Времена не выбирают… - Александр Кушнер

Человек любит ближнего, зла не хочет,

Во спасение верит и ждет Мессии

Месяц, год, а потом устает, бормочет,

Уступает тоске, как у нас в России.

Или Бог, привыкая к земной печали,

Увлекается так красотой земною,

Что, поставив ее впереди морали,

Вслед за нами тропинкой бредет лесною

Десятые годы

«Как римлянин, согласный с жизнью в целом…»

Как римлянин, согласный с жизнью в целом,

Живи себе пристойно, день за днем,

Благополучный день отметив мелом,

А неблагополучный день углем.

Да будет календарь, как ствол березы,

Бел, кое-где лишь черные видны

На нем пометы, – что ж, нужны и слезы,

И боль, и гнев. Как римляне умны!

Их стоики считают, что из жизни

По меньшей мере сто ведут дверей,

А в жизнь – одна. Поэтому не кисни,

Не жалуйся, живущий, не робей.

В любой момент на волю можно выйти,

Через дверной перешагнуть порог —

И звездные тебя обхватят нити,

Космический обнимет холодок.

Мрачность

Когда б не живопись, я был бы мрачен тоже.

Когда б не шаткая на берегу скамья,

Не куст сиреневый и холодок по коже,

Когда б не музыка, как был бы мрачен я!

Когда б не милое лицо в простом овале,

Не амстердамские каналы и торцы,

Когда бы мрачностью своей не щеголяли

Те, кто присвоили ее себе, глупцы!

Когда б ахейские не снаряжали мужи

Коня и звездная к нам не тянулась нить,

Когда бы нынешнее время было хуже

Того, что надо бы, да не могу забыть.

Когда бы в мрачности не проступали щели,

А в них сияние полуночных огней,

Когда б деревья так под ветром не шумели!

Когда б не Лермонтов, сказавший всё о ней!

Когда бы мысленно я не задернул шторы,

Уйдя от глупости, отпрянув от вранья.

Когда б не смерть, скажу, благодаря которой

И мрачность радостна, как был бы мрачен я!

В поезде

К вокзалу Царского Села

Не электричка подошла,

А поезд сумрачный из Гдова.

Уж очень плохо освещен.

Но проводник впустил в вагон

Нас, не сказав худого слова.

Сидячий поезд. Затхлый дух.

Мы миновали трех старух,

Двух алкашей и мать с ребенком.

Спал, ноги вытянув, солдат.

Я оступился: «Виноват!»

И как на льду качнулся тонком.

«Садитесь», – нам сказал старик

В ушанке. Сели. Я приник

К окну. Проехали Шушары.

Сбежала по стеклу слеза.

Езды всего-то полчаса.

Уснул бы – снились бы кошмары.

Одно спасенье – ты со мной.

И, примирясь с вагонной тьмой,

Я примирюсь и с вечной тьмою.

Давно таких печальных снов

Не видел. Где он, этот Гдов?

Приедем – атлас я открою.

«Какой сегодня век?…»

Какой сегодня век?

Не торопись, постой!

Четвертый, пятый снег,

А может быть, шестой.

Он на день к нам слетал,

А то и, вроде тли,

Растаяв, проступал

Сам, как из-под земли.

Он падал – и сходил,

И старая трава

Являлась вновь, без сил,

Во льду, едва жива.

Прохожему вдогон

Летели, как слепни,

И вылинявший сон,

И выцветшие дни.

Как будто прошлый год

Задумывал возврат.

Как будто галл и гот

Топтались у оград.

И снежная крупа

Переходила в дождь,

Как будто пот со лба

Стирал германский вождь.

Какой сегодня снег

Таинственный, густой!

Четвертый, пятый век,

А может быть, шестой.

Картинка из кубиков

Из кубиков почти что сложена картинка.

Ты видишь: это лев. Осталась в гриве брешь,

Да с кончиком хвоста произошла заминка,

Но время есть, поправь, еще чуть-чуть потешь

Себя, не торопись, последние пустоты

Заполни: вот он, зверь; кончается игра.

А то, что это лев, не огорчайся, что ты!

Мог заяц быть, мог слон, как серая гора.

Тебе достался лев. Ты справился с задачей.

Никто не виноват, что детство на войну

Пришлось, что пастью век дышал в лицо горячей,

Что жесткую тебе подкинули страну,

Что мрачные в ночах одолевали мысли,

Что грозный этот лев с козленком не дружил.

А всё же царь зверей! И кое-что о жизни

Ты понял лучше тех, кто уточку сложил.

«Эти фрески для нас сохранил Везувий…»

Эти фрески для нас сохранил Везувий.

Изверженья бы не было – не дошли бы

Ни танцовщицы к нам, ни, с травинкой в клюве,

Утка, ни золотые цветы и рыбы.

Я люблю эту виллу мистерий, это

Бичеванье, нагую люблю вакханку,

Красный цвет, я не видел такого цвета!

