, в общем-то, в сканировании ощущений живых не было. В Содружестве долго спорили по этому поводу, но все же решили, что это не чтение мыслей и особо не нарушает интимного пространства живых. Но, ей почему-то все равно казалось, что она шпионит за его жизнью. И в ней впервые за несколько десятков лет, что она себя помнит, начало просыпаться раздражение. На себя, за то что он занял такое приоритетное место в ее мыслях и мешает им нормально функционировать. Она бежала параллельно дороге, решив, что с нее пока хватит встреч с местными обитателями, но хотела все-таки добраться до жилых территорий, чтобы пополнить свой информационный запас об этом мире. На который вновь опускался вечер. Она подумала, стоит ли ей остановиться и передохнуть, найти пищу? Но решила, что нет. Лес кончился, дальше начинались поля. И ночью преодолеть их ей будет значительно проще. Еды и сна ее организм мог настойчиво не потребовать еще очень долго. Восстанавливаться ей будет удобней где-нибудь по пути не на столь открытых пространствах.

Когда поля и почти вся ночь были позади, наступил предел. Предел ее эмпатической связи с Ульрихом и предел допустимой потери ее сил. Если она будет бежать дальше, пострадают ее боевые качества. Она остановилась и огляделась. Она снова была одна. Была на возвышенности, за которой начиналась долина, слева от которой виднелся перелесок, а за ним лес. И она чувствовала поблизости людей. Много людей. Возможно, город. И судя по ее новой способности, он в двух днях пути. Преодолев долину и поднявшись на другой пригорок, она испытала удивление. За пригорком была еще долина и, между виднеющимся вдалеке лесом и ею, был город. Она была сбита с толку. И даже подумала, не вернуться ли ей до места разрыва эмпатической связи с Ульрихом, чтобы проверить, не подвел ли ее разум, не было ли увеличение эмпатической волны галлюцинативным порождением ее психики. Но, это было ребячеством. Она знала, что это не так. Сверх-граничная связь была, и город тоже был, и границы с его обитателями были обычными. И этому было только одно объяснение — границы ее эмпатии увеличились только для Ульриха.

Это не особенно огорчило ее. В конце концов, ей сейчас только не хватало разбираться, тренироваться и подстраиваться под такие серьезные изменения взаимодействия с окружающей действительностью. Чем меньше проблем, тем лучше, решила она. Хотя, где-то в глубине души, ей было жаль потерять обретенную было ею сверхсилу. Еще недавно она была уникальной, даже для своего мира. Теперь она была почти обычной. Почти. Можно ли считать сенсорные сверх границы только для одного человека уникальностью? Она не знала. Но зато знала, что быть первенцем для ее мира ей ни к чему. Ей уже нечего было развивать. Последнее его поколение умирало. И она из него — исчезла навсегда. Ее мысли обрели прежнюю невозмутимость, и она направилась к лесу, чтобы найти удобное место для отдыха и еду. Когда наступил рассвет, она уже крепко спала.

Разбудил ее детский крик. Крик души. Острая яркая вспышка детского страха. Она поймала ее покрепче и стала подбираться ближе, пытаясь определить, где это происходит и насколько происходящее серьезно. Происходящее было серьезным. Это был страх смертельной опасности и потери кого-то близкого. Это не был страх ночных кошмаров или безосновательный испуг, выросший до размеров страха. Он был настоящим, и таким сильным, что смог дотянуться до нее. В нее ткнулись еще две беспорядочно мечущиеся ленты острого страха, одна из которых была женской. И все были дети. Разного возраста. И происходило это где-то в конце перелеска, отделявшего лес от города. По пути в лес она видела там несколько деревень. Эта, судя по всему, была ближней. Потому что она постаралась отойти как можно дальше от человеческого жилья, чтобы ее сон не беспокоили посторонние угрозы, непосредственно не относящиеся к ее жизни. Локализовать тревожную инстинктивность она сейчас не могла. Она находилась в чужом мире и не знала, что от него можно ожидать. Она открыла глаза, поднялась и вгляделась в ту сторону, откуда шел страх.

Но, ничего не увидела. Там было темно. Тем не менее, она побежала в сторону страха. Чтобы разобраться с подробностями на месте, пока это был еще только страх и пока он не успел стать болью и ужасом. Сейчас он был дальше, чем она могла успеть добежать вовремя, если бы такое произошло. Подбегая, она подобрала еще один страх. Это был взрослый человек, слишком взрослый, старый, он тоже боялся, за себя, за детей и за кого-то еще. Страх был двойной. Вернее, это было два страха, как она тут же поняла, просто они были такими похожими, что поначалу она приняла их за один. Но они были разными и значительно. Один был мужским, другой женским, оба принадлежали старикам. И мужской за себя не боялся.

Почему-то она испытала повышенную симпатию к этому спокойно-беспокойному страху. Он был сдерживаемым и защищающим, пытающимся поддерживать остальных бояк, несмотря на страх собственный. И все они боялись кого-то. Кого-то было восемь. Семь мужчин и одна женщина. И на всех была кровь. Каждый из них убивал. И убивал беззащитных. Это были грабители. Большей информации для принятия решения ей не требовалось. Люди, которым они угрожали, были ей симпатичны и беззащитны. И она хотела, чтобы они перестали бояться. Поэтому она выхватила меч и на всякий случай бритву-бумеранг и побежала к жилью, из которого били волны страха. Ворота, огороженные забором из тычин, были приоткрыты и возле них стоял один из семи подонков. Стоял он неудобно. Скорей всего в пределах видимости остальных. Снять его незаметно было сложно. Но, все же не невозможно.

Вскоре она уже осматривала внутреннее пространство из-за плеча разбойника, беззвучно пришпиленного сквозь шейную артерию к воротам ограды в наиболее возможной естественной позе. Деревня была какой-то маленькой. Всего несколько домов. И почти во всех было тихо. Кроме одного. Во дворе, позади двух вооруженных мужчин, стояла женщина и держала за ворот задыхающегося ребенка. Он ловил ртом воздух, отчаянно боялся, но не кричал. Вокруг его шеи петлей была обвита веревка, и ее конец находился у женщины в свободной руке, мужчины дебильно склабились и что-то требовали от стариков, один из них держал в руках помертвевшую от страха девочку. Женщина, к которой гогочущие дебилы обращались с префиксом «Лэди», угрожающе смеясь, бравировала демонстративной кровожадностью, то затягивая петлю на шее мальчика, то угрожая девочке какой-то длинной железной ерундой, надетой на ее указательном пальце, наслаждаясь страхом детей и стариков, силой своей безнравственности и чувствуя себя при этом самой смертью, коварной, подлой и неотвратимой. Но, детям пока ничего серьезного не грозило, и убийца решила сначала заняться теми, кто в это время шарился в доме, поскольку она не знала, было ли у них метательное оружие. У этих его не имелось. Этих она успеет достать, если ситуация обострится. Она отошла от ворот и пошла вдоль ограды, выбирая наименее заметное от дома место, чтобы перебраться на ту сторону.