Желтый плащ и коричневую изнанку.

Так спасибо тебе, волокнистый пепел,

Пемза, каменный дождь, угловая балка,

Сохранившие это великолепье!

А погибших в Помпее людей не жалко?

Был бы выбор, что выбрал бы ты: искусство

Или жизнь этих римских мужчин и женщин?

Ты бы выбрал их жизнь. Я бы тоже. Грустно.

Ведь она коротка и ничем не блещет.

«Перед лучшей в мире конной статуей…»

Перед лучшей в мире конной статуей

Я стоял – и радовался ей.

Кондотьер в Венеции ли, в Падуе,

Русский царь вблизи речных зыбей

Не сравнятся с римским императором.

Почему? – не спрашивай меня.

Сам себе побудь экзаменатором,

Верность чувству смутному храня.

И поймешь, разглядывая медного,

Отстраняя жизни смертный шум:

Потому что конь ступает медленно,

Потому что всадник не угрюм,

Потому что взвинченность наскучила

И жестокость сердцу не мила,

А мила глубокая задумчивость,

Тихий сумрак позы и чела.

«Через Неву я проезжал в автобусе…»

Через Неву я проезжал в автобусе,

Ненастный день под вечер посветлел,

Ни ливня больше не было, ни мороси,

Была усталость; белые, как мел,

Колонны Биржи мне казались знаками

Судьбы, надежды слабой, но живой,

И я подумал, глядя на заплаканное,

Но с кое-где сквозящей синевой:

Голубизны расплывчатым сиянием

В разрывах туч блестит оно, слепя,

Как человек, измученный страданием

И приходящий медленно в себя,

И этот блеск милей сплошной безоблачности,

Лазури южной ласковей любой.

Что ж удивляться нашей зачарованности?

Мы ту же муку знаем за собой.

«В цеху разделочном, мясном кипит работа…»

В цеху разделочном, мясном кипит работа,

Ползет продукция по скользким желобам.

Мне удовольствия не доставляет что-то

Жизнь и не кажется осмысленной. А вам?

И дня б не выдержал я на таком участке

Земного, душного, кровавого труда.

Болтать о вечности, Вселенной строить глазки…

Вы Канта цените? А Шеллинга? О да!

Мне стыдно, сколько раз я рассуждал о смысле

И о призвании поговорить любил.

Но тушки скользкие, ползущие, как слизни,

Ты их разделывал, на части их делил?

Переворачивал, срезал ножом наросты,

В перчатки желтые обряжен и халат?

Иль дуб шумит не всем и в звездном небе звезды

Не одинаково со всеми говорят?

«Рай – это место, где Пушкин читает Толстого…»

Рай – это место, где Пушкин читает Толстого.

Это куда интереснее вечной весны.

Можно, конечно, представить, как снова и снова

Луг зацветает и все деревца зелены.

Но, кроме пышной черемухи, пухлой сирени,

Мне, например, и полуденный нравится зной,

Вечера летнего нравятся смуглые тени.

Вспомни шиповник – и ты согласишься со мной.

Гости съезжались на дачу… Случайный прохожий

Скопище видел карет на приморском шоссе.

Все ли, не знаю, счастливые семьи похожи?

Надо подумать еще… Может быть, и не все.

«А бабочка стихи Державина читает…»

А бабочка стихи Державина читает

И радуется им: «Я червь, – твердит, – я Бог!»

Убогий червячок вдруг крылья распускает:

Узорная канва и радужный глазок.

Уж точно, у нее для гордости и грусти

Все основанья есть, и больше, чем у нас.

Огневка, махаон. Поднимет и опустит,

И сложит, и опять горит павлиний глаз.

И кажется порой, что эта близость к Богу

Досталась ей за то, что близость к червяку

Томит сильней, чем нас, летунью-недотрогу,

Чудовище в мехах, красавицу в шелку.

«Лепного облака по небу легкий бег…»

Лепного облака по небу легкий бег,

Такой стремительный, мечтательный такой!

Кто любит Моцарта, хороший человек,

Кто любит Вагнера, наверное, плохой.

Деревья голые еще, но в глубине

Души мне кажется, что есть у них душа, —

Про зелень вспомнили и вздрогнули во сне,

Апрельским воздухом взволнованно дыша.

Они листочками готовы встретить май

И просыпаются, и ветви тянут ввысь.

Словам о музыке, мой друг, не придавай

Особой важности, как к шутке отнесись.

Тот не обидит нас, кто любит облака,

Опасен тот, кому валькирии нужны,

Но и валькирии весной наверняка

Летают поверху и людям не страшны.

Весна-причудница шагает вдоль аллей

И легкомысленно глядит по сторонам.

Категорические заявленья ей

Не очень нравятся, не нравятся и нам!

Черемуха

Черемуха цветет недели полторы.